Вахтер нацепляет очки, лениво роется в ящике стола. Наконец извлекает схваченные скрепкой листки.
– Вот, нашлись, – сообщает он с некоторым удивлением.
– Проверьте, пожалуйста, последние числа, четвертый цех.
Вахтер неторопливо листает свои бумаги.
– С 28-го по 30-е записаны студенты.
– Разрешите взглянуть?
* * *
На скамейке в жилом квартале сидит, скучая, некрасивая девица с авоськой. Из подъезда выходит Томин и направляется куда-то по улице. Девица трогается следом. Томин сворачивает за угол, останавливается, и преследовательница через некоторое время почти натыкается на него.
– Доброе утро, прелестная незнакомка!
Девица глупо таращится.
– Сегодня мы с авоськой. За покупками?
– А вам что за дело? – несколько оправясь, огрызается она.
– Вы положительно ко мне неравнодушны. Что бы это значило?
– Не приставайте, пожалуйста! Я с незнакомыми…
– Недолго и познакомиться. Я, например, из уголовного розыска. А вы? – и тоном, не допускающим возражений, требует: – Попрошу документы!
– Еще чего! – хорохорится девица.
– Тогда – «пройдемте»?
Девица колеблется, но все же раскрывает сумочку и вытаскивает паспорт.
– Нате. Подумаешь!
– Благодарю. – Томин быстро пролистывает страницы и возвращает паспорт. – Вы мне чрезвычайно симпатичны. Запомню фио и адресок.
* * *
В той же конторке, где разговаривал с Васькиным, Знаменский беседует теперь с Малаховым, вторым кладовщиком. У Малахова детское лицо, в глазах постоянная то ли задумчивость, то ли грусть. Говорит он немного бессвязно. По временам начинает присочинять, увлекается, искренне верит тому, что рассказывает, смакует драматические эффекты, с удовольствием пугается.
– Должен быть третий. Обязательно. Круглосуточно принимаем-отпускаем. Но нету. Умер он. Погиб. Хороший старик, жалко. Петр Иванович. Под самосвал попал. Прям рядом с базой. Зимой еще. Он пьющий был – и под самосвал. В лепешку. Все кости до единой переломало, – и, расширив глаза, Малахов повторяет: – До единой косточки!
– Отчего же не берете третьего кладовщика!
– Трудно подобрать. Коллективная материальная ответственность. Все на доверии. Человек нужен. Мы друг другу товар не сдаем. Котя… это я Васькина так по дружбе… Котя двенадцать часов отработал – я заступаю. Товар перевешивать невозможно. Неделю будешь вешать. Чужой придет – проворуется. Или обведут. Народ только и ждет.
– Такой все нечестный народ?
– У нас-то? Что вы! Жутко воруют. Прут подряд. Мафия. За каждым в оба.
Знаменский подзадоривает:
– Так уж и мафия?
Малахов принимает таинственный вид.
– Про мандариновую империю слышали?
– Нет, – удивляется Знаменский, подыгрывая.
– Страшное дело! До последнего мандарина – в их руках. Что направо, что налево – полный расчет. Транспорт имеют. Агенты везде. Все есть. Тиски запасные – пломбы зажимать. Прям опутали экономику. Денег, конечно…
– Вы с этой «империей» сталкивались?
– Бог хранил. И вы забудьте. Ни-ни. А то ого! Концерт для гроба с оркестром! И никто не узнает, где могилка моя! – Малахов разволновался настолько, что Знаменский смотрит озадаченно: не поймешь, то ли святая простота, то ли человек ловко придуривается.
– Хорошо, с империей не связываемся. Вернемся к помидорам.
– А что? И помидоры воруют. Еще как. Было однажды – навесил замок. Покушать пошел. Прихожу – висит. Отпираю – два ящика не хватает. Из-под замка! Мафия! Авторучку на виду не оставь, сопрут. Изворовались все.
– Такие случаи известны, – не может удержаться Знаменский. – Со спичками тоже часто. И никаких следов.
– Смеетесь, – говорит Малахов огорченно.
– Да нет, я к слову… Как понимать, что все воруют? Например, вы или Васькин – тоже?
– Нам не нужно, – машет рукой Малахов. – Мы с Котей на естественной убыли.
