Он, конечно, очень любил своего отчима, и уважал его даже теперь, после того, как у того сдали нервы, но при этом прекрасно понимал, что Сухой ему не отец, да и вообще не родня, и никогда не называл его папой.
А Сухой, вначале сам попросивший Артёма называть его дядей Сашей, со временем раскаялся в этом. Годы его шли, и он, старый туннельный волк, так и не успел обзавестись настоящей семьёй, и не было у него даже той женщины, которая ждала бы его из походов. У него щемило сердце при виде матерей с маленькими детьми, и он мечтал о том, что настанет и в его жизни тот день, когда не надо будет больше в очередной раз уходить в темноту, исчезая из жизни станции на долгие дни и недели, а может и навсегда. И тогда, он надеялся, найдётся женщина, готовая стать его женой, и родятся дети, которые, когда научатся говорить, станут называть его не дядей Сашей, а отцом. Старость и немощность подступали всё ближе, времени оставалось меньше и меньше, и надо, наверное, было спешить, но всё что-то никак не удавалось вырваться, задание наваливалось за заданием, и не было пока ещё никого, кому можно было бы передать часть своей работы, кому можно было бы доверить свои связи, открыть свои профессиональные секреты, чтобы самому заняться, наконец, какой-нибудь непыльной работой на станции. Он уже давненько подумывал о занятии поспокойнее, и даже знал, что может вполне рассчитывать на руководящую должность на станции, благодаря своему авторитету, блестящему послужному списку и дружеским отношениям с администрацией. Но пока достойной замены ему не было видно даже на горизонте, и, теша себя мыслями о счастливом завтра, он жил ото дня ко дню, всё откладывая своё окончательное возвращение и орошая потом и кровью гранит чужих станций и бетон дальних туннелей.
Артём знал, что отчим, несмотря на свою почти отеческую к нему любовь, не думает о нём, как о продолжателе своего дела, и, по большому счёту, считает его балбесом, причём, по его мнению, совершенно незаслуженно. В дальние походы он Артёма не брал, несмотря на то, что Артём всё взрослел и уже нельзя было отговориться тем, что он ещё маленький или напугать его тем, что зомби утащат или крысы съедят. Он и не понимал даже, что именно этим своим неверием в Артёма он и подталкивал того к самым отчаянным авантюрам, за которые сам его потом и порол. Он, видимо, хотел, чтобы Артём не подвергал бессмысленно опасности свою жизнь в странствиях по метро, а жил бы так, как мечталось жить самому Сухому: в спокойствии и безопасности, работая и растя детей, не тратя зря молодые годы. Но желая такой жизни Артёму, он забывал, что сам он, прежде чем начать стремиться к ней, прошёл через огонь и воду, успел пережить сотни приключений и насытиться ими. И не мудрость, приобретённая с годами, говорила в нём теперь, а годы его и его усталость. А в Артёме кипела энергия, он только ещё начинал жить, и влачить жалкое, растительное существование, кроша и засушивая грибы, меняя пелёнки, не осмеливаясь никогда показываться за пятисотый метр, казалось ему совершенно немыслимым. Желание удрать со станции росло в нём с каждым днём, так как он всё яснее и яснее понимал, какую долю ему готовит отчим. Карьера чайного фабриканта и роль многодетного отца Артёму нравились меньше всего на свете. Именно эту тягу к приключениям, это желание словно перекати-поле быть подхваченным туннельными сквозняками и нестись вслед за ними в неизвестность, навстречу своей судьбе, и угадал в нём, наверное, Хантер, прося его о такой непростой, связанной с огромным риском, услуге. У него, Охотника, был тонкий нюх на людей, и уже после часового разговора он понял, что сможет положиться на Артёма.
Даже если Артём и не дойдёт до места назначения, он, по крайней мере, не останется на станции, запамятовав о поручении, случись что-нибудь с Хантером на Ботаническом Саду.
