— Не горбись! Прямо корпус держи! — посоветовал Колышкин. — Вообще-то, Заурчик, с Муратом мы уже все выяснили. Ты ему тоже не платишь. Мурат сказал: «Заур говорит, что вам платит. У вокзала я не хозяин». Честный у тебя земляк, хороший. А мы уж думали, что он решил нас от вокзала попятить. Так что он нам тебя отдал. Ему жулики не нужны. Вообще-то, мы люди культурные и интеллигентные. Живем в новую эпоху. К рынку переходим, в светлое царство капитализма. А при капитализме главное — плати. Ты понимаешь это, чурек? Понимаешь? Понимаешь?!
— Ай! — скривился Заур. — Зачем бьешь? Больно!
— Это называется серия по корпусу, — пояснил Колышкин. — Серию в голову покажу попозже. Садись!
— Ногами бить будешь? — садясь и сжимаясь в клубочек, выдохнул Заур. — Я отдам, понимаешь?! Очень быстро отдам! Но сейчас — нету.
— Какой ты все-таки нервный, подозрительный, — посетовал Колышкин. — Давай уточним позиции. Никита, скажи-ка, милый, когда этот господин последний раз отстегивал?
— Та-ак… — напряг память Лбов, — в мае!
— А на сколько отсрочку просил?
— На месяц вроде бы…
— Интересное кино, верно? — закатил глаза Колышкин. — А нынче уже июль. Мы тебе говорили, Заурчик, что ты должен все отдать до тридцатого июня? Говорили?
Лбов, как футболист по мячу, дважды пнул Заура по бедрам.
— Ну конечно, нам нетрудно и самим было зайти, — вздохнул Андрей, — но мы уж решили отдохнуть, развеяться. Даже обрадовались, когда ты тут появился, думали: есть еще у людей совесть! А ты, оказывается, пустой пришел. Обидел ты нас, Заурчик, очень обидел… Не знаю уж, что с тобой делать.
— А давай, командир, — предложил Лбов, доставая из кармана кусок капронового шнура, — узелок за ухо — и на солнышко…
— Вонять будет, — заметил Колышкин, — отдых нарушится. Нет, я все-таки очень добрый человек. Неудобно как-то из-за мелких бабок каких-то в лесу пейзаж портить. Представляешь, завтра утром люди тут гулять будут — а на дереве дерьмо висит! Потом прокуратура всякая приедет, ментура… Лишние расходы. Нет, покамест поживешь еще, Заурчик. Отдашь ты нам уже побольше — еще десять процентов набежало. Значит, дорогой корешок, ждем мы тебя первого августа, понял? При себе иметь или деньги, или собственную голову в авоське, понял?!
— Понял! Понял! — обрадованно завопил Бубуев.
— Плохо понял, — прищурившись процедил Колышкин, сильным пинком сбивая сидящего Бубуева на бок, а второй отвешивая точно в беззащитный копчик. — Обрати внимание, дорогой, по роже мы тебя не били. Даже костей, по-моему, не поломали. А это значит, что мы тебя просто воспитывали. Ты пойми, чурка с глазками, если ты бабки к условленному дню не добудешь, разговор будет построже. А сейчас мы уйдем, но ты отсюда уберешься как можно дальше, мы ведь отдыхаем — пойми это! Если сегодня мы тебя еще раз увидим — нервы могут не выдержать… Мы идем обедать, вот тебе время на смыв. Не успеешь — нырнешь в озеро, понял?
— Все понял, — прохрипел Заур.
— Пошли, Лоб!
Колышкин и его дружок исчезли в кустах. Где-то неподалеку они встретились со своими подругами, и до лежащего на полянке Бубуева донесся дружный хохот четырех глоток.
Кряхтя, Заур встал, ощущая гудение и боль во всем теле, отряхнулся и заковылял прочь. Жизнь, такая прекрасная после победы над Сутолокиной, показалась ему ничтожной, ужасной и гнусной. Он жалел, что его не убили до смерти. Валлаги, его избивали, а он только стонал и пытался увернуться. Вот что значит расслабиться и разгуливать здесь без кинжала! Посмотрим, как бы тогда вели себя эти сволочи! Заур с удовольствием представил себе, как он всаживает большой, острый как бритва кинжал в живот Колышкину, и ему стало полегче.
