Наивная и детская ступень! Человек предназначен для другого — победить смерть и страх небесною любовью, для чего достичь ступени умирания от любви или наивысшей смертной тоски.
Рабия вошла в нее буквально в 20 лет. В пренебесном экстазе она писала:
«О Боже, ночь прошла и забрезжил день.
Душа моя томится.
Услышал ли Ты мои молитвы?
или Ты отверг их?
О только Ты, Ты один! Утешь меня!»
Любовь к Всевышнему исключает смертные образы и приражения корысти. Любить Всевышнего ради Него Самого.
Суфии готовы отказаться от того, что составляет существо «фарисеи». Милости, благочестие, здоровье, счастье — ничто это суфиям не нужно. Есть другая любовь — готовая страдать, соразделить крест, выйти навстречу.
Рабия — «мудрая дева» мусульманства. «Двух родов моя любовь к Тебе: себялюбивая и достойная. При себялюбивой любви я благодарю Тебя за достижения и дары, но остаюсь слепа. При достойной Тебя любви завеса снята и я могу взглянуть на Тебя каков Ты есть».
Снять завесу — цель суфиев. Завеса эта — материальное благополучие и буква окосневшего шариатского ритуала. Шариат (1) для суфия — детский сад. За ним наступает (2) тарикат — как бы отверзение очес. Открывается страстноoе Бога. Начинается сладостная песнь любви.
«О Боже, ночь прошла и день забрезжил. О Господи, звезды светят, сомкнулись очи смертных и цари позакрывали свои врата. Влюбленные уединились в брачных покоях. А я одна с Тобою. Сладчайший, если я служу Тебе из страха перед адом — спалиo меня в нем. Если служу Тебе в надежде на рай — изгони меня из него. Если служу ради Тебя Самого — не скрой от меня Твоей вечной красоты».
Менталитет суфизма преодолевает рамки фарисейского страха перед преисподней и вожделенного рая. «Благодарю Тебя, Господи, что Ты не сотворил меня как того несчастного бомжа или как женщину» — молитва иудейского фарисея, вкрапленная в современный иерусалимский молитвослов. Тарикат предполагает понимание языка Всевышнего: простертую лестницу, срывы, падения, испытания, обеты, отречение от мертвых схем и стяжание воли Всевышнего.
K
Но выше тариката марифат (3), премудрость Марии (суфии — от Айн-Соф (Каббала), ‘познание бесконечной любви Всевышнего’). Марифат — высший абсурд, христианское юродство. Абсолютная неотмирскость при духовной практике «зикра» (у каббалистов зикрон, ‘духовная память’, у эллинов — Мнемозина) — мистическое воспоминание о Божестве. На начальной ступени зикра предполагается думать только о Боге и больше ни о ком и ни о чем. Но совершенный марифат — постигать колодцы бесконечной памяти Всевышнего. Из превечных тайников и пренебесных кладовых читать во внутренняя внутренних сердец и сочетаться.
Суфии от Хасана аль-Басри (основопо-ложник мусульманского мистицизма, VIII век) до аль-Газари и последних мистиков, включая шейхов Хаккани и Раббани, познали Брачный чертог.
K
Марифат (Мария, женская ипостась Премудрости, поклонение Ей) приводит к четвертой высочайшей ступени просветленных умом и сердцем хакикат: пребывания в состоянии непрерывного откровения, жизни на земле как на небесах.
Суфии ссылаются на одну из сур Корана: «Те, кто верит, обладают великой любовью ко Всевышнему», заключая: вершиной пути Мухаммед считал любовь к Богу и веру сопрягал не с соблюдением ритуала, а с любовью.
Достигшие вершины пути хакиката восходят еще в земной жизни на небеса и видят истинный храм. С точки зрения тупоголовых фарисейских представлений они еретики, поскольку отрицают превосходство своей религии над другими и сметают рамки институциональной гордыни. Суфии полагают: между религиями существуют только внешние различия, подобные изменению цвета воды в зависимости от того, в какой сосуд ее поместят.
