Истерика Дженни достигла апогея тогда, когда она увидела меня в ночном баре и когда этот немецкий жлоб – её Хозяин – приказал отнести Дженни в машину. Чего Дженни, собственно говоря, и добивалась.
Сейчас она лежала рядом со мной на заднем сиденье «мерседеса» – притихшая, ласковая, счастливая, умиротворённая и чуточку встревоженная моим состоянием.
Я ни о чём ей не рассказал, но, оказывается, у Карликовых Пинчеров женского пола очень развита интуиция. Почти как у нас! Надо отдать должное и её деликатности – она не задала мне ни одного вопроса. Напротив, чтобы хоть немного снять с меня напряжение, она болтала сама, не очень заботясь о том, внимательно я её слушаю или нет.
– Запомни, Мартынчик… Мы живём в Грюнвальде. Это и Мюнхен, и не Мюнхен… Эхо такая окраина для очень богатых людей. Там у всех свои собственные дома. Наш дом ты найдёшь запросто – у нас самая безвкусная ограда, самые отвратительные завитушечные ворота, а у входа – самые большие стеклянные матовые шары и самые мерзкие цементные скульптуры львов, величиной и выражением морд очень смахивающих на бульдогов-дебилов. Всё это – и ворота, и ограда, и львы – выкрашено непотребной золотой краской и является предметом гордости и тщеславия моего Хозяина. Во всём, что не касается денег, он – клинический идиот…
Дженни щебетала, а я слушал её вполуха и всё время думал, что мой Водила просто обязан согласиться на перегрузку той пачки фанеры из своего фургона туда, куда они скажут. Не задирать хвост и не показывать зубы, а немедленно согласиться и, может быть, для понта, даже взять их пять тысяч долларов.
Тут, как говорил Шура Плоткин, «мы сразу ухлопываем трех зайцев»: мы избавляемся от кокаина в нашей машине. Это раз. Нам гарантировано, что Лысый не выстрелит. Два. А в-третьих…
Вот в-третьих – хреново дело. В-третьих, нет никакой уверенности в том, что, когда кокаин будет перегружен в «тойоту», этот Профессионал не прикончит и Лысого, и моего Водилу. Бармен же говорил, что он это здорово умеет делать.
«Думай, Мартын, думай!..» – как совсем недавно требовал от меня мой бесхвостый друг Кот-Бродяга в пилипенковском фургончике Кошачье-Собачьей смерти. «Безвыходных положений не бывает!!!» – утверждал Бродяга, а он знал, что говорил. Ему, кроме как на меня, надеяться было не на кого.
Господи! Боже мой! Если Ты есть на свете, услышь меня… Помоги Водиле хорошенько меня понять! Я Тебя больше ни о чём не прошу. Тогда со всем остальным мы и сами справимся. Ты только помоги Водиле… Ты же Един для всех – и для Котов, и для Собак, и для Людей. В конце концов ты даже обязан это сделать!.. А я непременно что-нибудь придумаю – слово Тебе даю… Клянусь Тебе, Господи, – за одного себя я никогда не стал бы ничего просить…
* * *
Через полтора часа доселе безжизненный гигантский железный трюм с сотнями автомобилей перестал трястись мелкой дрожью, стихли звуки ритмично плещущейся воды за стенами нашего судна, но зато трюм наполнился корабельными людьми в синих комбинезонах, владельцами легковых машин – с детьми, жёнами и сумками, водителями дальнорейсовых грузовиков, как мне сказал Водила, из всех европейских стран. Тут были немцы, итальянцы, французы, испанцы, голландцы и какие-то скандинавы. Что это такое – я так и не понял, а Водила не объяснил: был занят подготовкой документов для немецкой таможни и паспортного контроля. Но это я только про «скандинавов» не понял. Всех остальных-то я знал по рассказам Шуры и по телевизионным передачам, которые мы с Моим Плоткиным обычно смотрим по вечерам, свободным от Шуриных сексуально-половых и литературных упражнений.
