Я погасил фонарь, осторожно проник поглубже в тоннель, выставив левую руку, чтоб ненароком не удариться о выступающую балку; замер, прислушался.
Полнейшая тишина.
Взяв М-16 наизготовку, я осветил дорогу и не обнаружил ничего, кроме вековой пыли да темных отверстий в боковых стенах. Добравшись до второго, отстоявшего от меня ярдов на двадцать, я пригнулся, дабы не стукнуться теменем о низкую бревенчатую притолоку, позвал:
- Мадлен! Э-э-эй! Мадле-ен! Безмолвие показалось нескончаемым, но затем издалека долетел слабый голос:
- Мэтт?..
Я испытал бурный прилив эмоций, описывать которые не берусь. Время для сентиментальности было самым неудобным, у входа в тоннель валялись двое покойников, и шестое чувство настойчиво твердило "Берегись!" - но признаю: я потерял голову и бросился на выручку подопечной со всей поспешностью.
Словно зеленый новичок.
Сперва я не мог разглядеть Мадлен среди нагромождений отколотой неведомо когда горной породы; потом уразумел, что пыльный комок у стены слева имеет происхождение отнюдь не геологическое.
Ибо комок шевельнулся.
Во мгновение ока я очутился подле нее. Лодыжки Элли были туго связаны, запястья схвачены за спиною браслетами наручников. Я извлек из кармана прихваченный магниевый факел, воткнул в расселину, чиркнул спичкой и погасил фонарь.
Посмотрел на Мадлен при ярком, зеленоватом, неестественном свете шипевшего пламени.
Должно быть, Элли извивалась вовсю, безуспешно пытаясь освободиться; перепачкалась в пыли и столетней саже, поцарапалась. Она вовсе не смахивала на чистеньких пленниц, облаченных свежевыстиранными лохмотьями - по крайней мере, так изображают подобные вещи на экране. Режиссеры считают, что, растрепав актрисе промытые поутру волосы и небрежно обмотав ее веревкой, добиваются полной достоверности. Впрочем, на то они и режиссеры.
Запекшиеся губы задвигались на грязном, измученном, осунувшемся лице:
- Почему... так поздно?
Я стал на колени и осторожно чмокнул Мадлен в покрытый испариной лоб.
- Извини, пожалуйста. Пришлось выбить из кое-кого название и расположение шахты... Н-да, пахнешь ты не духами.
- А ты ждал иного? - скривилась Мадлен.
- Разумеется, нет. Нашлась - и слава Богу. Дай-ка, сниму наручники... Эй, что с твоими кистями сотворилось?
- Это... когда придушила полицейского... Кожу сорвала.
- Значит, готовься к инъекции пенициллина, - сказал я. - Кстати, прими искреннюю благодарность. И похвалу, ибо свернула парню шею так, что любо-дорого было смотреть. Не всякий мужчина сумеет... Хорошо, теперь лодыжки... Ничего не сломано? Вывихов нет? Мадлен затрясла всклокоченной головой.
- Кажется, нет... Но вот ноги точно чужие... Ой!
- Скоро сделаются своими, - заверил я. - И пока не восстановится кровообращение, услышим еще десятка четыре громких "ой", не извольте сомневаться, сударыня. Так бывает всегда. Ну-с, голубушка, попробуем приподняться и присесть...
- Уже немного лучше, Мэтт. Честное слово... Но я ужасно грязная. Принеси хоть капельку воды, а? Потому что и пить хочется до полусмерти... Ее лицо внезапно исказилось:
- Ой! Уй!
- Вот-вот. Циркуляция возвращается, терпи...
- Господи помилуй!
- Это нужно произносить, ежели вообще ничего не ощущаешь. А тебе полагается благодарить Всевышнего. Я положил на колени Мадлен винтовку.
- Сиди смирно, беседуй с М-16. Вспомни, чему обучалась, и не бойся. У входа остались объемистая фляжка, свежая одежда и немного провианта. Сейчас вернусь, и приведем тебя в относительный порядок.
- Пожалуйста, не бросай меня здесь! Даже ненадолго!
Просьба Мадлен прозвучала едва ли не паническим воплем. Женщина осеклась, по-видимому, смутившись. Потупилась, подняла М-16, передернула затвор, проверила рожок.
