- Вот в бою и узнаешь!
- В бою поздно узнавать!
- Видно, до сих пор соседи тебе плохие попадались.
- Нет, на это не жалуюсь.
- Тоже морячки? - с едва заметной иронией спросил Суровцев, потому что знал традиционную морскую привычку несколько свысока смотреть на "сухопутных".
- Морячки у меня только справа, а слева - царица полей, - каким-то отрешенным голосом ответил Сухарев. Потом подался к Суровцеву и с плохо скрываемым волнением добавил: - Я, капитан, там, наверху, комиссара своего оставил.
- Где? В боевых порядках? - не понял Суровцев.
- Нет. В земле. Даже вытащить сюда, вниз, не смог. Нечего было вытаскивать. И хоронить нечего. В клочья. Мы там вчера полбатальона положили. А ты знаешь, почем моряцкая жизнь?!
Сухарев провел рукавом бушлата по лицу, тряхнул головой и уже подчеркнуто деловито спросил:
- На той стороне войск много?
- Много, - ответил Суровцев, чувствуя, что раздражение его против этого человека прошло. - И все прибывают. Я генерала видел. Конькова. Он говорит, что задача - прорвать блокаду.
- Здесь эту задачу уже больше месяца выполняют. Каждый клочок земли кровью полит. На метр в глубину, наверное. Только сил у нас недостаточно.
- Теперь сил хватит, - убежденно сказал Суровцев, - не завтра, так послезавтра прорвем блокаду. - Улыбнулся и добавил: - Может, мы с тобой ее первыми и прорвем!
- Ладно, капитан, не заносись, - сдержанно прервал Сухарев, но чувствовалось, что слова Суровцева пришлись ему по душе. - Давай делом заниматься. Сейчас попробую показать тебе местность. Пошли.
Следом за Сухаревым Суровцев вышел из землянки. Тьма, казалось, стала еще гуще.
- Погоди, моряк! - сказал он Сухареву и крикнул: - Пастухов!
- Здесь Пастухов, - откликнулся комиссар.
Через две-три минуты он подошел к капитану.
- Потери? - спросил Суровцев.
- Семь бойцов.
- Так. В бой еще не вступили, а семерых уже нет.
- Здесь говорят, что бой с переправы начинается.
- Кто говорит?
- Люди. Тут полон берег людей. И штабы здесь, и раненые, полчаса пробудешь - все подробности узнаешь.
- Как настроение бойцов?
- Теперь, когда переправа позади осталась, ничего, бодрое. У всех одна мысль: в последний бой идем, не сегодня-завтра конец блокаде.
Высоко над их головами зажглась осветительная ракета. К счастью, лодок на Неве в этот момент не было. Зато весь берег осветился призрачным, холодным светом.
Ракета висела в небе минуты две-три, но и за это время Суровцев смог убедиться, что Пастухов прав: на берегу, под защитой высокого обрыва, и в самом деле скопились сотни людей. Здесь были и пехотинцы, и моряки, тускло отсвечивали стволы противотанковых пушек, минометов, пришвартованные к берегу металлические понтоны, горбились землянки, у самой воды на носилках и просто на расстеленных на земле плащ-палатках лежали раненые...
Ракета погасла, и все опять погрузилось во тьму.
- Значит, так, комиссар, - произнес Суровцев, - наступаем на деревню Арбузово. Драться будем вместе с моряками - они на правом фланге от нас. Рядом с ними - третья рота, там буду я. Потом - вторая. Туда, думаю, пойдешь ты. Слева - первая... Сейчас я с флотским комбатом попробую подняться наверх. Попытаюсь осмотреть плацдарм. А ты иди к бойцам. Надо в них эту мысль укрепить - что именно нам поручено блокаду прорвать.
- Слушай, капитан, - взволнованно сказал Пастухов. - А вдруг действительно мы будем первыми? Ведь какое-то подразделение соединится же с пятьдесят четвертой первым? Почему не мы?..
- Эй, комбат, где ты там? - позвал из темноты Сухарев.
- Иду, - откликнулся Суровцев и поторопил Пастухова: - Давай, комиссар, к бойцам... Встретимся скоро. - И стал подниматься по скользкому от дождя высокому склону.