Ещё недавно безмолвный трюм заполнился гулом голосов, матюгами синих комбинезонов, лязганьем падающих отстёгнутых цепей, которые удерживали автомобили на качающемся железном полу трюма, хлопаньем дверей и багажников машин, рычанием двигателей…
– Гляди, Кыся, вперёд, – сказал мне Водила. – Сейчас аппарель опустится. По первому разу картинка – зашибись!
Мы сидели в кабине нашего грузовика. Водила – на своём месте, за рулём, я – на своём, пассажирском. Я посмотрел вперёд, куда указывал мне Водила, и вдруг увидел, как перед нами, между высоченным потолком и огромной стеной трюма, неожиданно появилась узкая голубая полоска чистого неба. Полоска стала медленно, но неуклонно расширяться, всё больше и больше заливая мрачноватый железный трюм утренним солнечным светом.
Передняя стенка опускалась всё ниже и ниже, и поток свежего прохладного воздуха хлынул в провонявший железом трюм, принеся десятки новых прекрасных запахов незнакомого моря и неведомой земли.
Одновременно заработали двигатели всех машин. Когда же огромная стенка трюма опустилась совсем и стала широким мостом между причалом и судном, из нашей высокой кабины нам с Водилой стало хорошо видно, как первыми из трюма стали выезжать легковые автомобили. Один, другой, третий…
Неожиданно в этом потоке я увидел знакомый мне серебристый «мерседес», увидел Дженни, стоявшую на своих тоненьких ножках за спинкой заднего сиденья. Передними лапками она опиралась о стекло. Я видел, как она трагически разевает ротик, скребёт по стеклу передними лапками и всё смотрит и смотрит назад, в глубину трюма, в поисках нашей большой машины, в неистовом и отчаянном желании на прощание встретиться со мной хотя бы глазами.
Мне даже почудилось, что сквозь грохот сотен автомобильных моторов я слышу, как она тявкает и плачет своим детским голоском!.. Я и не заметил, что тоже встал на задние лапы, тоже упёрся передними в ветровое стекло, а потом стал махать ей одной лапой, чтобы она увидела – где я. Но «мерседес» быстро выехал из трюма и растворился в потоке разноцветных автомобилей с номерами всех стран Европы…
– Ты чего, Кыся?! – удивился Водила. – Увидел кого-нибудь?
Отвечать на этот вопрос мне совсем не хотелось, да и задан он был просто так, из праздного любопытства. Тем более что в следующие секунды Водила был уже вовсю занят своим прямым делом. Поток легковых машин быстро иссякал, и к выезду потихоньку стали продвигаться большие грузовики с фургонами и автобусы. Тронулись с места и мы.
– Ты, Кыся, не светился бы здесь. Шёл бы в коечку и лежал бы там, – посоветовал мне Водила. – Нас скорей всего проверять не будут, но… Чем чёрт не шутит! Санитарный контроль пристанет, как банный лист к жопе, – что за кот, на каком основании ввозите в страну кота?.. Немцы такие формалисты! Умрёшь…
Он уже протянул было руку, чтобы пересадить меня наверх, за занавеску, но я опередил его и вспрыгнул туда сам.
Водила даже поперхнулся:
– Ну ты, Кыся, даёшь!.. Вот расскажи кому – ведь ни в жисть не поверят…
Через таможню двигались строго по определённым линиям: легковые машины – по одной полосе, грузовые – по другой. Легковые даже не останавливали. Выдёргивали из общего потока одну из двадцати, отгоняли её в сторонку и начинали шерстить.
Как выразился Водила – «брали на стук». То есть по поступившему заранее доносу. Или – информации, если угодно.
Зато грузовые – особенно русские, чешские, польские, болгарские, – те, которые приплыли в Германию из России, досматривали очень строго. Загоняли на длиннющую яму рядом с основным проездом и подвергали самому тщательному обыску и снизу, и сверху, и изнутри.
– «Дурь» ищут, – спокойно сказал Водила и показал мне на немецких таможенников с маленькими собачками на руках.
Такие плюгавенькие, лохматые собачонки, жутко похожие на одного Шуриного знакомого японского журналиста.