Но, может, никакой другой женщины нет? И причина твоих отлучек – в самом деле работа, сложная и напряженная? Ах, Шурик-Шурик, сколько лет изучает тебя твоя жена – и до сих пор что-то в тебе остается неизвестным...
Дело Кирилла Легейдо. Визит страшного карлсона
К трем часам дня жизнь в агентстве «Гаррисон Райт» затихает: гениальные мозги рекламщиков нуждаются в поступлении свежей порции белков, жиров, а особенно углеводов. Выражаясь проще, – обеденный перерыв! Некоторое время назад агентство провело эксперимент, заключив договор с ближайшим кафе, откуда сотрудникам приносили готовые обеды: думали, что это повлечет за собой экономию сил, денег и времени. Однако эксперимент провалился, потому что кулинарные пристрастия асов рекламного творчества унификации не поддавались. Кто-то обожал китайскую кухню, кто-то не мог полноценно работать в жару без стакана пива, кто-то облюбовал поблизости кафе подешевле, кто-то вообще использовал законный час отдыха для того, чтобы послоняться по окрестностям и, плотоядно облизываясь, купить с лотка исключительно жирный и вредный для здоровья чебурек с неведомо чьим мясом. Обязаловка вызывала всеобщее возмущение и подрывала творческий потенциал... Короче, теперь в пятнадцать ноль-ноль народ разбегается с рабочих мест кто куда.
Таня и Леня обосновались в креативном отделе, в креслах, за одним из низких столиком. Пили чай, заваренный в большом глиняном чайнике.
– Правда, здесь лучше, чем в любой кафешке? В обеденный перерыв – никого. И лица родные кругом, – указала Таня на шаржи на сотрудников, украшающие стену.
В креативном отделе все осталось по-прежнему: и немыслимая расцветка интерьера, и приделанный к стене под самым потолком стул с табличкой «Садитесь, пожалуйста», и стол с компьютером, и проекционный экран, и белая маркерная доска. Вот только среди шаржей на ведущих сотрудников агентства выделяется портрет Кирилла Легейдо в виде Карлсона, обведенный траурной рамкой.
– Ты права... – без особого энтузиазма согласился Леня.
– Кстати о лицах... если можно так сказать... – Таня начала прощупывание противника. – Насколько я помню, Кирилл один подписывал с французами сметы...
– Правильно помнишь, – подтвердил Леня. – Я даже начало съемочного периода пропустил.
– Да, помню, в Аргентину без тебя улетели.
А почему так?
– Тань... ну, несколько проектов мы чуть не завалили... ты не думай, это не к тебе претензия.
– Ну почему не ко мне? – у Тани все-таки обиженно дрогнули губы. – Я же за креатив отвечаю...
– А я – за финансы, – твердо сказал исполнительный директор. – Короче, если б я месяц назад не бросил французов на одного Легейдо, не взялся за новые проекты и не стал нас за волосы из болота тянуть...
– Ясно, – пришла ему на помощь Таня. – Я, в общем, так и думала. Долить тебе еще?
Не дожидаясь ответа, она налила дополнительную порцию благоухающего мелиссой чая в Ленину чашку. Леня едва успел растерянно кивнуть.
– Но к сегодняшней сдаче ролика у тебя вся документация есть? – Таня не оставляла прежней темы.
– Нет, – сокрушенно покачал головой Леня. – Все у Легейдо в директории. Ты, наверное, знаешь, у нас была с ним одна общая, а одна была его, личная.
– И в общей что?
– По французам – ничего. Наверное, все в личной. Но я не знаю пароля. Может, ты знаешь?
При этом он пристально посмотрел на креативного директора. Что означал его взгляд? Подозрение? Или, хуже того, уверенность?
– Что ты! – поспешно открестилась Таня. – Нет! Он меня в финансовые дела никогда не посвящал...
«В самом деле не знает пароля – или прикидывается? Прощупывает меня? Знает, что я заходила в личную папку Кирилла? Надо быть очень осторожной... Пока он сам себя не разоблачит. А это случится совсем скоро...»
В комнату вошел арт-директор, полноватый и бородатый, компенсирующий начальственную солидность облика пристрастием к молодежному жаргону:
– Ребят, на пятьсек отвлеку! Тут вот такое дело... Тань, у тебя тут мой ящик открывается?
