Разве мог он видеть чье-то огорчение в такой счастливый для себя день?
Снова кружилась карусель и радовалась детвора. Артамонова ласково и спокойно смотрела на мужа, оттиравшего запачканные руки.
Как все было хорошо!..
И как теперь все ужасно…
– Зачем?.. Зачем?.. Зачем?.. – повторяет Артамонова в пространство. – Ну зачем же?! Хоть бы спросить…
– Аля, когда началось… все это? – глухо произносит она, помолчав.
– Года полтора назад, – тяжело выдавливая слова, говорит сестра.
– И ты знала?!
– Ничего я раньше не знала! Я бы ему глаза выцарапала! Антон уже после аварии сказал.
– Но Антон знал! И ни слова?! Аля, этому нет названия!..
В кабинет Знаменского входит Томин.
– Как вы только разыскали несравненную Тасю? – говорит Бардин, здороваясь. Он оборачивается к Пал Палычу и вздыхает: – Самое смешное, что все это было абсолютно ни к чему. Очень любил жену, сына. Вкусы непритязательные. Вообще простецкий, славный парень. Ему бы пахать или слесарить… Я когда-то летал ужинать в город Ереван и умудрялся получать удовольствие! На то нужен особый склад. А Толя рожден для мирных, здоровых радостей… В последнее время уже понял, что живет «на разрыв». Еще бы немного – и мог образумиться. Жаль, не успел.
– Откровенный разговор? – спрашивает Томин.
– В таких пределах, – отзывается Знаменский, передавая ему протокол на одном листе, пробежать который – минутное дело. – Возникают вопросы?
– Два совсем маленьких, – невинно подыгрывает Томин. – Кто впутал вашего шурина? И во что впутал?
Бардин, стреляный воробей, сдержанно улыбается.
– Рад бы ответить!
– Антон Петрович! – укоризненно восклицает Знаменский.
– Что поделаешь. Толя был слабовольный, да, но надежный парень, не трепло. Сочетание этих качеств, вероятно, и привлекло, понимаете?
Томин готов отпустить сердитое замечание, Знаменский останавливает его жестом.
– Напомню одну мелочишку, Антон Петрович. Когда мы впервые обсуждали аварию на шоссе, вы поинтересовались: по дороге туда или обратно? Узнали, что обратно, и тотчас смекнули – крупная сумма!
– Да? – машинально роняет Бардин.
– Да. А я смекнул, что товарищ Бардин, стало быть, в курсе.
– В самых общих чертах, Пал Палыч. Наверняка не больше вашего. Насколько понимаю, через Анатолия проходила туда документация, обратно – деньги. Какая-то шарашка в области.
– По Киевскому направлению? – нажимает Томин.
– Да, кажется.
* * *
Однокомнатная квартира Артамоновых. Тут чисто, прибрано, немного голо. Обстановка до аскетизма проста. Комнату «утепляет» лишь детская кроватка, да горка игрушек на столике у окна. Единственное украшение стен – десятка два образцов чеканки разных размеров. Знаменский их задумчиво рассматривает, ожидая возвращения хозяйки, которая умывается в ванной.
Первый этап разговора уже состоялся, и ее худшие опасения окончательно подтвердились.
Артамонова входит в сопровождении собаки.
– Простите… минутная слабость.
– Вы увлекаетесь чеканкой? – Пал Палыч старается не выдать заинтересованности.
– Толе нравилось. С прошлого года начал собирать… Можно не развлекать меня светской беседой. Я действительно взяла себя в руки. – Она напряжена, натянута до звона, но голос ровный, глаза сухие.
– Галина Степановна, случалось, что муж работал дома с документами?
– Иногда приносил и что-то заполнял по вечерам. Раза два в месяц.
«Два раза в месяц выдают, например, зарплату…» Пал Палыч машинально берет поролоновую игрушку, сжимает и следит, как она принимает прежнюю форму. Артамоновой чудится невысказанный вопрос.
– Игорек у Аллы. Она опасалась обыска, ребенок мог испугаться. Вы будете делать обыск?
