Оттуда, где я стоял, лицо Светлого императора нельзя было различить – перед нами была маленькая сияющая статуя с застывшим строгим ликом, и лишь небольшая бородка угадывалась между круглой шапкой и драконьей броней.
Бородка эта чуть заметно кивнула.
Вот когда над полем раскатился барабанный рокот, и тусклые квадраты войска пришли в движение.
Дефиле гостей, покидающих императорские манёвры, тоже было своего рода дворцовой церемонией – по разным аллеям, усаженным уже довольно старыми деревьями, с приличествующей медлительностью расходились мы к нашим коням, посверкивая парчой разных цветов и раздавая друг другу любезные улыбки, – кому сколько положено по его статусу и состоянию.
И уже на выходе из аллеи мне показалось, что я сплю. Как много-много лет назад на одной из конюшен моего отца, жеребец, стоявший до того у самой аллеи, вдруг дико всхрапнул, встал на дыбы, почти нависая надо мной, и двинулся на меня на задних ногах. А на уздечке у него повис юноша-конюх. «Рокшан!», – хотел я крикнуть ему, но не мог.
Потом я узнал жеребца (быстро, кстати, успокоившегося). Это был, возможно, лучший конь во всей Чанъани (кроме императорских и премьерских, осторожно добавил бы опытный царедворец). Белый красавец дамасских кровей, с женственно-маленькой головой и яростными глазами, хрупкими на вид ногами, он мог бы во многом поспорить с моим ферганцем, и исход спора мне был бы далеко не ясен.
Это был парадный жеребец Халида аль-Бакра, посланца империи халифа. Сам Халид, дико скрюченный и с трудом передвигающийся темнолицый человек неясного возраста, казалось, был несколько лет назад разрублен мечом на несколько кусков и сросся потом очень плохо. Собственно, все почти так и было – верный воин прежней династии участвовал в немалом числе сражений, был не последним человеком при дворе в Куфе, а с приходом новых хозяев халифата был отослан как можно дальше на восток.
Я часто думал, глядя на него, не приходилось ли ему столкнуться в битве если не со мной, то с кем-то из моей семьи. И даже – а не был ли он на одной пыльной вечерней дороге… И жуткое ржание коней начинало звучать в моей голове.
А Халид, завидев меня, как-то заметно грустнел, видимо, размышляя о том, какая странная штука жизнь, как это удивительно, что он не может воткнуть в меня первый попавшийся кусок железа, – он-то хорошо знал о моей роли в недавних событиях в халифате, а значит, и в его собственной судьбе.
Но сейчас Халида вблизи не было видно. А вот юноша, которого я сначала принял за призрак молодого Рокшана… это был просто конюх, но что-то в его облике было до странности знакомым. И неуместным здесь.
Великолепно. Кажется, на моей доске появилась новая – и немаленькая – фигура.
Я подошёл ближе. Взял успокоившегося белого красавца за уздечку, погладил по чёрной щёточке подстриженной гривы, повернулся к юноше. Он как-то судорожно и неумело поклонился.
– Осторожно,– сказал я ему, – Люди «народа даши», как их тут называют, известны тем, что не кланяются никому. Так, так… Халид не падает в обморок от того, кто у него работает конюхом?
– А он у нас не из пугливых, – с равнодушной усмешкой отозвался юноша. – И потом, я прибыл сюда целых три дня назад, Халид уже начинает привыкать.
Я бросил на него взгляд: не то чтобы в роли конюха он выглядел странно – штука была в том, что прочие конюхи старались держаться от него как можно дальше.
Юноша, с лицом тёмно-оливкового цвета и большими, остро-любопытными, тёмными глазами, принялся довольно сносно делать вид, что показывает мне жеребца и рассказывает о его статях. Хотя на самом деле его интересовали несколько другие вещи:
– Увидел поле лишь краем глаза. Ваше мнение, Маниах?
– Всадники сидят в сёдлах как мешки. Ну, лучшие в мире стрелы, как известно, у дома Тан, но вот тут я увидел новые оперения у стрел, довольно интересные – свистящие, как у тюрок? Будем разбираться. Так, что там ещё – луки те же. Копья только для парада. Гвардейцы явно не чувствуют друг друга, всё время озираются на соседа, пытаясь подровняться. Идеально смотрятся только первые ряды. Жирные, пыхтящие воины. Да и все эти манёвры отрядов пехоты и конницы – не для боя, а для цирка. Я только что от Ань Лушаня, с границы. Один удар его пограничников – и эта толпа смешает ряды и побежит. А толпа в пятьдесят тысяч бегущих гвардейцев – это большое несчастье. Мой вывод: столица империи беззащитна.
