Еще наболится, не страдай, - улыбнулась девушка.
- А... усыпляли зачем?
- А затем, чтобы осколки вынуть. Знаешь, сколько их в твоей руке было?..
- Как тебя зовут?
- Вера.
- А давно я здесь? Как там наши? Прорвали блокаду? - Суровцев опять попытался подняться. Но в глазах все помутилось, к горлу подступила тошнота.
- Ну вот, - услышал он будто издалека голос Веры...
Когда Суровцев пришел в себя, медсестры уже не было. Повернув все еще тяжелую, точно чужую голову, он увидел рядом другую кровать. На ней кто-то спал, укрывшись серым армейским одеялом.
Суровцев попробовал приподнять огромную, тяжелую, как бревно, руку, и все его тело вдруг пронзила такая острая боль, что он застонал. Человек на соседней кровати откинул одеяло, протер глаза и повернулся к Суровцеву. Это был совсем еще молодой парень - лет двадцати, не больше, с белесыми, всклокоченными волосами и васильковыми глазами.
- Привет соседу! - сказал парень звонким мальчишеским голосом.
- Привет, - хмуро ответил Суровцев.
- Военный или мирное население?
- Военный.
- Ясно, - удовлетворенно ответил парень и добавил, как показалось Суровцеву, ни к селу ни к городу: - Меня Андреем звать. А тебя?
- Капитан Суровцев.
- Ясно, товарищ капитан, - уже иным тоном, точно извиняясь, что обратился так фамильярно к начальству, произнес Андрей.
Но все-таки не угомонился.
- С какого года будете, товарищ капитан? - спросил он через минуту.
Несмотря на боль, Суровцев улыбнулся. Он вспомнил, как преподаватель военного училища не без ехидства поучал, что надо говорить не "с какого года", а "какого года", в отличие от "с какой цепи сорвался".
- Семнадцатого, - ответил он.
- А-а, - как-то разочарованно протянул Андрей. - На вид постарше кажетесь. - И добавил: - Я с девятнадцатого.
Наступило молчание.
Но, видимо, парень хорошо выспался, и теперь его одолевало желание поговорить.
- В руку, значит, садануло? - спросил он, хотя загипсованная рука Суровцева лежала поверх одеяла и, следовательно, было ясно, что ранен он именно в руку.
Суровцев промолчал.
- А меня в бедро, - продолжал Андрей. - Осколком ка-ак хватит! произнес он будто даже с удовольствием. - Сначала, правда, и не почувствовал. Потом вижу: кровь хлещет... А вам, товарищ капитан, больно было?
- Ты давно здесь? - спросил, не поворачивая головы, Суровцев. - Не знаешь, как там, блокаду прорвали?
- Не слыхать пока. Ждем все, но не слыхать.
Только теперь Суровцев понял, что начисто отрезан от своего батальона, что кто-то другой ведет его бойцов в бой, а сам он уже не комбат, а просто раненый. "Но как же так? - с недоумением думал он. - Ведь именно в эти часы должно произойти соединение войск, а я здесь?!"
Суровцев закрыл глаза. "Почему не приходит эта девушка... Вера?" тоскливо подумал он и спросил:
- Эта... сестра часто заходит?
- Какая? - недоуменно переспросил Андрей. - Тут их, сестер, много!
- Ну, эта... Вера.
- А-а, Вера! Она, товарищ капитан, не сестра, а фельдшерица. В общем, полврача... Заходит, заботливая...
Чтобы не остаться наедине с выматывающей душу болью, Суровцев продолжал не очень-то клеившийся разговор с соседом:
- Ты сам-то из какой части?
- Я сейчас временно не военный, - весело откликнулся парень.
- Сейчас - сам вижу, что не воюешь. Я спрашиваю, кем до ранения был.
- Ну, на это так сразу не ответишь, - со смешной загадочностью произнес Андрей. - До войны фабзайцем был, потом на заводе работал. Потом на действительную призвали, за месяц до войны на завод вернулся. Война началась - я в истребительный батальон подался. Потом - в ополчение. Ну, а потом приказ вышел: всех кировцев, кто к танкам отношение имеет, вернуть из ополчения обратно. А я уж в то время младшего лейтенанта получил! Посмотрел на часы и без всякого перехода сказал: - Сейчас шамовку принесут.