– Если ваш муж хранил какие-нибудь бумаги… то я бы посмотрел, с вашего разрешения.
– Письменного стола у него нет.
Верстачок – вы видели – и инструменты. – Она достает из шкафа две небольшие коробки. – Здесь семейные фотографии, здесь справки и квитанции… Еще вот, – поверх коробок ложится небольшая пачка поздравительных открыток и писем, перевязанная шнурком. – А это я нашла за книгами.
Знаменский берет протянутый бумажник, бегло просматривает содержимое и возвращает: ничего важного.
– Когда в квартире был ремонт?
Артамонова не отвечает, делая досадливый жест.
– Извините, – настаивает Знаменский, – но вопрос о ремонте имеет вполне определенный смысл: свежие обои и побелка могут скрывать следы тайников.
– Ремонтировали в семьдесят восьмом, как въехали.
– А позже муж что-нибудь переделывал?
– Собирался оборудовать кухню. Но потом все меньше бывал дома и…
Знаменский понимающе кивает.
– Не планировал он сменить место работы?
– Н-нет. Очень вымотался, пока был техником-смотрителем. Не умел поддерживать дисциплину и работал за всех. Водопроводчик запил – Толя сам чинит краны. Кто-то в котельной прогулял – Толя бегает включать подкачку. Каждые четыре часа, круглые сутки. Говорил уже: мечтаю сидеть на стуле. Даже поступил на заочные курсы счетоводов.
– И кончил? – оживляется Пал Палыч.
– Кончил.
«Значит, знаком с бухгалтерским учетом. Не это ли объясняет его функции в шарашке?» – думает Пал Палыч.
– Сядем, Галина Степановна?
– Пожалуйста, садитесь. Мне легче стоя… – Она к чему-то готовится. – Мне надо спросить: Толя нанес стране материальный ущерб?
– Ну… в подобных случаях без ущерба не бывает.
– Мой долг – возместить, насколько возможно. Я буду выплачивать! Брать дополнительную работу и вносить государству. Нужно написать заявление?
Пал Палыч смотрит на нее в замешательстве. Женщина говорит безусловно серьезно и искренне. Есть вещи, которые нельзя имитировать.
– Вряд ли это справедливо по отношению к вам и к сыну, – произносит он после изрядной паузы.
– Для меня это вопрос чести и самоуважения!
Артамонова работает секретаршей. Оплотом всех ее планов служит пишущая машинка, стоящая тут же в ожидании, когда ей придется трещать вечера и ночи напролет, чтобы «смыть позор» и «возместить ущерб».
Наивно? Пожалуй. Даже немного комично. Но по существу? Скучноватая «ходячая добродетель» в экстремальной ситуации обернулась готовностью к подвижничеству во имя своего символа веры. И то, что до сей поры настораживало Пал Палыча, – ходульность фраз, излишний пафос – становится понятным; возникает сердечность, которой недоставало в его общении с Артамоновой.
– Стране не нужно, чтобы вы приговаривали себя к каторжным работам! – говорит он и, видя, что та порывается возразить, придает голосу строгость: – Оставим идею искупления, Галина Степановна. Следствие продолжается, и пока наша общая задача довести его до конца!
Артамонова, притихнув, ждет.
– Мы ищем в окружении Анатолия того человека, который втянул его в темные дела. – Увидя, как женщина сжалась, он добавляет: – Бардина можете вычеркнуть.
– Та женщина… вы ведь знаете? Если она требовала денег, она могла толкнуть… Толя любил ее? – Вопрос вырывается помимо воли.
– Нет. Она в общем-то немного для него значила, эта женщина. Анатолий изменял не столько вам, сколько себе. Понимаете?
Знаменский снова возвращается к чеканке, разглядывает. Снимает, чтобы проверить, нет ли на оборотах товарных ярлыков. Аккуратно вешает обратно.
– Мне пора, Галина Степановна. До свидания.
– До свидания… – Она не ожидала, что все так быстро кончится.
Знаменский на площадке дожидается лифта. Вдруг отворяется дверь.
– Пал Палыч!
Выдержка оставила женщину.