И, словно по волшебству, дверь, ведущая из караульного помещения в коридор меж решетчатыми стенами, отворилась. В проеме мелькнул отсвет факела, а потом, перецепившись через порог, в буцегарню самым натуральным образом ввалился человек. Он упал, неловко подвернув руку, сдавленно ойкнул.
«Явно не воин, падать не умеет, точно как я», — заключил студиозус.
Вошедший за ним порубежник высоко, насколько позволял потолок, поднял горящий факел. Лежащий человек оказался как раз в середине желтоватого круга. Ворвавшийся следом стражник с нашивками десятника пнул его в бок:
— А ну вставай, изменничье семя! Разлегся тут, как куча навозная!
Он занес ногу, но новый узник, опережая повторный удар, проворно вскочил на ноги.
Теперь Ендрек сумел рассмотреть его во всех подробностях. Ну, может, и не во всех, но в достаточном количестве.
Названный «изменничьим семенем» был невысок, сутул, но круглолиц. Около нелепо оттопыренного уха запеклась кровь, левый глаз заплывал сливово-сизым кровоподтеком. Венчик жиденьких светло-соломенных волос торчал из-под мятой черной скуфейки. На плечах его нескладно сидел грязный, подпоясанный веревкой, подрясник с наполовину оторванным рукавом. Довершала картину реденькая бородка и красный блестящий нос.
— Эй, урядник! — негромко позвал пан Войцек.
— Чего? — обернулся к нему порубежник. Ендрек узнал его. Этот самый урядник сопровождал их в буцегарню после ареста в «Свиной ножке». Звали его Гавель, и, насколько успел заметить медикус, жорнищанин отличался вздорным, вспыльчивым нравом. Даже подчиненные бросали на него неприязненные взгляды
— Моему т-товарищу руки связали, — медленно, почти не заикаясь, проговорил пан Шпара. — Связали и на всю ночь бросили. У нас, в Малых Прилужанах, такое даже с пленными зейцльбержцами не творят...
— Ты указывать мне будешь? — перебил шляхтича Гавель.
— Буду, урядник, буду. Не по-человечески это. Развяжи его. Дай хоть к ветру сходить.
— Пущай в штаны ходит, — отмахнулся Гавель. Повернулся к человеку в скуфейке. — Ты, крысы заалтарная, живо за решетку лезь! Тюха!
— Тута я, пан урядник, — откликнулся седоусый порубежник с неприметным, мятым, словно постиранным несколько раз, да не выглаженным лицом.
— «Тута»! Открывай давай. А ты Мацей, присвечивай получше!
— Гавель, — негромко позвал урядника пан Войцек. — С огнем играешь. К тебе шляхтич обратился. С просьбой.
— Да пошел ты!
— Зря ты так...
Услыхав нотки нутряной ненависти в голосе пана Шпары, Ендрек содрогнулся в предчувствии непоправимого. Раньше только упоминание о Мржеке наполняло Меченого такой злобой.
Бывший богорадовский сотник шагнул к решетчатой двери, опустив руки и слегка пригнув голову. Вроде бы безоружный человек, но жорнищанские порубежники невольно попятились.
— Ах ты, сукин сын! — Гавель схватился за саблю, вытащил ее наполовину из ножен, избоченился. — Ты кого пугать удумал?
— А мокрицу одну, по недоразумению в урядники произведенную, — ухмыльнулся пан Юржик, становясь рядом с Меченым. Он, хоть и не производил впечатления опасного бойца, но вид имел лихой и бесшабашный — такой не задумываясь прыгнет с голыми руками на саблю.
— Точно... того-этого... — пробасил Лекса, нависая над шляхтичами. — Я сперва думал — петух посреди буцегарни хорохорится. А пригляделся... того-этого... точно мокрица. Склизкая и вонючая.
— Да я вас всех! — Жорнищанин выхватил наконец-то саблю, замахнулся. Посеку, в капусту! — Он наискось рубанул по прутьям, не опасаясь попортить клинок. Сразу видно — сам лезвие не правит, рядовые для такой работы найдутся.
— А ты дверку-то открой, — почти ласково попросил пан Войцек.
На шум заскочил еще один порубежник. Тот самый, с родинкой на щеке, что вел Ендрека со второго этажа «Свиной ножки» в общую залу. Заскочил и замер.
