– Лекарь. Жизнь. Кровь. Сила. Спасибо.
Я не ждал от несчастного никакой награды, а камней от неведомых племён побаивался. Поэтому я, как и было мне положено, передал мешочек стоявшему рядом старому Фэю. Тот положил сверху камней согнутую ладонь, как будто для того, чтобы согреть её, подержал, удовлетворённо кивнул и вернул мне мешочек со словами:
– Придаёт силу и стойкость.
Я пожал плечами, спрятал камни в свою сумку и забыл о них надолго.
Потом наши лодки из бесконечных каналов выбрались на ещё одну большую реку и тронулись на юг.
– Интересно, если это наша новая жизнь, то заплатили ли мы уже за всё, что натворили в прежней? – поинтересовалась однажды Ян; мы лениво следили за садящимся солнцем и грызли сахарные фигурки, трогательно поднесённые ей даосами. – Знаешь, наверное, я всё-таки сделала не так уж много зла. Потому что у меня есть ты. Теперь – ну, вот только бы, знаешь… немножечко бы денег.
Тут она внимательно присмотрелась к моему лицу.
– Скажи, ведь когда ты говорил, что у тебя в Гуанчжоу друзья… и там твой торговый дом продаёт и покупает много шелка… Ты ведь не шутил? Тебя действительно там ждут, деньги там и правда есть, и они твои?
Эти мысли я отгонял от себя в течение всех нынешних прекрасных недель и месяцев. Но дольше отгонять их я не мог. В Гуанчжоу мне предстояло перехитрить самого серьёзного противника, которого я знал, – самого себя.
Потому что это ведь я приказал, чтобы мой дом взял для торговли в Гуанчжоу абсолютно новых людей, чтобы ни одного известного в Чанъани лица там не было. Это я заявил, что даже упоминание там торгового дома Маниаха не должно оставаться безнаказанным. И мои люди в Гуанчжоу, скорее всего, действовали и сегодня действуют исходя именно из этого моего приказа: никаких Маниахов. Более того, они, возможно, не знают меня в лицо.
И что мне, Нанидату Маниаху по имени мастер Чэнь, теперь оставалось делать? Молиться? Нарисовать на лбу или на макушке крест, чтобы Бог Небесный увидел сверху сына своего, которому сейчас нужна помощь?
Я положил руки на колени, обратив ладони к небу, чтобы в них вошло небесное тепло, а взгляд опустил к серо-жемчужным вечерним водам.
Газбоди, прозрение глаз моих. Делал ли я то, чему ты учишь нас, – побеждал ли ярость любовью, отвечал ли добром на добро, уничтожал ли скупость щедростью?
Двух вещей прошу я у тебя – не откажи мне, прежде чем я умру.
Суету и ложь отдали от меня, нищеты и богатства не давай мне.
Питай меня насущным хлебом, дабы, пресытившись, я не отрёкся от тебя и не сказал: «Кто Господь?»
И чтобы, обеднев, не стал красть и употреблять имя Бога моего всуе.
Ян смотрела на меня, грустно кивая.
– Всё понятно, – мрачно сказала она. – Мы плывём в никуда. Что ж, никогда ещё не оставался голодным даосский мастер-целитель. Приноси мне горстку зерна и пучок зелени, и у тебя будет вкусный ужин. Если нет – я сама принесу их тебе.
Но тут река сделала поворот, и перед нами открылась водная гладь, усеянная сотнями лодок с загорающимися и отражающимися в зыбкой воде оранжевыми огоньками. И такие же огоньки мириадами окутывали открывшийся перед нами берег.
Там были застывшие во влажном тумане лиловыми силуэтами кроны деревьев, с которых струились лианы между широких резных листьев. Из-под крон выступали горбатые, крытые седой листвой крыши, одна над другой, взбиравшиеся вверх по зелёным холмам. Между гигантских деревьев и маленьких крыш призывно мигали все новые огни, и река качала их отражения.
– Этого не может быть, – прошептала Ян. – Это какой-то сон.
ГЛАВА 28
ЛИЧЖИ ДЛЯ ДРАГОЦЕННОЙ ЯН
– Вы, уважаемый, произносили сегодня на улицах имена; некоторые из них я когда-то слышал. Хотелось бы спросить, зачем вы разыскивали здесь, в этом городе, людей, носящих эти имена, – без всякого выражения сказал молодой человек с неподвижным лицом, замерший, как статуя, на пороге комнаты, где я только что принимал пациентов.
