Аннотация: Следователи и подпольные перекупщики золота, изощренные преступники и талантливые сыщики, беглые заключенные и проницательные эксперты – таковы персонажи остросюжетных повестей О. и А.Лавровых. Известные мастера жанра использовали в этом сборнике мотивы сверхпопулярного телесериала «Следствие ведут ЗнаТоКи».
---------------------------------------------
Ольга Лаврова, Александр Лавров
Они встретились в коридоре на Петровке, 38 – Знаменский и стройная светловолосая девушка в вязаном нарядном платье. Лицо было знакомое, и Пал Палыч поздоровался, но не сразу понял, кто она. Прежде он видел девушку только в милицейской форме, когда бывал в Бутырке. Там, в проходной тюрьмы, она сидела, отгороженная от посетителей стеной металлических прутьев, а посетители – адвокаты и следователи – коллективно ухаживали за миловидной дежурной, ведавшей вызовом арестованных и распределением кабинетов.
Знаменский тоже любил поболтать с ней, знал, что учится заочно на юрфаке, и однажды обещал посоветовать, какую выбрать специализацию после диплома.
– Вот и пришла советоваться, Пал Палыч, – девушка с улыбкой протянула пропуск, умалчивая, что битый час дожидалась под дверью.
Апартаменты у Знаменского после повышения новые, попросторней. И диван новый, без коварно торчащей пружины. Вполне пригодный для неофициального разговора тет-а-тет.
– Итак, Антонина Васильевна Зорина. Года четыре сдавал вам в окошко оружие, получал взамен ключ и, честно говоря, не знал, что вы – Зорина. Ниночка и Ниночка.
– А я столько раз держала в руках ваш пистолет, что помню царапину на рукоятке.
– Справа или слева?
– Справа.
– Вы, оказывается, наблюдательны.
Девушка смущенно опустила глаза.
– Я все годы мечтала: вот подойду к окошку с наружной стороны и сама получу ключ от следственного кабинета.
– Так вы хотите стать следователем?
– Конечно!
– Даже «конечно». А собственно, почему?
– Ну… долгий разговор.
На самом деле разговор короткий, но абсолютно для Ниночки немыслимый; пришлось бы сказать: «Пал Палыч, вы – мой идеал».
Если бы у нее хватило духу на подобное признание, неведомо, как обернулась бы судьба. Но поскольку духу не хватает, Знаменский руководствуется общегуманными соображениями:
– Попробую вас отговорить, Ниночка.
– То есть, на что-то серьезное я не гожусь?
– Не в том дело.
Не знаю, годишься ли ты для следственной должности, но она для тебя – нет. Зачем раньше времени вгонять себя в гроб?
– Вы ведь, помнится, колебались – то ли юрфак, то ли педагогический. Или путаю?
– Когда-то колебалась.
– Тогда вам прямая дорога работать с детьми!
– Как – с детьми?
– Есть такая прекрасная должность – инспектор по работе с несовершеннолетними.
– Но у меня голова набита криминалистикой…
– Ниночка, что бы следователь ни делал со своей криминалистикой, он не может изменить того, что преступление произошло! А его нельзя было допускать!.. Великая вещь – удержать подростка, чтобы не свихнулся. Тогда уже ничего не воротишь и впереди суд, небо в клеточку и родители, у которых сын «отбывает срок».
– Никогда об этом не думала… то есть относительно себя. И, Пал Палыч, ведь очень трудно сделать то, чего не смогли родители.
– А вы боитесь трудностей? – подначивает Знаменский.
Естественно, Ниночка не может ответить «Боюсь»…
Она стала инспектором в детской комнате милиции. Часто руки опускались от бессилия – институтская наука мало помогала. Правда, доведись ей заглянуть в день сегодняшний со всеми молодежными его бедами, Ниночка признала бы, что ей досталось не худшее поколение.
* * *
Прошло почти полгода.