Хватает. И никого риска.
– Никакого риска? – переспрашивает Пал Палыч, изумленный признанием.
– А что? Государство само установило. Порядок, нормы. Официально же.
В дверь стучат.
– Ну что? – сердито оборачивается Малахов. – У меня обед!
– Выйди на пару слов, – слышится голос.
– А-а… Разрешите?
– Пожалуйста.
Малахов выходит. И в третий раз мы видим человека, который прячется от Пал Палыча. Он плотно прикрывает дверь, которую Малахов оставил приотворенной, тянет его в сторонку и понижает голос:
– Это у тебя – фамилия «Знаменский»?
– Вроде да.
– Интересно. Ирония судьбы… Слушай, придет Васькин, скажи, чтоб меня нашел. Сразу, понял?
– А что?
– Надо, Малаховка, надо. Ну, пока.
– Кто это был? – спрашивает Знаменский, когда Малахов возвращается. Кого-то смутно напомнил услышанный голос.
– Бригадир грузчиков. Просил тут передать… да так, мелочи жизни.
– Ну ладно, хотел спросить, как вы попали на должность кладовщика?
– Да мы с Котей еще пацанами, – охотно рассказывает Малахов. – В одном дворе. Я раньше в телевизионном ателье работал. Не сложились отношения. Нервничал сильно… А где наш двор был, стадион построили. Нас с мамой – в Текстильщики, Котю – в Черемушки. Однажды встретились, посидели и позвал к себе. За ним-то спокойно.
– А… Котя как попал сюда?
– Драма! Учителем Котя был. Дочка академика влюбилась. Из девятого класса. А он в нее. Рыдания. Академик заскандалил. Я перед Котей преклоняюсь. Пожертвовал образованием, все бросил. Академик потом прощения просил. Да уж поздно. Такой Котя человек!
– Вы помните массу всяких историй. – Пал Палычу немножко смешно. – Только про вагоны начисто забыли. Три вагона с помидорами в конце апреля. А?
Видно, что Малахов задет.
– Товарищ следователь, я, может, с придурью, – хмуро говорит он. – Не все упомню. Возможно. Устаю как собака. Но учет я веду. Все оки-доки. Десять классов. Вы учет проверяли? Вагоны есть?
– Нету.
– Значит, не было. – Какая-то мысль мелькает в глазах, и он легко забывает обиду. – Вот вы кого – вы Лобова еще спросите! Он от железной дороги весовщик. За вагоны мы ему расписываемся.
– Сказали – Лобов сегодня на учебе.
– А-а, верно. – И добавляет с гордостью за Лобова: – Кончит вуз – начальником станции будет.
* * *
По бульвару шагает Томин. Тут почти всегда встречается кто-то из своих. Одному – приветственный жест, другому кивок.
Человек, избегавший Знаменского на базе, сейчас хорошо одетый и имеющий преуспевающий вид, при приближении Томина расплывается в радушнейшей улыбке:
– Ба, Томин!
– Викулов? – спрашивает Томин без особой радости.
– Собственной персоной! – отвечает тот и с таким сияющим лицом тянет руку, что Томин невольно подает свою.
– На Петровку? Ты там? – частит он, не отпуская ладонь Томина. – А я – не угадаешь, где! Такое могу порассказать!..
Издалека кто-то целится в здоровающихся телеобъективом и щелкает затвором фотоаппарата.
– Позвони мне в «Космос», а? Нет, ты обещай! Встретимся, поболтаем, вспомянем. Номер 2-08, ладно? Я еще три дня в Москве.
– Работы невпроворот, вряд ли.
– Жалко. Ну, в другой раз. Всяческих тебе успехов. Будь здоров! – и снова протягивает руку. Томин торопливо жмет ее, чтобы поскорее отделаться. И идет дальше, выбросив Викулова из головы.
* * *
В кабинете Знаменского сидит Саша – студент университета. С виду простецкий, «русопятый». Он – один из тех, кто в конце апреля работал на базе в четвертом цехе.
– Не обязательно было приезжать, Саша, ведь сессия на носу. Продиктовали бы по телефону.
– Я хотел лично.
Что-то в его тоне заставляет Знаменского посмотреть на парня внимательнее, но тот отводит взгляд.