Таня кивнула. Арт-директор подошел к компьютеру и открыл почтовую программу. Далее он показал Лене и Тане письмо, пришедшее с адреса [email protected]
/*
*/
В письме оказалась всего одна строка – ссылка на интернет-страницу http://lemurlemur.livejournal.com/51665.html
– И тебе пришло? – не то обрадовался, не то возмутился Леня.
– Это же не письмо, – удивилась Таня.
– Верно мыслишь! – подтвердил арт-директор. – Это круче. Вот, смотрите...
Арт-директор навел курсор на ссылку, нажал на кнопку мыши. Открылась страница в Интернете. Текст с заголовком «Сергей Борисович и Карлсон».
– Сергей Борисович и... – неуверенно озвучил Леня. – Так, кто у нас Сергей Борисович?
– Никто. Персонаж, типа, сетевой литературы. Чувак этот, – толстый арт-директорский палец уперся в экран монитора, – автор то есть, ЛемурЛемур, в Америке живет. Пишет страшилки всякие. Очень классные. И выкладывает их в сети.
– Давно выкладывает? – уточнила Таня.
– Вот эту – год назад выложил. Я тогда Легейдо показал: во, про Карлсона. И он тоже на эти страшилки подсел. Я ЛемурЛемура с института знаю. Дима его звать. Прикольный чувак.
Потрясенная Таня начала читать вслух:
«Жил-был... Как бы назвать его. Сергей Борисович. Дальше он нарисуется сам, под звуки имени. Это старик, похожий на больную птицу или сломанный зонтик. Пижама в рябой коричневый цветочек, красные слезящиеся глаза, большой горбатый нос, как у Гессе, и длинные седые волосы, все желтые от сигаретного дыма.
Но он уже и не помнил, когда курил последний раз. И кем он был до того. И сколько он уже здесь. Днем он видел окно, белую стену, по которой ползла решетчатая тень рамы, и капельницу. Еще он мог видеть свою руку в пижамном рукаве – желтую и высохшую, всю в старческих пятнах. В полдень, когда боль становилась нестерпимой, Сергею Борисовичу кололи лекарство. Через какое-то время боль становилась тупой, но ей на смену приходило то, что он мысленно называл «горками» – чувство обрывающейся тошноты, когда, закрыв глаза, будто летишь вниз, вниз, вниз. А вечером открывали окно и проветривали палату, и Сергей Борисович, открыв глаза, видел, как красное солнце просвечивает капельницу насквозь.
Но этим вечером солнца не было, свет кто-то загородил.
Сергей Борисович открыл глаза и увидел, что в окне сидит большой карлсон.
Карлсон сидел и смотрел на улицу, Сергей Борисович видел его коническую голову, прямой затылок, весь заросший рыжей звериной шерстью, и торчащий из грязной брезентовой спины ржавый винт с погнутыми лопастями. Мощными четырехпалыми лапами карлсон упирался в подоконник; короткие пальцы с квадратными ногтями были все перемазаны мазутом. От карлсона пахло кабаном, соляркой и сапожной ваксой.
– Карлсон», – сказал Сергей Борисович и сам удивился – его голос прозвучал как тихий свист. – Карлсон, когда я умру?»...
– Похоже, – хмыкнул Леня, – тут Карлсон – вроде ангела смерти.
– Заметьте, не Карлсон, а карлсон – везде с маленькой буквы. То есть что-то вроде того, что их, карлсонов, много? – не могла не удивиться Таня.
– Ага, это такой биологический вид сверхъестественных существ. Новейшей генерации. Раньше чаще встречались, типа, домовые, водяные, лешие, инкубы и суккубы там всякие, а в наше время, здрасьте я ваша тетя, карлсоны развелись! Киборги, блин, смесь Пантагрюэля с вертолетом, – арт-директор, по обыкновению, прикалывался, но голос его звучал неподходяще для веселых шуток. – Так, что тут у нас дальше? «Карлсон, оставась неподвижным, медленно повернул голову – голова у него вращалась, как у совы или куклы – и посмотрел на Сергея Борисовича безо всякого выражения. Глазки у карлсона были маленькими и мутными – роговица отслаивалась. Редкие железные зубы торчали из полуоткрытого рта.