Их было четверо вооруженных, опытных бойцов против троих узников. Но они боялись. Да-да... Именно боялись. Это Ендрек понял сразу по втянутым в плечи шеям, неуверенному поставу ног — словно каждое мгновение ждут подвоха, чтобы броситься наутек. Даже Гавель, кричащий, брызгающий слюной и калечащий о решетку саблю, боялся. Только он буйством и напускной удалью пытался прикрыть свой страх.
Пожалуй, если бы пан Войцек был один, его боялись бы точно так же. Волк, пойманный в ловушку и упрятанный за решетку, смиряет свору брехливых, лопоухих и репьехвостых кобелей одним взглядом желто-зеленых глаз. Вот-вот каждый себя волкодавом ощущал, а глядишь, и заливистый лай переходит в жалобное поскуливание, хвосты сами собой поджимаются, опускаются головы — прости нас, неразумных, пощади нас, убогих.
Порубежник с родинкой схватил Гавеля, замахнувшегося в очередной раз саблей, за рукав.
— Тихо! Ты чего? — вполголоса заговорил он. — Это ж сам Меченый. Ты что, не слыхал?
— Да я! Да я его! — кричал Гавель, но уже без прежнего воодушевления.
Пан Войцек вызывающе зевнул и засунул большие пальцы за пояс.
— Что «ты»? Тыкалка! — Седоусый, видно, тоже был урядником в сотне пана Лехослава, потому как говорил с Гавелем на равных. — Сотники меж собой договорятся, а крайними мы с тобой будем. Охолонь. Не лезь...
— Да пан Лехослав, может, говорил... — попытался в последний раз вырваться рыжий порубежник, но вдруг понял, что готов сболтнуть лишнего и замолк, тяжело дыша.
Со злостью бросил саблю обратно в ножны. Сплюнул, растер подошвой сапога.
— Чтоб вы все! Тьфу, малолужичане... Сброд бандитский, одно слово!
— Где-то я уже такое слыхал, — едко проговорил пан Юржик. — Дай-ка вспомню... Ага, вспомнил. В Выгове, когда пана Юстына в короли кричали на площади.
Тюха смущенно отвернулся. Проговорил, пытаясь отвлечь порубежников:
— Дык, это... Куда теперь этого...
Человечек в скуфейке затравленно озирался и вытирал нос рукавом.
— Ну что, Харлам, — отдышался и, вроде бы, даже успокоился Гавель, — куда пономаря кинем?
— А вот туда и кинем... — Харламом, как оказалось, звали урядника с родинкой. Он ткнул пальцем в сторону Ендрековой половины тюрьмы. — С этими связываться — не резон. На допрос поведем, я полдесятка с луками прихвачу. — Он прищурился, оценивающе оглядел панов шляхтичей и Лексу и добавил: — А то и с сетями. Для верности.
— С сетями? — ухмыльнулся Гавель. — С сетями — это здорово. Это ты хорошо придумал, Харлам. Тюха!
— Тута я.
— Открывай левую.
— Слухаюсь! — Тюха загремел ключами. Выбрал один, с трудом провернул его в замке. Бросил новому узнику. — Давай, дуй сюда!
Между тем Харлам снова потянул Гавеля за рукав:
— Пошли, никакого лешего тут делать.
Рыжий урядник дернул плечом:
— Погодь! Я еще...
— Сказал, пошли!
Гавель подбоченился, повернулся к пану Войцеку:
— Слышь, ты, Меченый ты там или не Меченый... Я с тобой еще поговорю.
Он плюнул на пол в опасной близости от сапог пана Шпары, круто развернулся на каблуках и прошагал прочь. Факельщик и Харлам последовали за ним.
Человечек в скуфейке проскользнул в приоткрытую Тюхой дверь и рухнул без сил на солому.
Порубежник щелкнул замком, вытащил ключ. Буркнул негромко:
— Развяжешь ему руки... Слышал?
Человечек кивнул.
— А после взад завяжешь. Понял?
Кивок.
— Все. Я пошел. Чего-нито поесть принесу. Ждите...
Тюха повернулся и пошел к выходу.
— П-порубежник, — негромко позвал его пан Шпара. — Т-тебя как звать-то?
— Автухом, — угрюмо отозвался служивый.
— Спасибо, Автух.
Жорнищанин остановился как вкопанный. Будто не слово доброе услышал, а батогом промеж лопаток получил.
— Это... дык... Не за что, пан...
— Есть за что, есть, — веско произнес пан Юржик.