Он с силой
толкалдвумяпальцами вверх уголки уже застывшего рта покойника. Когда
наконецнамертвомлицеРояпоявиласьгротескнаяулыбка,мастер
повернулся ко мне и сказал подобострастно: - Надеюсь, вы будете довольны,
сэр.ЖенаРоя-мыуже никогда не узнаем, любила она его или нет, -
решилапохоронитьегосовсейпышностью,какойон заслуживал. Она
заказалаоченьдорогойгроб,похожийна телефонную будку; фасон она
позаимствовала из кинофильма. Роя должны были похоронить в сидячем поло-
жении, как будто он ведет деловые переговоры по телефону.
Я не остался на похороны. Уехал соченьтяжелымчувством, смесью
бессилия и злости - такой злости, которую не изольешь ни на кого.
- Да, сегодня ты действительно мрачен как никогда,-заметилдон
Хуан,смеясь,- но несмотря на это, - а может, и благодаря этому, - ты
почти у цели. Уже подошел вплотную.
Я всегда удивлялся тому, как менялосьмоенастроениеприкаждой
встрече с доном Хуаном. Приезжал я расстроенный, брюзжащий и мнительный.
Ночерезнекотороевремямое настроение чудесным образом менялось, я
становилсявсеболееэкспансивным, а затем вдруг успокаивался - таким
спокойнымя никогда не бывал в повседневной жизни. Мое новое настроение
отражалось и в моей речи. Обычно я говорил как глубоко неудовлетворенный
человек, еле сдерживающийся, чтобы не начать жаловаться вслух, но жалоб-
ным был уже сам голос.
- Атыможешьпривестимнепримерпамятного события из своего
альбома,донХуан? - спросил я в привычном тоне скрытой жалобы. - Если
быя знал, что тебе нужно, мне было бы легче. Пока что я просто блуждаю
в потемках.
- Необъясняй слишком много, - сказал дон Хуан, сурово взглянув на
меня. - Маги говорят, чтовкаждомобъяснениискрываетсяизвинение.
Поэтому,когда ты объясняешь, почему ты не можешь делать то или другое,
на самом деле ты извиняешься за свои недостатки, надеясь, чтослушающие
тебя будут добры и простят их.
Когданаменянападают,мойлюбимыйзащитныйманевр-
демонстративнонеслушатьнападающих.УдонаХуана,однако,была
отвратительнаяспособностьзахватыватьвсемое внимание без остатка.
Нападаянаменя, он всегда умудрялся заставить меня слушать каждое его
слово.Вот и сейчас пришлось выслушать все, что он сказал обо мне. Хотя
егослованедоставилимне ни малейшего удовольствия, это была голая
правда.
Яизбегалего глаз. Как обычно, я чувствовал себя под угрозой, но
на этот раз угроза была особенной.Онанебеспокоиламенятак,как
беспокоилабыв повседневной жизни или сразу после моего приезда в дом
донаХуана. После долгого молчания дон Хуан снова заговорил. -Я не буду
приводить тебе пример памятного события из моего альбома, - сказал он. -
Я сделаю лучше: назову тебе памятное событие из твоей собственной жизни;
ононавернякаподойдетдля твоей коллекции.
Или, скажем так, на твоем
месте я бы обязательно поместил его в свою коллекцию памятных событий.
Я подумал, что дон Хуан шутит, и глупо засмеялся.
- Тут не над чем смеяться, -отрезалон.-Яговорюсерьезно.
Когда-то ты рассказал мне историю, которая попадает в самую точку.
- Что это за история, дон Хуан?
- О фигурах перед зеркалом, - сказал он. - Расскажикамнееееще
раз. Но расскажи со всеми подробностями, какие сможешь вспомнить.
Я начал кратко пересказывать эту старую историю. Дон Хуан остановил
меня и потребовал тщательного, подробного изложения с самогоначала.Я
попробовал еще раз, но мое исполнение не устраивало его.
- Давай прогуляемся, - предложил он.-Когдаидешь,можнобыть
гораздоточнее,чемкогдасидишь.Этовесьманеглупаяидея-
прохаживаться туда-сюда, когда что-то рассказываешь.
Мы сидели, как и всегда днем, под его рамадой. У меня уже сложилась
привычка сидеть на определенном месте, прислонившись спиной к стене. Дон
Хуан сидел под рамадой каждый раз на другом месте.
Мы вышли на прогулку вхудшеевремядня:вполдень.ДонХуан
снабдилменя старой соломенной шляпой, как всегда, когда мы выходили на
солнцепек. Долгое время мышливполноммолчании.Яизовсехсил
старалсявспомнитьвсеподробности своей истории. Было уже около трех
часов, когда мы сели в тени кустов, и я наконец рассказал дону Хуану всю
историю.
Когдая много лет назад изучал скульптуру в школе изящных искусств
вИталии,уменя был друг-шотландец, который учился на искусствоведа.
Самой характерной его чертой было потрясающее самомнение; он считал себя
самымодаренным,сильным,неутомимымучеными художником, ну просто
деятелемэпохиВозрождения.Одареннымондействительнобыл,но
творческаямощькак-тосовершенно не вязалась с его костлявой, сухой,
серьезнойфигурой.Онбылусерднымпочитателем английского философа
БертранаРасселла и мечтал применить принципы логического позитивизма в
искусствоведении. Его воображаемая неутомимость была, пожалуй, его самой
нелепой фантазией, ибо на самом деле он обожал тянуть резину; работа для
него была каторгой.
Фактически,онбыл великим специалистом не по искусствоведению, а
попроституткам из местных борделей, которых он знал множество. О своих
похождениях он давал мне яркие и подробные отчеты - по его словам, чтобы
держатьменявкурсечудесныхсобытий,происходящихвмиреего
специальности.Поэтомуяне удивился, когда однажды он ввалился в мою
комнатукрайневозбужденный,запыхавшийсяисказалмне,что с ним
произошло нечто чрезвычайное и он хотел бы поделиться со мной.
- Слушай,старина,тыдолженсамэтоувидеть!-заявилон
возбужденно,соксфордскимакцентом, который у него всегда проявлялся
при общении со мной.