– И в «Билтморе» ты встретил Лиз Шорт, так?
Лицо Джонни исказила гримаса – глаза задергались, губы задрожали, на лбу выступили вены. Он напомнил мне посланного в нокаут боксера, пытающегося встать на ноги.
– А... верно.
– Кто тебя с ней познакомил?
– Как то бишь ее звали... ну... эта шлюха.
– И что вы с Лиз делали, Джонни? Расскажи мне.
– Мы... трахались три часа и играли в игры. Все за десять баксов. Я давал ей Большой Шницель. Мы играли в Лошадку и Наездника, я ее слегка выпорол. Лиз мне понравилась больше, чем та блондинка. У Лиз были чулки на ногах, она сказала, чтобы никто не увидел ее родимые пятна. Ей понравился мой Шницель, и она не заставляла меня полоскать рот, прежде чем ее поцеловать, как та блондинка.
Я подумал о порезе на бедре Бетти, и у меня перехватило дыхание. Расс спросил:
– Джонни, это ты убил Лиз?
Толстяк вздрогнул.
– Нет! Нет, нет, нет, нет! Нет!
– Ш‑ш‑ш. Спокойно, сынок. Во сколько Лиз от тебя ушла?
– Я ее не резал!
– Мы верим тебе, сынок. Так во сколько Лиз от тебя ушла?
– Поздно. Поздно вечером в субботу. Может, в двенадцать, может, в час.
– Ты имеешь в виду уже в воскресенье?
– Да.
– Она сказала, куда пойдет?
– Нет.
– Она называла имена каких‑нибудь мужчин? Приятелей? Мужчин, с которыми собиралась встретиться?
– Э... упоминала какого‑то летчика, за которым она была замужем.
– И все?
– Да.
– Ты с ней еще виделся?
– Нет.
– Твой отец знал Лиз?
– Нет.
– Это он заставил детектива из ФБР изменить имя в регистрационной книге после того, как нашли тело Лиз?
– Э... да.
– Ты знаешь, кто убил Лиз Шорт?
– Нет! Нет!
Джонни прошиб пот. Меня тоже – мне не терпелось найти зацепку, чтобы уличить его во лжи сейчас, когда казалось, что он провел с Орхидеей всего одну ночь. Я спросил:
– Ты рассказал отцу про Лиз, когда ее имя появилось в газетах, так?
– Э... да.
– И он рассказал тебе о парне по имени Чарли Айсслер? Парне, который одно время был сутенером Лиз Шорт? Он сказал тебе, что Айсслер уже арестован и во всем сознался?
– Ммм... да.
– А теперь, говнюк, ты мне скажешь, что он собирался делать со всем этим. Ты мне расскажешь все, спокойно и подробно.
Толстяк встрепенулся.
– Папа попытался уговорить Эллиса Лоу отпустить Айсслера, но тот отказался. В морге у папы был знакомый, за которым числился должок, и папа получил доступ к трупу той сучки и уговорил Еврейчика попытаться провернуть с признаниями. Папа хотел, чтобы ему помогал дядя Билл, но Еврейчик сказал, чтобы он взял тебя. Папа сказал, что без Бланчарда ты не можешь и шагу ступить. Он назвал тебя бабой, размазней, кривозубым...
Джонни разразился истерическим хохотом, тряся головой и покрывшись испариной, бряцая наручником, будто обезьяна в зоопарке, получившая новую игрушку. Расс встал рядом со мной.
– Я заставлю его подписать заявление. Ты иди пока погуляй полчасика, остынь. Мы с ним выпьем кофе, а когда вернешься решим, что делать дальше.
Я пошел к пожарной лестнице и сел на ступеньку, свесив вниз ноги. Я наблюдал за проносящимися в сторону Голливуда машинами и размышлял над произошедшим. А потом, глядя на номера автомобилей, стал играть в очко. Двигавшиеся в южном направлении играли за меня, в северном – за Ли и Кэй. Мне удалось набрать жалких семнадцать очков; у северян оказался туз и королева. Посвятив эту победу нам троим, я вернулся в комнату.
Раскрасневшийся и вспотевший Джонни Фогель трясущимися руками подписывал составленное Рассом заявление. Заглянув ему через плечо, я прочитал чистосердечное признание: там было написано и про «Билтмор», и про Бетти, и про то, как Фрици избил Салли Стинсон. В общем, я насчитал четыре правонарушения и два тяжких преступления.
Расс сказал:
– Хочу пока попридержать это и обсудить все с юристом.
Я ответил:
– Нет, падре, – и повернулся к Джонни.
– Вы арестованы за подстрекательство к проституции, сокрытие улик, препятствование отправлению правосудия и за пособничество в нанесении побоев.
Джонни вякнул:
– Папа! – и посмотрел на Расса. Расс, в свою очередь, посмотрел на меня – и протянул мне заявление. Засунув его в карман, я завел плачущему Джонни руки за спину и надел на них наручники.
Падре вздохнул.
– Теперь до самой пенсии тебя будут держать в заднице.
– Я знаю.
– Ты уже больше не сможешь вернуться в ФБР.
– Мне знаком вкус дерьма, падре. Не думаю, что будет совсем уж плохо.
* * *
Я довел Джонни до моей машины и отвез его на полицейский участок в Голливуде. У входа, на ступеньках тусовались репортеры и фотографы; увидев штатского, который ведет полицейского в наручниках, они просто взбесились. Защелкали фотовспышки, некоторые из газетчиков, узнав меня, стали скандировать мое имя, в ответ я заявлял только: «Без комментариев». На самом участке на нас тоже стали пялиться во все глаза. Я толкал Джонни к столу дежурного и шептал ему на ухо:
– Скажи своему папочке, что я знаю про его махинации с федеральными отчетами и о сифилисе и публичном доме в Уотсе. Скажи ему, что завтра я сообщу об этом в газеты.
Джонни снова захныкал. Подошел лейтенант в форме и выпалил:
– Это еще что здесь такое?
У меня перед глазами сверкнула фотовспышка; внезапно появился Биво Мине с блокнотом наготове. Я сказал:
– Я – полицейский Дуайт Блайкерт, а это – полицейский Джон Чарльз Фогель. – Вручая заявление лейтенанту, я подмигнул ему и кивнул в сторону Джонни. – Заберите его.
* * *
Не спеша пообедав, я поехал на Центральный участок заниматься своей обычной работой. По пути в раздевалку, я услышал объявление по оперативной связи:
– Патрульный Блайкерт, немедленно зайдите в офис начальника смены.
Я повернул назад и, подойдя к двери лейтенанта Джастроу, постучал. Он крикнул:
– Открыто.
Я вошел и отсалютовал как примерный новичок. Проигнорировав мое приветствие, Джастроу встал и, поправляя свои очки, стал вглядываться в меня так, словно видел в первый раз.
– С сегодняшнего дня вы в двухнедельном отпуске, Блайкерт. После отпуска явитесь к директору Грину. Он направит вас в другой отдел.
Желая выжать все из этого момента, я спросил:
– Почему?
– Фриц Фогель только что отстрелил себе башку. Вот почему.
На прощание я отсалютовал бодрее, чем вначале, но Джастроу и на этот раз проигнорировал мое приветствие. Идя по коридору, я думал о тех ослепших проститутках, пытаясь представить, как бы они отреагировали на только что услышанную мной новость, если это их вообще волновало. В общей комнате собралась большая толпа полицейских, ожидающих переклички – последнего препятствия перед поездкой домой. Во время самой переклички я вел себя спокойно, вытянулся, как образцовый солдат, смотря в глаза тем, кто хотел посмотреть в мои, и те отводили взгляд. Когда я направился к выходу, то услышал за спиной злобный шепот: «предатель» и «большевик». Уже в дверях меня остановил звук аплодисментов.