Месть! Вот о чем следовало думать мужчине! Надо смыть позор со своего рода! Привезти сюда всю родню, подпалить этот проклятый курятник и р-рэзать!
Однако стали приходить и более трезвые мысли. Он представил себе большую, хорошую, гибкую резиновую дубинку, которой его лупили в отделении милиции, когда он в первый раз, по дурости, решил пожаловаться на Колышкина. «Да ты пьяный!» — заорал дежурный. «Какой пьяный, слушай!» Заур был еще молодой, это два года назад было. Тут ему и всыпали. Нет, надо идти к Мурату. Обещать ему любые деньги — только бы отомстил. Он земляк, он поймет. Да, но ведь Мурат ему сказал: «Не ходи на вокзал, слушай! Там своя компания. Торгуй у нас, базар хороший, слушай. Плати только — все о'кей будет!» Пожалел денег, вах! Сейчас пойдешь к Мурату, а Мурат скажет: «Тебе говорили, Заур. Старших слушать надо! Ты земляк, да, но мне тут надо и дела делать. Был бы со мной — я бы тебя не дал в обиду. А ты решил умным быть — и дураком остался. Нет, дорогой, крутись как хочешь. У меня времени нет тобой заниматься. Твои долги для меня — тьфу, понял?» Вариант мести с привлечением родственников тоже был неприемлем. Отец и дед еще не простили женитьбы на Вале, но еще больше — ее побега. «Ты не джигит! — сказал дед. — Ты баба! Такой жене, которая уходит, голова резать надо!»
Заур доплелся до общежития, поднялся, постучал в комнату Вали.
— Открой! — крикнул он громко. Валя отперла не сразу, что-то там у нее заворочалось, зашуршало. Встала на пороге, перегородив широкой фигурой вход в комнату.
— Что пришел? — спросила она с явным намерением не пускать его.
— Поговорить надо, плохо мне…
— Здесь говори, все свои!
— Пусти, женщина, а?!
— Я тебе сейчас пущу… — угрожающе прошипела новоявленная Гюльчатай.
Заур был довольно массивный, хотя и низкорослый, но Валю сдвинуть с места не смог. Ответным толчком она отбросила его от двери.
— Говори, чего надо, и вали отсюда!
— Тебя надо, слушай.
— Все сказал? Что, вторую жену нашел?
— Нашел, да. Саша зовут, тридцать второй комната, как говорила.
Валя несколько оторопела. Заур воспользовался этим и проскользнул в комнату. Здесь было несколько предметов, которые сразу насторожили его. Например, мужские брюки, висевшие на спинке стула. Да и задернутые шторы, сквозь которые чуть пробивалось солнце, тоже о чем-то говорили. Заур понял: свершилось нечто страшное и позорное.
— Где он? — В глазах кавказца сверкнул кинжальный булат. — Говори! Где мужик?!
Валя тем временем пришла в себя и тут же поняла, что лучший вид обороны — это наступление.
— Ты сам себе нашел! — заорала она так, что задребезжала люстра. — Я пошутила насчет второй жены, а ты и рад стараться?! У-у, кобель черножопый!
Этого Заур вынести не мог и набросился на Валю с кулаками. Впрочем, его слишком эмоциональный удар пришелся куда-то в мягкий бок, а вот ответная оплеуха, которой наградила его бывшая супруга, оказалась рассчитана точно: по носу, а заодно и по глазам. Ослепленный и разъяренный Бубуев всей массой бросился на Валю, свалил на пол, а затем попытался вцепиться в горло. Валентина, однако, ухватилась за его запястья и заорала что есть мочи: «Помогите, насилуют!» — сопровождая это таким истошным визгом, что никто не мог бы усомниться в справедливости ее слов.
К счастью для Валентины и к несчастью для Бубуева большую часть персонала составляли женщины. Человек пять здоровенных теток вломились в комнату и, дружно вцепившись в Заура, потащили его, осыпая градом ударов. После одного, нанесенного электроутюгом по макушке, Заур вырубился…
Пришел он в себя спустя час, не меньше, за решеткой в «уазике». В Новокрасноармейском отделении милиции разморенный жарой лейтенант спросил:
— Ну что, Бубуев, на «клубничку» потянуло?
— Я, начальник, с женой разговаривал…
— Чистая сто семнадцатая твой разговор.