Сухарев впереди шел уверенно. Видимо, каждый выступ был ему здесь знаком. Вдруг остановился и, обернувшись к Суровцеву, сказал:
- Давай ложись.
Суровцев опустился на влажную, холодную землю. Сухарев лег рядом.
- Теперь слушай, - сказал он. - Мы почти что наверху. Как только немец лампочку повесит, поднимемся осторожно и поглядим. Понял?
Пролежать пришлось не менее получаса. Наконец в небе снова раздался характерный звук - точно из огромной бутылки выбило пробку, и все озарилось светом.
- Давай ползком кверху, - тихо сказал Сухарев. - Голову над бугром не высовывай. Фуражку надень козырьком назад, чтоб не блестел. Гляди из-за бугра сбоку. Двинулись!
Они поднялись еще метра на два и снова залегли. Потом Суровцев осторожно приподнялся и выглянул. Перед ним был" все то же, что несколько часов назад он пристально разглядывал с правого берега. Но теперь и ГЭС и остатки Московской Дубровки оказались значительно ближе.
Справа, метрах в пятистах, отчетливо виднелись развалины деревни Арбузово: одинокие печные трубы, обугленные остовы домов... Подступы к деревне были изрыты воронками. Чернели покореженные пушки, врытые в землю разбитые танки. Казалось, все вымерло.
- А где же люди? - недоуменно спросил шепотом Суровцев.
- В укрытиях, - буркнул Сухарев. - Вон там, справа от деревни, передовая позиция моего батальона. Так вот, слушай еще раз. Ночью тебе занимать исходное положение нельзя. С направления собьешься и под огонь попадешь - перебьют твой батальон за здорово живешь. Лучше выводить бойцов с рассветом. Дисциплина, порядок - это главное, здесь все простреливается, понял? Овражек видишь? Там и накапливайся. А на подходе к нему каждую воронку используй. В восемь пятнадцать ваши артналет произведут. Небольшой - снарядов мало. Сумей воспользоваться - быстрее двигайся к исходному рубежу под прикрытием огня. Ну и хватит разговоров... Давай спускаться вниз.
...То, что произошло на рассвете, Суровцев вспоминал потом с трудом.
Он помнил, как вывел батальон наверх, как тут же пришлось залечь, потому что в воздухе появились немецкие самолеты и началась бомбежка, сорвавшая, по существу, предполагаемую атаку. Тем не менее, хотя и несколько позже намеченного срока, бойцам удалось прорваться к передовым траншеям противника, забросать их гранатами и вступить в штыковой бой.
Суровцев помнил также, как выбили немцев из первой траншеи, потом из второй. Бойцы его батальона вместе с моряками завязали бой в самом Арбузово... А что было потом? Этого он уже не мог вспомнить.
Суровцев не знал, что взрывная волна с силой кинула его на землю, а осколок авиабомбы шваркнул в левую руку. Раненный и контуженный, он долго пролежал на сырой, холодной земле и потерял много крови.
Фельдшер, оказавший Суровцеву первую помощь, решил отправить его в тыл, написав в сопроводительном листке все, что обеспечило бы капитану квалифицированную помощь в одном из ленинградских госпиталей.
Очнувшись после наркоза, Суровцев не сразу сообразил, что с ним. Смотрел мутными глазами на склонившуюся над ним девушку в халате и белой шапочке и никак не мог понять, где он.
- Шестьдесят два! - сказала девушка и опустила его руку.
Суровцев наконец постиг, что он в госпитале, и почувствовал себя совершенно беспомощным.
- Я ранен? Тяжело? - лихорадочно спросил он, пытаясь подняться. Голова его закружилась, перед глазами поплыли черные мухи, и он обессиленно откинулся на подушку.
- Лежи, лежи, милый, - успокаивающе ответила девушка и погладила по плечу.
Отдышавшись, Суровцев снова приподнял показавшуюся ему очень тяжелой голову, перевел взгляд вниз, увидел свою грудь и на ней необычно большую и толстую, загипсованную руку. В испуге закрыл глаза. Мелькнула страшная мысль, что это уже не рука, а обрубок. Он поднял глаза и с трудом выговорил:
- А рука?!
- Рука твоя на месте. В гипсе. Все хорошо.
- А почему не болит?
- Наркоз не отошел.