«Хр» – сказал карлсон. «Хр. Хр. Х-ррррррр ».
И с его отвисшей нижней губы потекла слюна».
«Карлсон перевалился через подоконник в комнату, – нарочно пропустив несколько строк с особенно мрачными описаниями навестившего больничную палату персонажа, подхватила Таня, – но не упал, а завис в воздухе. Потом карлсон подлетел к Сергею Борисовичу, схватил его за волосы, сдернул с кровати, протащил вдоль комнаты, повалив ненужную уже стойку с капельницей, и прыгнул за окно, в апрель.
Сергея Борисовича обдало теплым воздухом и вечерним мотоциклетным дымом, они все падали и падали вниз, и Сергей Борисович подумал – «Горка». Они почти касались верхушек деревьев, когда падение замедлилось. Высохший Сергей Борисович был легок как мумия, и карлсон полетел, понес его над верхушками больничных тополей»... Не могу я больше это читать!
Отвернувшись от коллег, она вскочила и быстро вышла из комнаты. Недопитая чашка чая с мелиссой осталась на столе.
– Что Кирюха этим сказать мне хотел? – развел пухлыми руками арт-директор. – Не пойму я...
Дело Степана Кулакова. Художественный образ одиночества
Студия изобразительных искусств, которую посещал пропавший мальчик, размещалась на другой стороне обширного, чуть ли не в целый квартал, двора, в полуподвале кирпичного дома. Найти это место оказалось легко: входное отверстие, предварявшее ведущую вниз короткую лесенку, было оформлено, точно ворота сказочного дворца. Башенка, увенчанная многолучевой синей звездочкой, слева и справа – окна, откуда выглядывают люди в старинных одеждах, из земли поднимаются гигантские тюльпаны, фиалки и ромашки на толстых стеблях... Все это выполнено в красках, которые применяются для граффити. Празднично, колоритно, броско. Особенно эта роспись должна радовать глаз посреди безнадежной длинной московской зимы, когда вокруг все так тускло и уныло...
«Если это сделали ученики студии, – подумал Филипп Кузьмич, – не зря они тут занимаются».
Железная дверь несла на себе роспись на темы «Буратино»: сверху – очаг с желто-красными языками пламени, откуда торчат черные поленья, внизу – сам деревянный человечек с золотым ключиком. Посередине – табличка: студия... часы работы... Не приглядываясь, Агеев подергал ручку. Дверь не открылась.
«Вот беда, – подумал Филипп Кузьмич, – опоздал-таки. Занятия окончились, ученики разошлись».
Следуя профессиональному навыку не оставлять без внимания даже самую мелкую мелочь, Агеев присмотрелся к табличке. И здесь его ожидал сюрприз: ну и ну, оказывается, согласно расписанию, по четвергам в студии вообще не бывает занятий! Значит, Степан обманул родителей...
Как давно он их обманывал? И где, скажите на милость, он в это время пропадал?
Поднявшись по ступенькам, Филипп Кузьмич связался с Кротовым. Последовал непродолжительный, но интенсивный обмен мнениями. Закончился он тем, что Алексей Петрович попросил товарища по работе подождать пару минут, пока он перезвонит ему. И Агеев принялся топтаться возле стены, рассматривая подробности настенных росписей. Бабушка, которая вела мимо за руку розово-кружевную внучку, послала в агеевскую сторону подозрительный взгляд.
«Ну вот, – подумал Агеев, – со стороны я – вылитый маньяк. Скажут, ходит здесь, детишек из студии подкарауливает...»
Тем временем в квартире Кулаковых творился ад кромешный. Сам Кулаков устал сердиться и впал в подавленно-злобное состояние, то и дело испуская незаконченные ругательства в адрес сына и прихлебывая из пластмассовой бутылки минеральную воду. Сусанна, как безвольная кукла, осела на диван. Каждое новое открытие сыновней лжи ее буквально добивало. Кротову казалось странным, как она еще жива.
– Ты что, не знала, что они не занимаются по четвергам? – Оказывается, Кулаков совсем не устал: он просто копил силы для новой вспышки гнева. – Тебе что, лень было проверить, где и когда бывает твой маленький говнюк? Тут всего лишь двор перейти – тебе и это лень было? Закопалась в своей флористике?
