Приказы командиров понимать разучился?
Светлые мальчишеские глаза Андрея широко раскрылись, точно он никак не мог понять, с чего это капитан на него взъелся. Но Суровцев "взъелся" не на него. Он думал все о том же - что в решающие для Ленинграда часы лежит здесь, на госпитальной койке.
Недоверчиво глядя на Суровцева, Андрей взял его тарелку, и через минуту с едой было покончено.
Суровцев с жалостью покосился на него.
- А на заводе-то что делаешь?
- Особое задание выполняю.
Суровцев усмехнулся: какое уж там особое! Танки ремонтирует или пушки. Кому теперь неизвестно, что на Кировском делают! И снова спросил, просто так, для продолжения разговора:
- Жалеешь, что с фронта на гражданку отозвали?
Андрей нахмурился. Видимо, в нем боролись воспитанное еще в армии сознание, что все относящееся к вопросам обороны надо хранить в строгом секрете, и желание доказать, что он и на заводе занимается важным и нужным делом. Наконец сказал:
- Я, товарищ капитан, не на гражданку отозван был. Я командиром танкового взвода являюсь. И на завод вернулся с предписанием получить танки, набрать людей - и обратно на фронт.
- Ну и что же, получил танки? - уже с любопытством спросил Суровцев.
- Не! - мотнул головой Андрей. - Нам эти танки самим собрать надо. Ни орудий, ни башен на них еще нет.
- Да, - усмехнулся Суровцев, - без орудий на танках не повоюешь.
- Не скажите, товарищ капитан, - ответил, хитро улыбаясь, Андрей. - Вот я вам такой случай расскажу. Мы на заводе немецкого штурма ждали. Немец ведь он от завода рукой подать... Ну, мы оборону в полный порядок привели, майор там один из штаба фронта этим делом руководил, пулеметы - вкруговую, зенитки - на прямую наводку, словом, все как полагается. А танки-то наши еще без вооружения стояли. Вызывает меня майор и говорит: "Слушай, Савельев, есть, говорит, у меня один планчик. Можешь ты свои танки поближе к передовой выдвинуть?" А я отвечаю: "Так они же огня вести не могут, товарищ майор, к чему же?" А он мне: "Для дезориентации противника. Ночью танки выведем, трактора - словом, всю движущуюся технику - и взад-вперед погоняем! Пусть фрицы думают, что к нам целая танковая бригада подошла. Пока, говорит, немец очухается, зажигалки повесит да "раму" свою пришлет, мы всю эту технику обратно на заводскую территорию уберем. Выходит, замаскировалась наша бригада". Ну, я ему отвечаю: "Порядок, товарищ майор, сделаем..." А что, лихо придумал этот Звягинцев! Потом...
- Постой! - прервал его Суровцев и приподнялся, опираясь на правую, здоровую руку. - Как, ты сказал, фамилия майора?
- Майора-то? Звягинцев. Боевой майор. Его к нам после ранения прислали оборону завода наладить. Ну, я ему...
- Да постой, говорят тебе! Какой он из себя, этот майор? Высокий такой, худощавый, лет под тридцать или помоложе, орден имеет?
- Точно, товарищ капитан! Такой из себя Звягинцев и есть.
- Так слушай ты, танковая твоя душа, - еще более возбужденно заговорил Суровцев, - ведь этот майор - мой боевой друг, ясно тебе?! Мы с ним вместе на Лужской линии воевали чуть ли не с первого июля!
На лбу Суровцева выступил пот, и он в изнеможении упал на подушку.
- Что с вами, товарищ капитан? - испугался Андрей. - Жив ведь ваш майор, ничего с ним такого не случилось, он ведь...
- Да погоди ты трещать, - проведя по лицу рукавом пижамы, проговорил Суровцев, - скажи лучше, как с ним связаться? Ну, телефон, что ли, какой-нибудь знаешь?
- Дак его на заводе-то уже нет, вашего майора! Как немцы в конце сентября поутихли, он и отбыл. Попрощался с нами, все корпуса заводские обошел, огневые точки, укрепления, ну, словом, все проверил и отбыл.
- Куда, черт тебя побери, отбыл-то? В штаб?
- Дак откуда же я знаю?! - с отчаянием сказал Андрей. - Только не думаю, что в штаб. Не пойдет он в штаб. Скорее - куда на передовую...