Я смотрел на него столь же неподвижно: интересно же было увидеть, кого послал брат открывать торговлю в совершенно новом для нас городе. И выбор брата поразил меня до глубины души: по возрасту этот юноша мог бы быть моим сыном. Что, у нас теперь люди в этом возрасте командуют другими и возглавляют представительства торговых домов? А я сам – бесполезный старик? Вроде бы пока нет, мелькнула у меня в голове мысль.
Голова молодого человека под тонкой повязкой была, видимо, полностью обрита, и бородка только намёком рыжела вдоль челюсти. Неужели, пока я путешествовал на юг, в моём городе сменилась мода? Он был тонок, мускулист, очень смугл и, в общем, нравился мне.
Проблема была лишь в том, что ему явно не нравился я.
Что было совсем неудивительно. Первой же душной, влажной ночью в этом городе, укрывшись под кисейным пологом от мошек и внимая вдохновенному звону цикад, я понял, что у меня есть только один способ найти тех, кто мне нужен. Способ рискованный, зато быстрый.
И на следующий же день, после утреннего приёма, я вышел из заросших буйной зеленью с толстыми лианами деревянных ворот монастыря и двинулся по ближайшей торговой улице вдоль набережной.
Сладко пахло ароматным деревом, влажной зеленью и слегка застоявшейся водой. Горы странных разноцветных фруктов украшали входы в лавки, и пряный их запах кружил голову. А я заходил то в одну лавку, то в другую, стараясь привлечь внимание персов и соотечественников-согдийцев странными речами, вполне в стиле сумасшедшего даоса, витающего в облаках и ведущего там разговоры с духами и драконами.
– Маниах. Пусть Маниах остережётся – приехал тот, кого он не ждал. Где мне найти Маниаха? – бубнил я.
Большинство с почтением выпроваживали свихнувшегося святого человека из прохладной тьмы за дверь, на яростное солнце, двое дали мне напиться чистой воды, но в глазах нескольких я успел увидеть мелькнувший испуг. Имя нашего дома было окружено множеством легенд, и не все эти легенды ласкали слух (тут уж наше семейство постаралось изо всех сил).
Мне оставалось только дождаться, когда новости о моём бормотании достигнут того, кто мне был нужен.
Правда, я и представления не имел, что это произойдёт так быстро – на закате того же дня. Я даже не успел предупредить Ян, чтобы эту ночь она провела где-нибудь подальше от меня, – просто поднял голову и увидел возвышающегося на пороге очень спокойного юношу, на вид бухарца, но, может быть, и самаркандца. Это был не пациент: не говоря о его очевидном здоровье, пациент вряд ли пришёл бы в монастырь с двумя угрюмого вида сопровождающими, маячащими в лёгком отдалении.
– Насколько я помню, я называл только одно имя, – ответил я гостю, благосклонно глядя на него снизу, с пахнущего кислым потом коврика. – И это имя вам хорошо знакомо, иначе бы вас здесь не было.
Молодому человеку хватило ума промолчать и продолжать разглядывать меня с демонстративным намёком на жалость: очень разумная тактика, нагоняет страх. Я понимал, что свернуть мне шею прямо сейчас никто не собирался, – задача была в том, чтобы разузнать побольше. Я на его месте даже предпочёл бы понаблюдать за странным даосом несколько дней и попытаться выяснить, с кем он встречается, кто к нему ходит. Но можно было действовать и так, как мой гость. Хотя бы для того, чтобы для начала пресечь базарные разговоры с упоминанием запрещённого имени.
– Я вообще-то должен перед вами извиниться, – прервал я, на радость ему, молчание. – Конечно, мне не следовало вот так болтать на рынках. Надо было потратить несколько дней на то, чтобы вас найти. Но, наверное, я слишком долго добирался сюда из Чанъани и потерял присущее мне терпение, решив найти вас сразу.
– Чего же вы хотите? – так же холодно спросил он, а его верзилы подвинулись ближе, почти заслонив дверной проём.
И тут произошло неожиданное. Кучанским колокольчиком за их спинами зазвучал голос моей прекрасной возлюбленной:
– Эти люди – твои друзья?