Юноша посмотрел на меня с искренним интересом, потом уронил:
– Ну, это уже забота императора… А наша забота другая. Мы прочитали ваши послания.
– И настолько заинтересовались, что вы собственной персоной понеслись сюда в этом странном костюме?
– А мне нравится переодеваться, – объявил юноша. – Я это и дома часто делаю, брожу по городу, когда стемнеет. Многое удаётся увидеть. Вот сейчас, например, я вижу вас, Маниах. А я не был уверен, что мне это удастся.
– Хотели узнать, не сижу ли я в тюрьме и не пишу ли вам письма под чью-то диктовку? Пока нет. Хотя каждый мой шаг уже под наблюдением. И куда бы я ни вышел, появляется вторая тень. Но писать пока не мешают.
– Ну-ну, – сказал юноша, нимало не впечатлясь. – Так, теперь самое главное: сроки начала похода?
– Не раньше весны. То есть через полгода. И вообще сам император ещё ничего не решил.
– Численность неизвестна?
– Не все сразу. Узнаем. Но не меньше ста тысяч – наверняка.
– Забавно,– сказал юноша. – Не хочу огорчать вас, Маниах, но наши прежние договорённости с Самаркандом в такой ситуации могут измениться. Придётся посылать в ваши края новую небольшую армию. И решать, кто и как будет её кормить. Понимаю ваше огорчение. Не то чтобы и нас это очень радовало… Но это не все. Если вам интересно, то армия Куфы уже почти не существует. Наша гвардия нужна нам самим. А слать вам остатки дамасского войска – во-первых, их не больше одиннадцати тысяч, а во-вторых, не очень-то нам уютно будет, если они разместятся так далеко от Круглого города. Лучше бы держать этих ветеранов поближе к себе. И не одним кулаком, а в нескольких разных гарнизонах. Зачем нам сейчас новый великий полководец в трёх месяцах пути от столицы? Так, что ещё там у нас есть… Тысяч десять ещё можно наскрести. Делайте выводы, Маниах.
Ничего другого я и не ожидал, но услышать всё это было, если честно, довольно страшно. Если бы тот же Чжоу знал, что на пути Великого западного похода практически пустота… А ведь он вполне может это в конце концов узнать.
– Кое-что я тут смогу, если повезёт, сделать, – сказал я, оглядываясь как можно более незаметно. На нас, впрочем, никто не смотрел. – Например, просто задержать полководца в его ставке. Он очень недоволен всей этой историей, по очевидным причинам. А ещё я могу попробовать поссорить его с двором ещё больше. Вплоть до… Вот что: если в империи начнутся события… ну, скажем, мятеж… – Юноша с интересом поднял брови и радостно улыбнулся. -… как вам нравится идея договора с императором о помощи? Присылка ему отряда воинов в залог дружбы? Признание вашей с ним границы, между прочим?
– Ну,– сказал он. – Что ж… Граница как граница. Она и так чересчур далека от Круглого города. Пусть уж будет как есть. Где-то же надо и остановиться.
На аллее показались новые фигуры, буквально нёсшие под руки ковыляющего Халида аль-Бакра.
– Прощайте, Маниах, – быстро и равнодушно бросил мне юноша.
Я улыбнулся ему и похлопал белого жеребца по вычищенному боку.
Не знаю, сколько продержится эта граница – десять лет или сто. Знаю только, что юноша из Круглого города решил вопрос о ней за одно мгновение.
Игра шла отлично.
А вечером предстоял ещё один спектакль для ведьмы Чжао. И главной информацией, которую Меванча должна была донести до братца Аня, было предстоящее приглашение полководца императором в столицу. И это не было выдумкой.
Узнал я об этом всего день назад.
Первый осенний месяц был временем праздников и любви.
Маленький Ван, известный, наверное, всей округе как неженатый и очень милый юноша, всё время подвергался атакам девиц, подстерегавших его у нашего подворья. Проходя мимо, я слышал обрывки его нежнейших бесед: «А почему такая красивая девушка ходит пешком?» – «А потому, что нет достойного юноши, который подвёз бы её». Я усмехался и не мешал.
