Но зато в отличие от Киплингау
негоневозникало иллюзий ни насчет истинной роли англичан в колониях, ни
относительно будущего, которое уготовано Британской империи.
Еще ребенком онвиделслишкоммногонесправедливости и жестокости,
слишком кричащую нищету и горе, чтобы не понять: все этовскореотольется
колонизаторамвспышкамигнева,вкоторомим некого будет винить, кроме
самих себя. Извечный английскийэгоцентризм, самодовольство и спесь станут
постоянной мишенью его горькой иронии -- не оттого ли, что такимипрочными
оказались у Оруэлла воспоминания самых ранних лет.
Вегоогромномпублицистическомнаследиианглийскаямассовая
психология, английский характер и национальный тип стали одной из важнейших
тем.НевозможносоднозначностьюговоритьоботношенииОруэллак
соотечественникам и к родной стране -- оно быломногогранным,ктомуже
меняясьсгодами.Туточеньпристрастныйвзгляд:ив неприятии, и в
похвале.Неприятия,кажется,больше,ноопаснодоверитьсяпервому
впечатлению. Оруэлл был законченно английскимписателем,впитавшимсамые
устойчивыеизбританскихтрадиций -- трезвость мысли, чурающейся слишком
отважных воспарений, уважение кдостоинствуличности, к правам и порядку,
суховатый рационализм, безошибочное чувство нелепогоисмешного.Особый,
чистоанглийскийскладумаразличимунегоповсюду:от литературных
суждений до оценок сложнейшихполитическихконфликтов трудного времени, в
которое ему выпало жить.
Однако и самыеяростныепротивникиОруэлланепопрекнулибыего
казеннымпатриотизмом. Сознавая свою кровную связь с английскими духовными
традициями, он не менееотчетливосознавали свою чужеродность им, когда
дело касалось столь серьезных и ответственныхкатегорий,какгражданская
активность,ангажированность, неравнодушие к коллизиям, развертывающимся в
мире, сознание причастности к еготревогам.Разлад с Англией, колкости, а
то и резкости Оруэлла в его эссе об английских понятиях и поверьях--все
этоимелооднуитужепричину.Оруэллкатегорически не принимал на
редкость стойкихиллюзий,будтоБританскиеострова--некий замкнутый
мирок, куданедоносятсяхолодныеветрыистории,асталобыть,для
обитающихвэтоммиркевполне естественно созерцать происходящее за его
пределами с пассивностью и,ужвовсяком случае, с сознанием собственной
надежной защищенности от трагедий, остающихся уделомдругих.Такогорода
успокоительныесамообманыивеськругценностей британского обывателя,
почитающего буржуазные нормыотношенийнезыблемыми, претили Оруэллу. Иным
был его личный опыт. Его идейное воспитание тоже было иным: ужеподростком
онштудировалкниги Уильяма Морриса и других социалистических мыслителей,
восторженночиталУайльда,преклонялсяпередСвифтом,абунтарские
настроения, питавшиеся главным образом ненавистью к английскому лицемерию и
ханжеству, крепли у Оруэлла год от года.
Они щедро выплеснулись в книгах, которыми он начинал. Мало ктооценил
этикнигиприихпоявлении.Оруэллунепростобыловыделитьсясреди
тогдашнихдебютантов.Времябылотакое,чтоверав близкое всемирное
торжествосоциализма,сопровождавшаясярешительнымнеприятиемвсего
буржуазного и мещанского, считаласьумолодыхинтеллектуаловвпорядке
вещей; Оруэлл разделял ее едва ли не целиком. Он описывал гнетущую бедность
рабочихкварталоввпромышленныхгородах английского Севера ("Дорога на
Уиган-Пирс", 1937) иубожествопомыслов,устремлений,всего круга жизни
благополучного"среднегосословия",скоторымникакнеполадит
герой-мечтатель,вдохновляющийсярасплывчатымивысокими идеалами ("Пусть
цвететаспидистра",1936).Егороманы--иобаупомянутых,и "Дочь
священника" (1935) -- не вызвали большого интереса,причемихболеечем
скромнаялитературнаярепутациянеизмениласьдажепосле грандиозного
успеха "1984".
Сам Оруэллготовбылсогласитьсяскритиками,писавшими, что ему
недостаетистинногохудожественноговоображения,иотметившими
непростительныенебрежностистиля.Осебе он неизменно отзывался как об
"умелом памфлетисте", не более. Новедь памфлетистом называл себя и Свифт,
его литературный наставник.
Понадобился "Скотный двор" (1945), чтобы, вспомнив свифтовскую "Сказку
бочки", постепенно опознали творческуюгенеалогиюОруэлла.Адлятого,
чтобынаписатьэтупритчу,нуженбылсоциальныйидуховныйопыт,
заставивший оченьсерьезнозадуматьсянадтем,чтоОруэлл в молодости
считал бесспорным. Этот опыт копился, отлеживался в его сознании годами, не
расшатав убеждений,которыебылидляОруэллафундаментальными,однако
скорректировавихоченьзаметно.Настолько заметно, что на этой почве и
возниклауверенностьвсуществовании"двухОруэллов":доперелома,
обозначенного книгой "Памяти Каталонии" (1940), и после.
Этисуждения--прижеланииихбылолегкоперевестинаязык
политическихярлыковиобвинений в ренегатстве -- чрезвычайно затруднили
понимание смысла того, что написано Оруэллом,и урока, который таит в себе
его судьба. У нас его имя десятки лет попросту не упоминалось,аужесли
упоминалось,тоснепременнымикомментариямивполнеопределенного
характера: антикоммунист, пасквилянт ит.п.На Западе отсылки к Оруэллу
стали дежурными, когда предпринималась очередная попыткаскомпрометировать
идеиреволюцииипереустройствамира на социалистических началах. Мифы,
искажающие наследие Оруэлла донеузнаваемости,рослиипоту, и по эту
сторону идеологических рубежей.