Сусанна подняла голову, глаза у нее сверкнули. Ей явно не нравилось, когда семейное белье перетряхивалось при посторонних... При одном постороннем, так как Макс благополучно отбыл в агентство, дожевав свой походный запас сухариков. И хотя Кротов старался быть предельно деликатным, он не мог не видеть, что его присутствие усиливает Сусаннину боль.
Что касается Кулакова, уж он-то посторонних не стеснялся. Похоже, он вообще не знал, как стесняются. Это был «новый русский» первоначального, в наше время устарелого типа. Значительную часть таких героев зари дикого российского капитализма отстреляли конкуренты, а те, кто остались в живых, постарались улучшить свои манеры. Вероятно, с деловыми партнерами Игорь Анатольевич разговаривал вежливо, зато дома возвращался в исходное дикое состояние, словно надевал неопрятный поношенный халат.
«Странное дело, – размышлял Алексей Петрович, – вроде бы приличный человек, получил экономическое образование. В криминале не замешан. Насколько известно, не сидел... Даже в депутаты собирается баллотироваться! А вот тем не менее что-то уголовное в нем есть. Что-то есть...»
– Конечно, я ходила в студию, – размеренным голосом, из последних сил стараясь держать себя в руках, объяснила Сусанна. – Конечно, я видела расписание. Но Степа сказал, что летом расписание иногда меняется: в один день Виктория Владимировна прийти не может, зато в другой просит наверстать. Не стала бы я его контролировать каждый раз! Я привыкла доверять своему сыну...
– Виктория Владимировна – это его учительница в изостудии? – уточнил Алексей Петрович.
– Руководительница студии...
– Не могли бы вы позвонить ей? Прямо сейчас?
Мобильный телефон Виктории Владимировны был отключен. Зато она отозвалась по домашнему. Художница Виктория Ганина, подрабатывавшая занятиями с детьми, сейчас уделяла много времени собственной картине, которую готовила для международной выставки. Она была поражена тем, что с одним из ее учеников случилось несчастье. Да, конечно, если надо, она поможет. Она живет в подъезде рядом со студией...
– Сотрудник частного сыскного агентства поднимется к вам, Виктория. Вы не возражаете? – сказал Алексей Петрович, взяв из рук Сусанны трубку. Руки у Сусанны были влажными и холодными.
Виктория не возражала. Голос у нее оказался совсем девчоночий...
Возможно, она выведет Агеева на друзей Степана, у которых он мог укрыться.
Виктория Владимировна Ганина? У Агеева была когда-то соседка по имени Виктория Владимировна, и, поднимаясь на шестой этаж, он против воли представлял, что к нему сейчас выйдет длинная тощая ведьма в седых кудельках и со здоровенным горбатым носом, похожая на престарелого барона Мюнхгаузена. Но художница Ганина, с ходу предложившая называть себя просто Викой, оказалась совсем другой. Дверь Агееву открыла среднего роста, крепко сбитая, но не толстая девушка в джинсах и застегнутой на три верхние пуговицы цветастой рубашке, обнажающей пухленький, очень интимный животик. Художница, видимо, предпочитала дома ходить босиком, и ступни ног у нее были красивые, продолговатые и загорелые. Единственное сходство с бывшей соседкой заключалось в кудрявых волосах, но у Вики они были повязаны пестрой банданой. Все это – и одежда, и девушка – было как будто очень простеньким, но таким, что глаз не отвести. И Филипп Кузьмич подумал, что если Викины картины похожи на свою создательницу, он бы на них с удовольствием полюбовался.
Квартира, хотя и однокомнатная, показалась очень светлой и просторной – может быть, за счет того, что повсюду были открыты окна, развевались белые занавески и гуляли сквозняки.
– Запах краски выдувает, – объяснила Вика.
– А я как раз люблю свежий воздух, – сгалантничал Агеев.
Картину, предназначенную для международной выставки, Филиппу Кузьмичу так и не довелось посмотреть: оправдавшись беспорядком в комнате, художница проводила гостя на кухню. Там, примостившись рядом с ним на конструкции из спаренных диванов – то, что у нас называют «уголок» – долго и бдительно рассматривала удостоверение сотрудника частного охранного предприятия. Свела в одну темную черту густые брови: