Уже через полгода после того как мы начали жить вместе я выяснил, что она не прерывает своих старых связей, она продолжает жить в них, так паук в своей паутине время от времени наведывается даже в самые старые углы и трогает мертвых уже высосанных мух. Она ходила и к старым любовникам.
Собственно в этом какое же преступление? Такая она была... Есть, впрочем, одно преступление - против живой любви. Потому что живая любовь хочет быть полной и не терпит конкуренции со стороны мертвых любовей.
Я полюбил её вначале как эстет маньеристскую статую. А затем полюбил её как шлюху. Этих двух крючков достаточно было, чтоб удержать меня с ней надолго. Она была неумеренно вытянута в длину (её отец художник вообще был под два метра копченой верёвки), тонкой кости, детские бёдра, нескончаемые ноги с детскими жалкими коленками, с узким входом в неё меж ног, с чудесными сиськами, такими изящными полновесными дынями. У неё был вид иностранки, еврейка это последнее что приходило в голову - вид идеальной француженки, если бы такая существовала из высшего класса общества. Sofisticated look вот что она имела. При всём при том не знала ни слова ни на одном иностранном языке, кругозор был ограничен ежедневной жизнью, интересовалась лишь жизнью знакомых и своих близких. Сёстры, отец, мать, племянник, Никита - муж сестры и большое количество старых и новых любовников.
В первые месяцы жизни со мной она оттаяла и стала ненадолго мягким ребёнком, ленивым, тихим и счастливым. Потом вновь сжалась до стервозности. Когда она была ребёнком она сидела со мной на полу часами, слушала Эдит Пиаф и мой перевод песен, пила вино и смотрела счастливыми глазами. Но я не смог удержать её в этом состоянии. Она мне не дала этого сделать. Она куда-то заторопилась. И стала торопиться часто. Но бывало что её одолевали порывы нежности ко мне. Возможно, она отшатывалась ко мне от жестокости кого-то другого.
В один из таких порывов мы и поехали в Город Кимры. Штурмовали электричку на Савёловском вокзале. Сидели на семейном обеде в большой хлебосольной квартире родителей за обильно пахнущим столом. Я пил водку с папой Адамом. С хулиганами выросшими в бандитов - друзьями детства Тараса мы ездили по кимрским дорогам на дикой скорости. По непонятным делам, которые всегда появляются в провинциальных городах. Поехали на рынок, закупили свинины, замариновали её в деревянной избушке одного из хулиганов, выросшего в дерзкого бандита. Проехали по лесной дороге на берег мутной Волги. Сделали уголья. Пошёл дождь. Я с пацанами купался в мутной Волге. Мимо проплывали гудя большие баржи. Дома Лиза в джинсах, с сигареткой и куртке одного из юных бандитов курила одну за одной. И не купалась. Ели горячее мясо.
День был хмурый, холодный и дождливый. Помогала водка. У меня был один изъян - тёмные шрамы на правой икре сзади. Потому я предпочитал стоять к любимой женщине лицом. Думаю я был самым интересным мужиком какого можно было достать в те годы от Владивостока до Гибралтара. Ну, одним из горстки самых интересных. (Со всеми другими bad boys: с Арканом, Караджичем, Денаром, Жириновским, Худойбердаевым я был знаком.) И остался. Она, в результате всех своих манипуляций и рокировок живёт (точнее, он живёт в её квартире) с послушным и некрасивым белёсым существом мужского пола. Удивительно. Зачем? Он смотрит ей в рот и ходит за нею следом. Я ругал её, что она не читает книг и не смотрит Новости. Позднее знакомый рассказывал как она его соблазняла. Принимала позы. "Ну, поцелуй меня. Знаешь, как это делается?.."
В ней было больше, чем она осознавала. Она могла поставить свою планку жизни очень высоко. Маньеристская, как редкая извращённая кошка, и жуткая шлюха и этот её лук иностранки из высшего общества.
Она была похожа на героиню фильма "Никита", но только не топорного немецкого сериала, а оригинальной версии - французского фильма. Ну и что, дальше, ей будет в этом году двадцать девять. Боялась потерять независимость? Эх ты Лизка. Кто не рискует, тот не пьёт шампанского.
А Волга колыхала большим широким телом водяной рыхлой тётки и билась о земляное илистое своё ложе. Волга билась по всей России. Тётка Волга лежала в тётке России, тётка на тётке. Горели еловые дрова. Рыцарски выпендривались перед дамой Лизой юные бандиты. Шли баржи в будущее и прошлое. На самом деле - на месте. Шлёпал дождь пузырями по бурой воде. На одном берегу Волги расположено Савёлово, на другом - Кимры. Орды кимряков и орды савёловцев по рассказам Тараса сражались с незапамятных времён. И меж ними катилась Волга. На том берегу остались несколько обугленных брёвен и окурки дамы Лизы, она ходила отлить в заросли ёлок, но дождь быстро смыл её кошачью мочу.
Нева
Лиза, Лиза, Лизонька... Боже мой, как я её любил! Прежде всего мне было всегда приятно на неё смотреть. Даже когда она просыпалась с перепоя и тянулась за сигаретой, шнурочки бровей у неё были свежими, глазки свежими. Что? - наклоняла голову как птичка. Моя мама приехав в 97 году, называла её "воробышек". Мы сошлись вновь в ноябре 1997 года. Она захотела и пришла. Поставила диск Эдит Пиаф, наш, под музыку Пиаф мы начинали с нею жить в 1995ом, села ко мне на колени. "Я к тебе вернулась", но не сегодня. Через несколько дней я пригласил её в "Метелицу", где присуждалась в обстановке тусовки некая глупая премия. Уже за что, не помню, но за одним столом с Жириновским, Зайцевым, Айзеншпицем (?) и ещё какой-то тёткой мы напились. Нас обильно фотографировала пресса. Мы обильно целовались. Затем отправились ко мне. Выпили ещё. Она собралась уходить. Я избил её. Кровь была даже на шторах. Потому что так нельзя.
И мы поехали в Санкт-Петербург, где шёл дождь. В Санкт-Петербурге должен идти дождь и потому идёт. На перроне нас встречали национал-большевики. Руководитель организации НБП Андрей Гребнев, поэт, безумный тип (я тебя, Андрюха, всё равно ценю, хоть мы тебя и сняли с поста руководителя НБП в Питере, уж больно ты безумен для этого), Маша Забродина, она умерла в прошлом году, в октябре, брат Андрея - Сергей Гребнев. Так как визит мой в северную столицу на сей раз был неофициальным, - вождь приехал с девушкой развлекаться, - то мы и стали развлекаться. Мы пошли по городу вдоль набережных и заходили в забегаловки и "рюмочные" и угощались. Маша угостила нас сушёной питерской специальностью - червеобразным длинным овощем, собранным в тайге или тундре, мир её праху. В таком состоянии национал-большевики устроили нам экскурсию под названием "Петербург Достоевского" из которой я помню только замёрзшую как воробей Лизу в дутой синей куртке. Ещё мне казалось - что со мною был Дугин.
Переночевали мы в штабе партии на Потёмкинской улице, он же служил помещением чайной фирмы, в кабинете завхоза и партайгеноссе Александра. Кроватью служил раскладной диван, крайне неудобный, таёжная овощь давала себя знать в случае Лизы сонной усталостью, а в моём противоположным эксцессом - обострённой похотью. Ночью в форточку стала проситься кошка. Я встал и попытался ликвидировать причину беспокойства, но не ликвидировал. Утром я вскочил рано, не в силах спать рядом с любимой девушкой. Любимую девушку мне удалось поднять лишь через пару часов. Мы покинули партийное гнездо и долго завтракали в подвальном кафе наслаждаясь друг другом. Во всяком случае я наслаждался ею. Гладил её покрасневшие руки. Поглаживание её рук с красными косточками, костяшками пальцев меня возбуждало. Я пил пиво и думал как я её люблю, тоненькую, изящную, неземную. Затем я опускал глаза и признавался себе что примирение между нами долго не продлится.