В глиняном кувшине вода становится красноватой, в изумрудном — зеленой.
Но при этом всегда остается прозрачной. Существо же истинной религии — любовь к Всевышнему. Не нужен храм — он в сердце верующего. Не нужна мечеть — она во внутреннем человека. Не нужно искать Бога где-то вовне: под куполом храма, в массовой молитве и в религиозном культе. Всевышний живет таинственно и юродиво, непостижимым образом в ближнем, в последнем, в страстноoм, в стонущем. И увидеть Его можно через озарение, что и составляет наивысшую ступень пути.
Достигшие хакиката окружают себя нищетой и поют нескончаемую песнь Всевышнему. Осознавая Его таинственные пути, ищут они просветления ума и сердца с подобающим страхом Божиим, зная: наивысшей ступени не достичь личными усилиями, необходимы помазания свыше. Даются же они не по достижениям и не согласно логическим представлениям суда и меры, а по таинственным и неизреченным путям кому Господь соблаговолит.
Но знают мистики ислама и другое: кому собственно благоволит Бог, почему приходит к этой таинственной девочке, или полупьяную проститутку почти мгновенно обращает в великую святую.
Для Всевышнего важнее не рациональная вера и не правильный обряд-обиход, а потенциал любви, заключенный в душе. Кто больше может любить, тот и дороже для Всевышнего.
Помазанницей становится душа идущая навстречу, ищущая, любящая, способная принять Премудрость. Прочие ее качества (частицы добра и зла, моральные достоинства и пр.) не принимаются во внимание. Существенно только одно: духовное мужество (способность снять завесу и созерцать правду несмотря на сопротивление внешней среды, давление усовещающих законов и институциональных норм) и нескончаемая жертвенность, агнчесть души, служение вышней любви.
Ничто так не ценит Господь, как способность созерцать откровение Его всежертвенной бескорыстной любви.
K
Рабия признает себя рабой и зеркалом. Ее любовь к Всевышнему лишь жалкая тень той любви, какой Всевышний любит ее. Осознавая это она встает в полночь, уже глубокая старуха при седых волосах, оставленная одними, не понятая другими («онемевшая бесноватая старая ведьма, живая преисподняя» — отзываются о ней окружающие). В одном белом хитоне, с возженной свечой и обезумевшим взглядом она встает с ночного одра и восхищает взор гореo.
Всевышний ожидает ее.
Все ее существо — в немощах и болезнях, в скитаниях и вопрошаниях, в метаниях и падениях, несмотря ни на что вставать и выходить навстречу Ему с зажженной свечой.
Ее никто не может угасить. И никто не сможет свернуть Рабию с пути, указанного ей Всевышним. Он захочет — и она падет. Но Он же ее поднимет. Он захочет и отнимет у нее ум, но Он же и просветит его. Захочет — посрамит, ввергнет в смятение, в ад, в страстноoе. Но затем подаст блаженство, достойное Его.
Кто вкусил хотя бы каплю этого небесного блаженства, умирает ко всему прочему. Для него не существует супружеских одров, земных влюбленностей. Его уже не привлекает красота мужского или женского тела, перспектива земного брака или аскетическая практика. Одно только обжигает сердце: Божественный Возлюбленный. Нет никого выше Него! Одно только: постигать еще и еще Его любовь и купаться в волнах Его любви.
«Люди кажутся несчастными, — пишет в дневниках Рабия. — Они сами не знают чего ищут. Цепляются друг за друга, благодарят своих любовников и супругов за то, что те дарят им человеческую теплоту крохи любви. О если бы знали они, какую любовь дает Всевышний! О если бы полагались они на Него!»
Рабия захлебывается в лучах блаженства и становится на молитву о бедном мире. Она не просит о прощении и спасении, или об обращении грешников, или о врагах. Нет, она просит о другом, о чем просят мистики: чтобы любовь, открытая ей, излилась на других. И мир просветился бы в лучах этой вышней любви.