Сейчас август, пахнущий прокаленным асфальтом и выхлопными газами и лишь к концу дня отдающий свежестью политых газонов да ароматом молодых яблок с лотков…
Вечереет. По старомосковскому переулку, наполовину перегороженному забором новостройки, бежит плотно сбитый человек в кепке и плаще. Какой-то прохожий мельком оглядывается ему вслед. Переулок почти безлюден. Человек ныряет в квартал пустых, подготовленных к слому домишек. Бежит уверенно, видно, что путь знаком. Сзади доносится приглушенный расстоянием милицейский свисток. Потом еще один – громче и с другой стороны. Человек кидается в противоположном направлении.
Метрах в ста впереди уже угадывается оживленная улица, но оттуда наперерез выруливает патрульный мотоцикл. Беглец успевает скрыться за углом дома, так что с мотоцикла его не видно. Притормозив и не глуша мотора, патрульные осматриваются: не мелькнет ли где фигура. Между тем свистки приближаются, человек чувствует, что оказался в кольце. Он вынимает пистолет, крепко обтирает носовым платком и хорошо рассчитанным движением забрасывает в чердачное окошко стоящего на отшибе сарая. Озирается, лихорадочно пытаясь что-то придумать, чем-то отвлечь от себя внимание. Поодаль замечает стайку голубей на земле. Сильно размахнувшись, швыряет в них камнем. Голуби взлетают, и на их испуганный взлет стремительно срывается мотоцикл.
А человек крадучись, но быстро пробирается от развалюхи к развалюхе.
* * *
– Вы узнали бы его?
– Конечно бы, узнала!
– А вы совсем не запомнили лица?
– Револьвер как сейчас вижу, а лицо – нет…
Знаменский допрашивает двоих продавщиц, одна из которых по совместительству и кассирша в магазине «Трикотаж-галантерея». Магазинчик маленький и тесный. Переднюю стену занимает окно-витрина с входной дверью. Вдоль двух других буквой «Г» расположены прилавки. На том, что против входа, стоит кассовый аппарат.
– Ну хорошо, давайте по порядку. Значит, в магазине, кроме вас, никого не было?
– Никого, – подтверждает кассирша. – С обеда очередь стояла даже на улице, а куртки кончились – и как отрезало.
– Что за куртки?
– Хорошие, по сто сорок три рубля. Завезли к концу квартала двести штук.
– Когда он вошел, вы были за прилавком?
– Да, вот так сидела. – Она придвигает ногой табурет и садится к кассе; на щеках продолжают рдеть красные пятна. – Ящик был открыт.
Женщина выдвигает денежный ящик, и Знаменский отступает, давая фотографу возможность сделать общий снимок помещения. Кибрит молча слушает – ее черед впереди.
– Обычно я сразу выручку раскладываю, как надо, а сегодня толчея, совала кое-как. И вот сижу после, по купюрам разбираю… и вдруг он передо мной стоит и говорит: «Давай деньги!» Я вот так – раз! – резко подавшись телом вперед, она задвигает ящик, – и голову-то подняла, а в лоб револьвер нацелен. – Кассирша на секунду зажмуривает глаза. – У меня все отнялось… Которая пачка была в руках, двадцатипятирублевками, ту он выхватил и говорит: «Давай остальные, пристрелю!» Честно скажу: я бы уж и рада отдать, дергаю ящик, а его заело. Тут Настасья как шарахнется за дверь! Он выругался – и следом на улицу. Спасла меня Настасья!
– До чего-нибудь он дотрагивался? – спрашивает Кибрит.
– Не знаю, милая, не знаю, – трясет женщина головой.
– Расскажите теперь вы, – оборачивается Знаменский ко второй продавщице.
– Я здесь находилась, – густым голосом сообщает круглая, на ногах-тумбах Настасья и показывает, как сидела за прилавком. Неподалеку от витрины у нее поставлен стул и еще скамеечка для опухающих ног. – Сижу, в окно смотрю. Еще на той стороне улицы я его заметила.
Фотограф нацеливается в нее объективом, продавщица ни с того ни с сего улыбается: условный рефлекс на фотоаппарат.
– Почему вы обратили на него внимание?
– Да просто так.