Но в тот день Вану и всем нам было не до его девиц. Потому что первую даму империи гуйфэй Ян, изобретавшую все новые поводы, чтобы увидеться со мной, ожидали в один из тёплых осенних дней – как раз накануне императорских манёвров – в «Золотом зерне».
Это должно было стать великим событием, готовить которое собралась целая свора дворцовых чиновников: госпожа Ян решила сделать иноземным купцам великий подарок – лично присутствовать на новом и невиданном событии.
Которое от начала до конца придумал Сангак.
– Чай, – сказал Сангак, с лёгкостью опуская громадное тело на подушки передо мной. – Непонятный мне напиток. Не лекарство, не вино. Но – знаете ли, хозяин, и на глупой воде с запахом лекарства можно сделать деньги. Надо только… Я вот тут подумал: если, например, очень важная придворная дама прямо на рынке останавливается и пьёт чай, то все начинают интересоваться: какой чай она выбрала? А где его собирали? Как он называется? А кто тот купец, который его поставляет? И куда поставляет – в какие лавки, в какие рестораны? Одна такая дама может принести процветание целой деревне, в которой крестьяне всего-то просыпаются на заре и собирают самые нежные листочки с каких-то там кустов. А ещё есть гончары, которые делают особую посуду… Хорошие деньги, хозяин. Я бы их в это дело вложил.
Я со смехом передал этот разговор Ян, но она вдруг страшно оживилась:
– Я так давно не была на настоящем рынке! И сейчас самое время напомнить Поднебесной о том, что такое настоящий чай. И – посмотреть, где ты проводишь большую часть твоего времени, когда… не исцеляешь страдающих женщин.
«Я извещу о своём прибытии», – серьёзно кивнула она на прощание.
Наверное, именно меня, для которого не была загадкой ни одна из гримасок её лица, ни одна складка её тела, больше всего поразило все происшедшее в это утро в Сангаковом хозяйстве, когда непонятно каким образом вокруг него собралась громадная толпа самого разного народа. Как именно путешествуют слухи о приезде таких особ, как драгоценная Ян, – не знаю. Но толпа была. Густая, праздная и взволнованная.
Какие-то нервные чиновники расчистили в этой толпе девственно пустую дорожку от въезда на рынок до самого нашего подворья.
Люди боялись даже коснуться ногой этой странной пустоты.
Зацокали копыта, разнеслось многоголосое «а-а-а-х». Появилась целая кавалькада непонятно что делающих в обычное время дам и мужчин.
Как и все собравшиеся в «Золотом зерне», я замер, когда её нога в розовой атласной туфельке, расшитой жемчугом, ступила на серый зернистый песок дворика.
Спустившись на этот песок с небольшого белого коня с чёрной гривой, она двинулась вперёд под полупрозрачным персиковым зонтиком, который несла над её левым плечом неизменная Лю. А все собравшиеся стояли двумя рядами в потрясающей тишине, среди которой лишь тихо свистел розово-бело-зелёный шёлк её платья.
Империя – это не только живая стена воинов в отсвечивающей металлом чешуе, и не только несущийся вдоль этой стены сотрясающий землю экипаж, на правой дверце которого изображён белый тигр, а на левой – синий дракон.
Империя – это ещё и маленькая женщина, аккуратно ступающая розовыми туфельками по песку, в то время как все вокруг боятся пошевелиться.
А потом… потом Ян подошла к встречавшему её, на правах хозяина, Сангаку, которому она не доставала и до плеча, и начала поднимать взгляд, улыбаясь ему снизу вверх. И – наткнулась глазами на обрубок его левой руки, укутанный аккуратно завёрнутым рукавом лазоревого парадного халата. Она даже, кажется, на долю мгновения чуть расширила глаза.
Сангак, как и любой калека, философски относился к тому, что многие вздрагивают, увидев его руку. Собственно, ему это особых мук не доставляло – скорее смущались те, кто считал такое поведение своей оплошностью.
Но драгоценная наложница Ян загладила свою мимолётную неловкость потрясающим образом. Она осторожно взяла искалеченную руку Сангака двумя своими (он сначала даже попытался сопротивляться) и на мгновение легко прижала её к своему лицу.
– Ах, как жаль, – прозвучал в абсолютной тишине её еле слышный, но отчётливый голос.