И в самом деле, дверь открылась, и пожилая санитарка внесла поднос, на котором стояли две глубокие тарелки.
- Есть будем, больные, - устало сказала она, ставя поднос на тумбочку.
- Мы не больные, мы раненые, - хмуря переносицу, проговорил Андрей.
- Это для нас все едино, - ответила санитарка, устанавливая на тумбочке две тарелки с супом. Положила у каждой из них по кусочку черного хлеба, по ложке и спросила Суровцева:
- Сами справитесь или покормить? Этот-то орел, - она кивнула на Андрея, - сам ест, а вы?..
- Конечно, сам! - ответил Суровцев и почему-то покраснел.
- Ну и ладно, - удовлетворенно произнесла санитарка. - Ешьте. Потом второе поставлю. - И ушла.
Суровцев несколько минут лежал неподвижно, потом осторожно повернулся на бок, приподнялся над низкой тумбочкой и стал неуклюже хлебать суп.
Собственно, это был не суп, а горячая водица, в которой плавало несколько кусочков капусты. Проглотив две-три ложки, он поморщился, поглядел на Андрея, который уже успел покончить с супом. Сказал:
- Нежирно вас тут кормят, лейтенант.
Андрей поставил пустую тарелку на тумбочку, облизал ложку, внимательно посмотрел на Суровцева и, сразу посерьезнев, ответил:
- Голодно живем, товарищ капитан. В городе три раза нормы снижали. На фронте-то наверняка получше кормят.
- Да, на фронте получше, - задумчиво проговорил Суровцев.
- В госпитале еще туда-сюда, - тихо продолжал Андрей, - а населению совсем худо...
- Скоро все кончится, - сказал Суровцев и, не доев суп, с облегчением опустился на подушку. - Скоро конец блокаде!
- Думаете, скоро? - с надеждой спросил Андрей.
- Я тебе говорю, скоро! - убежденно повторил Суровцев и неожиданно для себя добавил: - В Синявине будет прорвана.
И как только он сказал это, его снова охватило чувство досады и горечи. Ведь, может быть, именно сейчас, в эти минуты, идет решающий бой, может быть, именно сейчас его бойцы преодолевают последние десятки метров, отделяющие их от пятьдесят четвертой армии. А он здесь, здесь, с этим дурацким ранением!..
"Кто же сейчас командует батальоном? - думал Суровцев, перебирая в памяти фамилии командиров рот. - И жив ли Пастухов?"
Вспомнил, как Пастухов давно, еще на марше к Средней Рогатке, сказал: "Меня не убьют. И тебя не убьют. Это я тебе как комиссар заявляю. Мне известно".
Эти теперь как бы издалека донесшиеся до Суровцева слова почему-то успокоили его. "Нет, - мысленно произнес он, - его не убьют. Не могут убить. Не могут!"
- Слушай, младший, - сказал Суровцев, поворачивая голову к Андрею, - у вас тут радио имеется?
- В больших палатах есть. А вы что, товарищ капитан, насчет обстрела думаете? Так у дежурного в комнате тарелка висит, он быстро команду даст, чтобы в убежище выволакивали.
- Я не про обстрел... - с досадой оборвал его Суровцев.
Вошла санитарка с подносом в руках. Убрала глубокие тарелки, с удивлением посмотрев на Суровцева, не доевшего суп, и поставила на тумбочку другие, мелкие, на которых лежало по маленькой котлетке и по комку пшенной каши из концентрата.
Суровцев не двинулся, продолжая глядеть в потолок. Он слышал, как сосед его энергично позвякивает ложкой о тарелку. Но самому ему есть не хотелось.
- Товарищ капитан, - окликнул Андрей, - заснули, что ли? Второе давно принесли!
- Не хочу, - угрюмо ответил Суровцев.
- Чего не хотите? - переспросил Андрей. - Есть не хотите?! - На этот раз в его голосе прозвучало такое искреннее изумление, что Суровцев повернулся к нему.
- Давай, Андрей, рубай мою порцию.
- Да что вы, товарищ капитан! - скорее испуганно, чем удивленно, проговорил Андрей. - Не хотите - санитарке скажем, чтоб забрала обратно. А к вечеру разогреет и принесет.
- Я тебе говорю - рубай, младший лейтенант, - зло проворчал Суровцев.