Кто-то – в служебных помещениях, но большая часть - в палатках на платформе. Палатки были армейские, уже старые, потрёпанные, но сработанные качественно, да и потом ни ветра, ни дождя им знавать тут, под землёй, не приходилось, и ремонтировали их часто, так что жить в них можно было вполне – тепло они не пропускали, свет тоже, даже звук задерживали, а что ещё надо от жилья?
Палатки жались к стенам, и стояли по обе стороны от них – и со стороны путей, и со стороны перрона. Сам перрон был превращён в некое подобие улицы – посередине был оставлен довольно широкий проход, а по бокам шли «дома» – палатки. Некоторые из них, большие, для крупных семейств, занимали пространство в арках. Но обязательно несколько арок было свободно для прохода – с обоих краёв платформы и в центре. Снизу, под полом платформы имелись и другие помещения – но потолок там был невысокий и для жизни они не годились; на ВДНХ их приспособили под продовольственные склады.
Уходящие за два северных туннеля в нескольким десятках метров соединялись коротким межлинейником. Он когда-то был построен для того, чтобы поезда могли разворачиваться и ехать обратно. Теперь один из этих двух туннелей доходил как раз до бокового съезда в межлинейник, а дальше был завален, другой уводил на север, к Ботаническому Саду, и даже к самому Медведкову. Его оставляли как отходной путь на крайний случай, и как раз в нём-то Артём и нёс дежурство. Остававшийся кусок второго и соединительный перегон между двумя туннелями были отведены под грибные плантации. Пути там были разобраны, грунт разрыхлён и удобрен – свозили туда отходы из выгребных ям, и белели повсюду аккуратными рядами грибные шляпки. Также был обвален и один из двух южных туннелей, на трёхсотом метре, и там, в конце, подальше от человеческого жилья, были курятники и загоны для свиней.
Артёмов дом был на Главной улице – там, в одной из небольших палаток, он жил вместе с отчимом. Отчим его был важным человеком, связанным с администрацией – отвечал за контакты с другими станциями, так что больше никого к ним в палатку не селили, была она у них персональная, по высшему разряду. Довольно часто отчим исчезал на две-три недели, и никогда с собой Артёма не брал, отговариваясь тем, что слишком опасными делами приходится заниматься, и что не хочет он Артёма подвергать риску. Возвращался он из своих походов похудавшим, заросшим, иногда – раненым, и всегда первый вечер сидел с Артёмом и рассказывал ему такие вещи, в которые трудно было поверить даже привычному к невероятным историям обитателю этого гротескного мира.
Артёма, конечно, тянуло путешествовать, но в метро просто так слоняться было слишком опасно – патрули независимых станций были очень подозрительны, с оружием не пропускали, а без оружия уйти в туннели – верная смерть. Так что с тех пор, как пришли они с отчимом с Савёловской, в дальних походах бывать не приходилось. Артём ходил иногда по делам на Алексеевскую, не один конечно ходил, с группами, добирались они даже до Рижской… И ещё было за ним одно путешествие, о котором он и рассказать-то никому не мог, хотя так хотелось…
Было это давным-давно, когда на Ботаническом Саду ещё не было никаких чёрных, а была это просто заброшенная тёмная станция, и патрули с ВДНХ стояли намного севернее, а Артём сам был ещё совсем пацаном. Тогда он с приятелями рискнул: с фонарями и украденной у чьих-то родителей двустволкой они пробрались в пересменок через крайний кордон и долго ползали по Ботаническому Саду.
И жутко было, и интересно – и было ясно, что и там когда-то жили люди: повсюду в свете фонариков виднелись остатки человеческого жилья – угли, полусожжённые книги, сломанные игрушки, разорванная одежда… Шмыгали крысы, и временами из северного туннеля раздавались странные урчащие звуки… И кто-то из Артёмовых друзей, Артём уже не помнил, кто именно, но, наверное, Женька, самый живой и любопытный из них троих, предложил: а что если попробовать убрать заграждение и пробраться наверх, по эскалатору… просто посмотреть, как там. Что там…
Артём сразу сказал тогда, что он – против. Слишком свежи в его памяти были недавние отчимовы рассказы о людях, побывавших на поверхности – и как они после этого долго болеют, и какие ужасы иногда приходится видеть там, сверху. Но его тут же начали убеждать, что это - редкий шанс, когда ещё удастся вот так, без взрослых, попасть на настоящую заброшенную станцию – а тут ещё и можно подняться наверх, и посмотреть, своими глазами посмотреть, как это – когда ничего нету над головой… И, отчаявшись убедить его по-хорошему, объявили, что если он такой трус, то пускай сидит тут внизу и ждёт, пока они вернутся. Оставаться в одиночку на заброшенной станции и при этом подмочить свою репутацию в глазах двух лучших друзей показалось Артёму совсем невыносимым и он, скрипя зубами, согласился.
На удивление, механизм, приводящий в движение заграждение, отрезающее платформу от эскалатора, работал. И именно Артёму удалось-таки запустить его после получаса отчаянных попыток. Ржавая железная стена с дьявольским скрежетом подалась в сторону, и перед их взором предстал недолгий ряд ступеней, уводящих вверх. Некоторые обвалились, и через зияющие провалы в свете фонарей были видны исполинские шестерни, навечно остановившиеся годы назад, изъеденные ржавчиной, поросшие чем-то бурым, еле заметно шевелящимся… Нелегко им было заставить себя подняться. Несколько раз ступени, на которые они наступали, со скрипом поддавались и уходили вниз – и они перелезали провал, цепляясь за остовы светильников… Путь наверх был недолог, но первоначальная решимость испарилась после первой же провалившейся ступени, и чтобы подбодриться, они воображали себя настоящими сталкерами.
Сталкерами…
Название это, вроде странное и чужое для русского языка, вполне в нем прижилось. Называли так и людей, которых бедность толкала к тому, чтобы пробираться на покинутые военные полигоны, разбирать неразорвавшиеся снаряды и бомбы и сдавать латунные гильзы приёмщикам цветных металлов, и чудаков, в мирное время ползавших по канализации, да мало ли кого ещё… Но было у всех этих значений что-то общее – всегда это была крайне опасная профессия, всегда – столкновение с неизведанным, с непонятным, загадочным, зловещим, необъяснимым… Кто знает, что происходило на покинутых полигонах, где исковерканная тысячами взрывов, перепаханная траншеями и изрытая катакомбами радиоактивная земля давала чудовищные всходы… Никто не знает, что могло поселиться в канализации мегаполиса, после того, как строители закрывали за собой люки, чтобы навсегда уйти из мрачных, тесных и зловонных коридоров…
В метро сталкерами назывались те редкие смельчаки, которые отваживались показаться на поверхность – в защитных костюмах, противогазах с затемнёнными стёклами, вооружённые до зубов, эти люди поднимались туда за необходимыми всем предметами – боеприпасами, аппаратурой, запчастями, топливом… Людей, которые отваживались на это, были сотни. Тех, кто при этом умел вернуться назад живым - всего единицы, и были такие люди на вес золота, и ценились ещё больше, чем бывшие работники метрополитена. Самые разнообразные опасности ожидали там, наверху, дерзнувших подняться – от радиации до жутких, искорёженных ей созданий. На поверхности тоже была жизнь, но это уже не была жизнь в привычном человеческом понимании.
Каждый сталкер – это человек-легенда, полубог, на которого восторженно смотрели и дети и взрослые.