И он не ошибся в своём выборе.
…Женька, на счастье, был дома, и теперь Артём мог скоротать вечер за последними сплетнями, разговорами о будущем и крепким чаем.
- Здорово! - откликнулся он на Артёмово приветствие. Ты тоже сегодня в ночь на фабрике? И меня вот поставили. Так западло было, хотел уже у начальства просить, чтобы поменяли. Но если тебя ко мне поставят - ничего, потерплю. Ты сегодня дежурил, да? В дозоре был? Ну, рассказывай! Я слышал, у вас там ЧП было… Чего произошло-то?
Артём многозначительно покосился на Женькину младшую сестрёнку, которая так заинтересорвалась предстоящим разговором, что даже перестала пичкать тряпичную куклу, сшитую для неё матерью, грибными очистками, и, затаив дыхание, смотрела на них из угла палатки круглыми глазами.
- Слышь, малая! - поняв, что именно Артём имеет в виду, сурово сказал Женька, - ты, это, давай собирай свои причиндалы и иди играй к соседям. Вот тебя Катя в гости приглашала. С соседями надо поддерживать хорошие отношения. Так что давай, бери своих пупсиков в охапку - и вперёд!
Девочка что-то возмущённо пропищала и начала с обречённым видом собираться, попутно делая внушения своей кукле, тупо смотревшей в потолок полустёртыми глазами.
- Подумаешь, какие важные! Я и так всё знаю! Про поганки эти ваши говорить будете! - презрительно бросила она на прощание.
- А ты, Ленка, мала ещё про поганки рассуждать. У тебя ещё молоко на губах не обсохло! - поставил её на место Артём.
- Что такое молоко? - спросила недоумённо девочка, трогая свои губы.
Однако до объяснений никто не снизошёл, и вопрос повис в воздухе. Когда она ушла, Женька застегнул изнутри полог палатки и спросил:
- Ну, что случилось-то? Давай колись! Я тут столько всего слышал уже! Одни говорят - крыса огромная из туннеля вылезла, другие - что вы лазутчика чёрных отпугнули, и даже ранили. Кому верить?
- Никому не верь! - посоветовал Артём. - Все врут. Собака это была. Щенок маленький. Его Андрей подобрал, который морпех. Сказал, что будет немецкую овчарку из него выращивать, - улыбнулся Артём.
- А я ведь от Андрея как раз и слышал, что это крыса была! - озадаченно произнёс Женька. Чего это он, специально наврал, что ли?
- А ты не знаешь? Это ведь у него любимая прибаутка - про крыс со свиней размером. Юморист он, понимаешь ли, - отозвался Артём. - А у тебя чего нового? Чего от пацанов слышно?
Женькины друзья были челноками, возили чай и свинину на Проспект Мира, на ярмарку. Обратно везли мультивитамины, тряпки, всякое барахло, иногда даже доставали книги, которые, засаленные, зачастую с недостававшими страницами, неведомыми путями оказывались на Проспекте Мира, пройдя пол-метро, кочуя из баула в баул, из кармана в карман, от торговца к торговцу - чтобы наконец найти своего хозяина.
На ВДНХ гордились тем, что несмотря на удалённость от центра, от главных торговых путей, поселенцам удавалось не просто выжить в ухудшающихся день ото дня условиях, но и поддержать, хотя бы только и в пределах станции, стремительно угасающую во всём метрополитене человеческую культуру. Администрация станции старалась уделять этому вопросу как можно большее внимание. Детей обязательно учили читать, и на станции даже была своя маленькая библиотека, в которую, в основном, и свозились все выторгованные на ярмарках книги. Беда была в том, что книги челнокам выбирать не приходилось, брали что было, и всякой макулатуры скапливалось предостаточно. Но отношение к книгам у жителей станции было таково, что даже из самой никчемной библиотечной книжонки никогда и никем не было вырвано ни странички.