Сангак так и остался после этого стоять, глядя на след белой пудры на лазури своего завёрнутого рукава. Он запомнил это мгновение навсегда.
А я, перехватив у него функции хозяина, повёл Ян и Лю на почётные сиденья под самыми тенистыми навесами, где всё было готово для дегустации.
Здесь царила раскрасневшаяся юная девица в парадном ярко-алом платье, нанятая Сайгаком. Перед ней стояли чайники – для вина, но в данном случае они были предназначены для нового напитка. И ещё котелки с кипящей водой. И горстки сушёных чайных листьев.
Множество жадно устремлённых на девицу глаз с нетерпением ждали, когда же из её дрожащих рук выпадет чашка, а то и котелок с кипятком, возможно – прямо ей на колени.
Чуть поодаль сидели остроглазые купцы – оптовики, которые ждали приговора их продукции.
Гуйфэй Ян и две придворные дамы сели на почётные сиденья, и шёлк платьев тремя цветастыми кругами раскинулся вокруг них.
Девица в красном вздохнула очень глубоко и произнесла заранее подготовленную речь. Потом сполоснула лежащие в чайнике листья кипятком и мгновенно вылила его на стоявший перед ней подносик. Потом залила кипяток снова.
– Этот чай собирают в горах у южной столицы, Наньду, – отчётливо произнесла девица.
Гуйфэй Ян – как всем известно, она родом именно из этих мест, – загадочно улыбнулась и чуть поклонилась собравшимся.
Чай поднесли участникам дегустации. Осторожно прикоснувшись к чашечке губами, я удивился. Это был необычный чай – мощный, с густым оттенком фруктов и дыма. Он был силён, как вино.
– Ах, ах, – прозвучали голоса подхалимов с чашечками.
Следующий чай, разнесённый собравшимся, был явно предназначен на этом соревновании на убой. Он был слаб, горьковат и больше всего напоминал лекарство.
А потом девица в красном показала собравшимся, что происходит, если залить в чайник кипяток ещё раз. И оказалось, что первый чай просто напомнил нам о фруктах, а вот второй сохранил силу и приобрёл приятную терпкость.
Но был ещё и третий, и вот он удивил меня без меры. Длинные, похожие на хвою серые листики превратились в стебли травы, пахнувшей весенним лугом. Вкус этого чая был чрезвычайно нежен, тонок, ароматы – воздушны, как облака. А больше всего меня удивило, что при второй заливке во рту возник привкус свежей абрикосовой кожицы.
– Первый, первый! – забормотали собравшиеся, украдкой бросая взгляды на Ян.
И вдруг наши взгляды встретились, и я увидел в её глазах лукавство.
– Кто не согласен? – спросила она, не сводя с меня глаз.
– Я лишь недостойный западный варвар, – смиренно отвечал я. – Но тонкость третьего чая меня поразила. Он так непохож на два остальных… И его так легко не заметить, если пить в суете.
Ян улыбнулась.
– Первый чай – для весёлого разговора после хорошей еды летним днём, – сказала она после грамотно выдержанной паузы не очень громко, но отчётливо. – Второй – для осеннего одиночества. Мне нравится эта странная горечь. А вот третий… третий – для особого настроения. Когда ждёшь, что скоро придёт весна, – можно так сказать? Кстати, – а откуда он?
– Третий чай – из одной маленькой долины на южном берегу Южного озера, которое находится в нижнем течении Великой реки, – отчётливо сказал Сангак, повинуясь её кивку. – Это Лунцзин – драконовый колодец.
– Каждая долина даёт свой чай, Поднебесная огромна, разнообразию вкусов нет конца, и если человек умеет наслаждаться ими всеми, находя для каждого время и место, то это достойный человек, – внятно и отчётливо произнесла Ян очевидно заготовленную речь.
И на лицах собравшихся отразилось бесконечное счастье.
А потом чайную посуду начали собирать, зазвучала музыка, и каким-то невероятным движением на мгновенно раскатанный ковёр влетела Меванча, изогнувшаяся, с вздёрнутыми вверх руками.
Я достаточно хорошо умел читать лицо драгоценной наложницы Ян: тем, что произошло после этого под бешеный стук гонгов и барабанов, она была потрясена; она очень хорошо поняла, что никогда не сможет повторить этот вихрь движений.