- Приношу извинения, - усмехнулась она. - Сама ненавижу истеричек... Что случилось у выхода, Мэтт? Я слыхала выстрелы.
- Меня встречал почетный караул, пришлось поздороваться.
Но успокаиваться не стоит, потому как внутренний голос делает не шибко ободряющие намеки... Нынешняя твоя боевая готовность оставляет желать лучшего, поэтому сиди смирно, старайся не шуметь и винтовку держи наперевес. Только меня с перепугу не подстрели.
- Возвращайся побыстрее. Мне здесь уже надоело...
Я вынул револьвер, от которого в замкнутом и тесном пространстве гораздо больше проку, чем от винтовки, и направился вспять, к основному коридору - ежели такие названия уместны в тесной крысиной норе, на которую смахивала заброшенная шахта.
Спину ломило: не очень легко сгибаться в три погибели. Надо полагать, рудокопы здешние были низкорослыми мексиканцами, а при моих шести футах четырех дюймах в эдакой штольне тесновато.
Прежде чем выступить из освещенного тоннеля в темный, я поколебался. Но отступать было некуда. Съежившись еще больше, я прянул вперед.
Вернее, вознамерился прянуть.
Металлический отблеск неподалеку заставил меня привычно рухнуть и перекатиться по земляному полу. Двойное дуло дробовика целилось прямо в мою физиономию. Увидав двенадцатикалиберные отверстия, готовые изрыгнуть пламя и свинец, можно сделаться неисправимым заикой, а уж позабыть эдакое и вовсе немыслимо...
Выстрел раскатился под сводами шахты, будто гром, полетел по зловещим переходам повторяющимся эхом, но я почти не обратил на него внимания, ибо падая, с размаху стукнулся правым боком о здоровенный булыжник. Боль была невероятной. Ни шевельнуться, ни вздохнуть я попросту не мог. Первая и последняя попытка втянуть воздух засвидетельствовала: или мирно кончайся от удушья, или срочно изыскивай новый способ снабжать клетки тела кислородом.
Револьвер я, разумеется, обронил; а о том, чтобы извлечь маленький автоматический пистолет, и мечтать не приходилось.
Идиот, мелькнуло у меня в мозгу, идиот! Старательно подстерег и положил двоих, затаившихся у входа; столько времени угробил, столько терпения истратил! А после - даже не потрудился на совесть проверить главный тоннель и штреки, где и сам наверняка выставил бы третьего, запасного стрелка...
Стрелок дожидался нужной минуты, позволил мне убить Бюрдетта и Чавеса, дал невозбранно пройти к Мадлен, понимая, что на обратном пути я сделаюсь беззащитен, как лишившаяся панциря черепаха, и теперь приближался, готовясь выпустить второй заряд.
Он шел неторопливо и целился неспешно. Благородное, изборожденное морщинами, но по-прежнему красивое лицо, прижавшееся щекою к дорогой ореховой ложе ружья, принадлежало, конечно же, Вальдемару Барону.
Присяжный поверенный, великолепный адвокат, совладелец и фактический руководитель процветающей фирмы "Барон и Уолш". Человек, с невозмутимой готовностью признавшийся в сравнительно мелком преступлении, дабы гости часом не заподозрили, что на его совести - злодеяния куда более крупные.
И впрямь! На кого еще согласился бы поработать неукротимый Вилли Чавес? Лишь на защитника, сумевшего избавить убийцу от электрического стула, в лучшем случае - пожизненного тюремного заключения в одиночной камере.
Но все-таки Барон, фигура заметная и обретающаяся в гуще ежедневных забот, едва ли мог оказаться пресловутым господином Толливером, подумал я, чувствуя, что вот-вот потеряю сознание. И теперь уже, пожалуй, не удастся узнать, кем был Толливер, где прятался, как распоряжался окаянной своею партией...
Стволы ружья - редкостного, штучной выделки - замерли. Барон остановился, полностью изготовясь к повторному выстрелу.
М-16 ударила длинной, непрерывной очередью. Слышно было, как маленькие латунные гильзы барабанят по камням, как чмокают и чавкают впивающиеся в человеческую плоть пули, как шелестит сыплющийся со свода мелкий сухой песок.