Я перевёл взгляд за плечи троицы. Ян, в своём абсурдном даосском наряде, стояла как статуэтка из Аньси на жёсткой мясистой траве газона, за ней высился потный и недобрый мастер Ши. Уголком глаза я уловил ещё два серых пятна, как бы случайно маячащих неподалёку. Наконец, как будто этого было мало, по траве к нам приближался мастер И с посохом наперевес. Я просто не мог не засмеяться, и этот смех заставил гостей несколько растеряться.
– Они не просто мои друзья, они – нечто большее, – заверил я её. – Но они сами в этом пока не уверены, и надо им помочь. Подожди нас, прошу тебя, в тени.
– Хм, друзья, – протянула она, серьёзно оглядывая моих гостей и отступая в глубь монастырского сада.
– Никогда не надо недооценивать даосов, – обратился я снова к моим посетителям. – У меня было немало возможностей понаблюдать за ними во время нашего путешествия из столицы на юг, и это, знаете ли серьёзные люди, не хуже наших «невидимок» (тут молодой человек угрожающе застыл, и глаза его стали абсолютно неживыми, как у господина Ду в то памятное утро). – Но давайте упростим задачу. Мне надо написать письмо, и я попросил бы вас передать его в Самарканд. Письмо брату. Оно будет открыто, вы сможете его прочитать – ведь не будете же вы передавать неизвестно что. Прочитать и сделать свои выводы. А потом мы с вами дождёмся ответа. Жаль только, что корабли ходят так долго. Придётся мне, видимо, ещё несколько месяцев побыть даосом…
– Как зовут вашего брата? – бесстрастно спросил юноша.
– Ну, я же называл его имя на рынках, – доходчиво разъяснил я ему – Маниах. Аспанак Маниах. И не говорите, что вы не слышали этого имени. Нет в Согде таких людей, которым оно было бы незнакомо. Вопрос только, где я возьму бумагу и кисточку… Тут, в монастыре, они не лучшего качества. Вы знаете город – где бы нам встретиться, чтобы вы принесли мне и то, и другое, и чтобы эта процедура ни у кого не вызвала подозрений? Я пишу на ваших глазах, передаю вам письмо и жду, пока вы не уйдёте и не затеряетесь в толпе. Как вам этот план?
Молодой человек напряжённо думал. Я предлагал ему очень надёжный вариант, сопряжённый с минимальным для него риском, – и это ему как раз и не нравилось, он с облегчением вздохнул бы, если бы я придумал что-нибудь очевидно непригодное. Вздохнул и прибил бы меня на месте как провокатора, невзирая на даосов.
– Любой ресторан во дворике к северу от главных пристаней, – наконец разжал он губы. – Абсолютно любой. Это там, где ведомство ревизора судов, а за ним – маленький квартал еврейских купцов. Справа от квартала, если стоять спиной к реке, начинаются рестораны в полукруглых двориках. Завтра, сразу после полудня. Мы вас найдём.
Вообще-то это был комплимент. Юноша не стал объяснять мне, что прийти я должен один, что ко мне подойдёт какой-нибудь мальчишка и скажет, куда идти дальше, а другие люди будут следить за тем, не сопровождает ли меня вторая тень… Он счёл, что эти простые вещи мне объяснять не надо. Я был ему за это благодарен и кивнул с явной благосклонностью.
После чего троица повернулась и тронулась к воротам, делая вид, что не замечает угрожающе маячивших поблизости даосов.
А прекрасная Ян буквально подбежала ко мне, уже не скрывая волнения.
Я смотрел на неё молча, чуть улыбаясь: она ещё не знала, что в худшем случае письма от брата придётся ждать не неделю, не месяц – год. Или больше? Отчаливать при северо-восточном муссоне надо было зимой, а другой муссон нёс корабли от Басры в обход стран Южных морей летом, вспомнилось мне. А зима ведь давно прошла.
В общем, в таких ситуациях женщину следует срочно порадовать.
– У нас остаётся последний вечер прежней жизни, – сказал я ей. – А что будет завтра – я не знаю. Может быть, ничего. Может быть, все переменится. Я хочу сделать то, чего мы не делали с тобой никогда в жизни. Ведь мы никогда не могли просто пройтись рядом по улице. Это радость, которая была нам запрещена. Сейчас – уже нет.