Суровцев лихорадочно думал, что же делать. Как разыскать Звягинцева? Может быть, позвонить в штаб фронта и спросить, где он теперь? Но кто Суровцеву, безвестному капитану, будет давать такие справки?! Да и куда звонить? В какой отдел штаба? И по какому номеру?
Постепенно Суровцев успокоился. Главное, что Звягинцев жив!
- Да, - тихо проговорил он. - Это ты, танкист, прав, в штабе Звягинцев отсиживаться не будет, не такой человек. А знаешь, - Суровцев повернулся к Андрею, - он ведь и ранен-то при мне был. Под Кингисеппом. Мы с комиссаром его и в госпиталь отправляли. А потом потерялся след. Думали, что его и в живых нет... Ну, лейтенант, большую ты мне радость доставил! Обнял бы тебя, да дотянуться не могу! Одним словом, спасибо!
- Вот бы вам теперь и заправиться на радостях, - сказал Андрей, - а еду-то всю я умял.
- Брось ты со своей едой! И вот что, лейтенант: хватит мне "выкать". Давай на "ты", раз уж у нас общий друг объявился.
- Так ведь не положено, товарищ ка...
- В строю ты бы у меня по струнке ходил, - усмехнулся Суровцев, - а тут мы с тобой оба инвалиды - значит, в званиях уравнялись.
- Я, товарищ капитан... - начал было Андрей, приподнимаясь, и вдруг ахнул: - Ой, да что с вами? - Он увидел, что лицо Суровцева внезапно побледнело, исказилось от боли. - Сестра! Сестра! - крикнул во весь голос, потом схватил ложку и застучал ею по пустой тарелке. - Эй, медицина, кто там есть, сюда давайте!
Дверь отворилась, и в палату вошла сестра.
- Позовите Веру, - тихо сказал Суровцев.
- Веру? Какую Веру?
- Ну, Веру же он просит, - вмешался Андрей. - Королеву Веру, не понимаете, что ли?!
8
Я сделала Суровцеву обезболивающий укол, и в это время начался обстрел.
По инструкции МПВО полагалось всех ходячих больных немедленно направлять в убежища, а лежачих - переносить туда на носилках. Мужчин-санитаров не хватало, и переносить раненых приходилось всем - весь медперсонал, за исключением хирургов, был раскреплен по палатам. Убежищем у нас служило большое подвальное помещение, где раньше была анатомичка.
Санитарка тетя Паша и наш госпитальный сторож Орехов вошли в палату, где я была, и стали укладывать на носилки Андрея Савельева, раненного в бедро. Я сказала Суровцеву:
- Сейчас за вами тоже придут с носилками.
- Этого еще не хватало! - возмутился он. - Дойду на своих двоих. А ты тоже пойдешь в убежище?
- Нет, - покачала я головой, - не пойду.
- Тогда и я останусь.
- Я сегодня дежурю в приемном покое, - сказала я, - а вам надо спуститься в убежище. Таков приказ.
Помогла ему подняться с постели. Голова у него, видимо, кружилась типичное постконтузионное явление. Он схватился здоровой рукой за спинку кровати.
- Отнесем вас, - сказала я и отправила тетю Пашу за носилками, а Суровцеву велела пока сесть.
- Почему ты зовешь меня на "вы"? - вдруг спросил он. - Ведь раньше говорила мне "ты"?
Я даже растерялась. Вспомнила, что в операционной и потом, когда он пришел в себя после наркоза, действительно обращалась к нему на "ты". Все мы знаем, что раненых, особенно молодых, в тяжелые моменты это почему-то ободряет.
Теперь же капитану Суровцеву было значительно лучше, и обращаться к нему на "ты" мне показалось неудобным.
Но за время работы в госпитале у меня уже выработалось умение не смущаться от вопросов раненых, быть внимательной и терпеливой.
Я улыбнулась и ответила:
- "Вы" или "ты" - какая разница, милый?
Произнесла слово "милый" почти машинально - так я сказала бы любому из раненых. Но на этого молодого капитана оно, видимо, произвело какое-то особое впечатление.
- А вечером... зайдешь?.. - с надеждой в голосе, но как-то робко спросил он.
- Зайду, зайду, - торопливо ответила я, думая о том, что меня уже ждут внизу.
Во время обстрела в приемном покое должны находиться врач, фельдшерица и медсестра.