Но чёрт знает, что происходит за вашим трёхсотым метром. Там ваша власть заканчивается. Начинается власть тьмы… Самая распространённая форма правления на территории Московского Метрополитена. Я пойду туда. Об этом не должен знать никто. Сухому скажешь, что я расспрашивал тебя об обстановке на станции, и это будет правдой. Да тебе, пожалуй, и не придётся ничего объяснять, если всё будет хорошо, если я вернусь, я сам всё объясню кому надо. Но может случиться так, - прервался он на секунду, внимательно посмотрев Артёму в глаза, - что я не вернусь. Будет взрыв или нет, если я не вернусь до завтрашнего утра, кто-то должен передать, что со мной случилось, и рассказать, что за дьявольщина творится в ваших северных туннелях, моим товарищам. Всех своих прежних знакомых на этой станции, включая твоего отчима, я сегодня видел. И я чувствую, я почти вижу, как маленький червячок сомнения и ужаса гложет мозг у всех тех, кто часто подвергается их воздействию. Я не могу положиться на людей с червивыми мозгами. Мне нужен здоровый человек, чей рассудок ещё не штурмовали эти упыри. Мне нужен ты.
- Я? Но чем я могу вам помочь? – удивился Артём.
- Послушай меня. Если я не вернусь, ты должен будешь любой ценой… Любой ценой, слышишь?! Попасть в Полис… В Город… И разыскать там человека по кличке Мельник. Ему ты расскажешь всю историю. И вот ещё… Я тебе дам сейчас одну вещь, передай ему её, чтобы он поверил, что это действительно от меня. Зайди на секунду! – и, сняв замок со входа, Хантер приподнял полог палатки и пропустил Артёма внутрь.
…Внутри палатки было тесно из-за огромного заплечного рюкзака защитного цвета и внушительных размеров баула, стоящего на полу. Молния на нём была расстёгнута, и в свете фонаря Артём разглядел мрачно отсвечивающий в недрах баула ствол какого-то солидного оружия, по всей видимости, армейского ручного пулемёта в разобранном состоянии. И прежде чем Хантер закрыл содержимое от посторонних глаз, Артём успел заметить тускло-чёрные металлические короба с пулемётными лентами, плотно уложенные рядом по одну сторону от оружия, и небольшие зелёные противопехотные гранаты – по другую.
Не делая никаких комментариев по поводу этого арсенала, Хантер открыл боковой карман баула, и извлёк оттуда маленькую металлическую капсулу, изготовленную из автоматной гильзы, и с завинченной крышкой с той стороны, где должна была находиться пуля.
- Вот, держи. Не жди меня больше двух дней. И не бойся. Ты везде встретишь людей, которые помогут тебе. Сделай это! Сделай это обязательно! Ты знаешь, что от тебя зависит! Мне не нужно тебе это ещё раз объяснять, ведь так? Всё. Пожелай мне удачи и проваливай… Мне нужно ещё отоспаться.
Артём еле выдавил из себя пожелание, пожал могучую лапу Хантера в последний раз, и побрёл к своей палатке, сутулясь под тяжестью возложенной на него миссии.
Глава 3
Артём, конечно, думал, что допроса с пристрастием по приходу домой ему не миновать, и наверняка отчим будет трясти его, допытываясь, о чём они с Хантером разговаривали. Но, вопреки его ожиданиям, отчим вовсе не ждал его с дыбой и испанскими сапогами наготове, а мирно посапывал - до этого ему не удавалось выспаться больше суток.
Из-за ночных дежурств и дневного сна Артёму теперь предстояло отрабатывать на чайной фабрике опять в ночную смену.
За десятилетия жизни под землёй, во тьме, в мутно-красном свете, истинное понятие дня и ночи постепенно стиралось. По ночам освещение станции несколько ослабевало, как это делалось когда-то в поездах дальнего следования, чтобы люди могли выспаться, но никогда, кроме аварийных ситуаций, не гасло совсем.
Как ни обострялось за годы прожитые во тьме человеческое зрение, оно всё же не могло сравняться со зрением созданий, населявших туннели и заброшенные переходы. Разделение на «день» и «ночь» происходило скорее по привычке, чем по необходимости. «Ночь», пожалуй, имела смысл постольку, поскольку спать в одно время большей части обитателей станции было удобно, тогда же отдыхал и скот, ослабляли освещение и запрещалось шуметь. Точное время обитатели станции узнавали и уточняли по двум станционным часам, установленным над входом в туннели с противоположных сторон. Часы эти по важности чуть ли не приравнивались к таким стратегически важным объектам, как оружейный склад, фильтры для воды или электрогенератор, за ними всегда наблюдали, малейшие сбои немедленно исправлялись, а любые, не только диверсионные, а даже просто хулиганские попытки сбить их карались самым суровым образом, вплоть до изгнания со станции.
Здесь был свой жёсткий уголовный кодекс, по которому администрация станции судила преступников скорым трибуналом, учитывая постоянное чрезвычайное положение, по всей видимости теперь установленное навечно. Диверсии против стратегических объектов влекли за собой высшую меру, за курение и разведение огня на перроне вне специально отведённого для этих целей места (общей «кухни», находившейся с края перрона, у лестниц, ведущих к новому выходу со станции), за неаккуратное обращение с огнестрельным оружием и взрывчатыми веществами на станции полагалось немедленное изгнание, с конфискацией имущества.
Эти драконовские меры объяснялись тем, что уже несколько станций просто сгорело дотла. Огонь мгновенно распространялся по палаточным городкам, пожирая всех без разбора, и безумные, переполненные болью крики ещё долгие месяцы после катастрофы эхом отдавались в ушах жителей соседних станций, а обуглившиеся тела, склеенные вместе расплавленным пластиком и брезентом, скалили зубы, потрескавшиеся в немыслимом жаре пламени, в свете фонарей проходящих мимо перепуганных челноков и случайно забредших в этот ад путешественников.
Во избежание повторения их мрачной участи большинство станций внесло неосторожное обращение с огнём в разряд тяжких уголовных преступлений.
Изгнанием карались ещё и кражи, саботаж и злостное уклонение от трудовой деятельности. Впрочем, учитывая, что почти всё время все были у всех на виду, да и то, что на станции жило всего двести с чем-то человек, такие преступления, да и преступления вообще, совершались довольно редко, и в-основном чужаками.
Трудовая повинность на станции была обязательной, и все, от мала до велика, должны были отработать свою ежедневную норму. Свиноферма, грибные плантации, чайная фабрика, мясокомбинат, пожарная и инженерная службы, оружейный цех – каждый житель работал в одном, а то и в двух местах. Мужчины к тому же были обязаны нести раз в двое суток боевое дежурство в одном из туннелей, а во времена конфликтов или появления из глубин метро какой-то новой опасности дозоры трёх- и четырёхкратно усилялись, и на путях постоянно стоял готовый к бою резерв.
Так чётко жизнь была отлажена на очень немногих станциях, и добрая слава, которая закрепилась за ВДНХ, привлекала множество желающих обосноваться на ней. Однако чужаков на поселение принимали мало и неохотно.
До ночной смены на чайной фабрике оставалось ещё несколько часов, и Артём, не зная куда себя деть, поплёлся к своему лучшему другу, Женьке, тому самому, с которым они в своё время предприняли головокружительное путешествие на поверхность.
Женька был его ровесником, но жил, в отличие от Артёма, со своей настоящей семьёй, с отцом и матерью, и ещё с младшей сестрёнкой. Таких случаев, когда спастись удалось целой семье, были единицы, и Артём втайне завидовал своему другу.