– О, – сказала Ян, поражённая этой простой мыслью. – О, о! Сейчас, после ужина? Просто пройтись по улице? С тобой? А вечерний барабан?
Я усмехнулся. Ещё вчера я заметил, что барабан-то на закате тут, как положено, звучал – но гул голосов на улице с этого момента, как ни странно, только начинался. В этом городе, в отличие от Чанъани, жизнь замирала при свете солнца и оживлялась лишь в относительно прохладной тьме.
Никогда не забуду эту первую в моей жизни прогулку с возлюбленной, которая с изумлением вдыхала аромат сваленных у пристани громадных красноватых брёвен из южных стран, рассматривала сотни лодок, качающихся на воде, и толстые тёмные бамбуковые шесты, на которых несли паланкины. «Ты понимаешь, что мы никогда в жизни больше не сядем на лошадей – их здесь просто нет», – в полном изумлении сообщила мне она. А дальше, через несколько шагов, она обнаружила, что не понимает ни слова из говора курносых и очень энергичных невысоких людей («Я же иностранка здесь, кругом одни лишь варвары мань, говорящие на своём языке. Как я оказалась здесь, как дожила до такого!», – продолжала комментировать свои открытия она).
И тут, у самого начала длинного фруктового ряда, она застыла в растерянной неподвижности.
Перед ней был прилавок, заваленный связанными, как метлы, тонкими веточками, на каждой из которых красовались овальные, величиной с небольшие куриные яйца, плоды с чешуйчатой, красноватого цвета кожицей.
А дальше произошло нечто совсем уж невероятное.
– Ян гуйфэй, – обратилась к ней торговка в странном чёрном головном уборе.
Ян покачнулась и прислонилась ко мне. Да я и сам ощутил, что голова моя кружится и уплывает вдаль.
– Эй, эй, северянка, – на сносном ханьском сказала Ян эта женщина и непочтительно похлопала перед её лицом ладонями. – Я говорю, это любимые фрукты великой и прекрасной Ян гуйфэй.
– Личжи, -детским голосом сказала Ян – Это же личжи.
– Ну, ясное дело, личжи, – покивала тётка и потрясла веником перед её носом. – Каждую неделю отсюда отправлялся всадник на север, он вёз эти фрукты прекрасной возлюбленной Светлого императора. И больше никто в столице не знал, что это за фрукты, каков их вкус. Гонец спешил, надо было довезти их за два дня, потому что на третий день они теряют вкус. Но он вёз их в коробе со льдом, и у него оказывался день-другой в запасе.
– Сколько дней как эти сорваны с ветки? – почти шёпотом спросила моя подруга.
– Дней? Хм. Да я только что их сорвала, – деловито сказала торговка. – Сорвала и понесла сюда. Вон, дерево виднеется на том холме. Да вот, попробуйте сами…
Толстым жёлтым ногтем она отколупнула краешек чешуйчатой шкурки и быстрым движением начала оголять полупрозрачную, как лёд, мякоть плода.
– И даже когда император был вынужден бежать из своей столицы от варваров, гонец из наших краёв, доехав до столицы и узнав, что императора с драгоценной наложницей в ней уже нет, отправился за ними в погоню, чтобы плоды не потеряли вкус, – частила торговка, поднося ягоду к губам Ян. – И он догнал их в деревне Мавэй, но было поздно: император, с тоской в сердце, вынужден был уступить своим гвардейцам и приказать верховному евнуху казнить госпожу Ян шёлковым шнурком. Личжи успели вовремя, но поесть их она уже не смогла… Да что же вы плачете, госпожа, неужели этот плод горький? Возьмите ещё…
Сок тёк по дёргавшемуся подбородку Ян и смешивался со слезами. А я одними губами спрашивал у торговки: «Сколько?»
– Десять монет, – бросила она. – Но о чём вы говорите, неужели я буду брать деньги со святого человека?
И поспешила собрать в горсть ягоды похуже, упавшие с веточек, и вручить мне.
Я отколупнул тонкую кожицу и целиком положил в рот это маленькое чудо, чей сок пахнул еловой хвоей Небесных гор – и одновременно всеми розовыми садами изнеженной Персии.
А когда я поднял глаза на окружавшую нас улицу, оказалось, что за эти мгновения в городе произошло другое чудо: вечер сразу, без перехода, превратился в ночь, и душная тьма начала расцвечиваться сотнями медовых огней.