- Что с ней? - встревоженно спросил Суровцев, сразу же забывший об обиде. - Попала под обстрел? Ранена?
Вера покачала головой.
- Ей почти нечего есть, Володя. Ведь у нее только иждивенческая карточка...
Суровцев молчал. Да, конечно, он хорошо знал, что в Ленинграде голодно. Он уже давно заметил, как торопливо убирала его тарелку тетя Паша, если на ней оставалась хоть капля еды, и, заметив это, стал регулярно не доедать суп и второе. Но сейчас эти тихо и как-то безнадежно произнесенные Верой слова потрясли его.
- А мама живет одна? - спросил он, только чтобы сказать что-то, не молчать. - А отец? У вас есть отец?
- Да, - ответила Вера так, будто думала в эти минуты совсем о другом, он работает на заводе. И живет там. На казарменном.
- Но ведь рабочих снабжают лучше? - продолжал спрашивать Суровцев, подсознательно желая натолкнуть Веру на какую-нибудь утешительную мысль.
- Да, - все так же монотонно ответила она. - Половину своего хлеба отец оставляет для мамы. Сушит сухари. Но и рабочие недоедают...
Суровцев молчал. Чем он мог утешить ее? Снова сказать, что ждать осталось недолго и не может быть, чтобы в ближайшее время не прорвали блокаду?..
Он не знал того, о чем уже давно знали в Смольном, - не имел понятия о том, что немцы продвигаются к Тихвину и что не прорыва блокады можно ждать в ближайшие дни, а окружения Ленинграда вторым осадным кольцом.
Всем своим существом Суровцев продолжал верить, хотел верить в скорое освобождение города от вражеских тисков. Но он понимал, что одной этой безотчетной веры недостаточно, чтобы не только обнадежить эту ставшую ему дорогой девушку, но и помочь ей.
Внезапно у него возникла простая и, как ему показалось, спасительная мысль.
- Знаете что? - сказал он, радуясь своей идее и удивляясь, как она раньше не пришла ему в голову. - Я прошу вас с завтрашнего дня забирать мой хлеб. Мне, наверное, уже недолго осталось здесь находиться, и я отлично обойдусь без хлеба.
Вера печально улыбнулась, покачала головой, ласково коснулась пальцами руки Суровцева и сказала:
- Спасибо, Володя. Это невозможно.
Она не стала объяснять, почему невозможно, но произнесла последние слова столь твердо, категорично, что Суровцев понял: настаивать бесполезно.
Он глядел на осунувшееся, побледневшее лицо Веры и мучительно размышлял, как же помочь ей.
- А больше... у вас никого нет? - неуверенно спросил он.
Вера как-то настороженно посмотрела на него.
- Ну, брата, сестры?..
Она отрицательно покачала головой:
- Нет. Я одна.
- Совсем одна?
- О чем вы, Володя?
Он смешался. Потом, запинаясь, проговорил:
- Ну... Я не знаю... Ну, например, друг... Может быть, жених...
Произнеся слово "жених", Суровцев еще больше смутился. Звучало оно старомодно и как-то даже нелепо. Но слово уже сорвалось с языка, и Суровцев понял, что ничего в эту минуту так страстно не хочет, как услышать отрицательный ответ.
Однако Вера промолчала.
И тогда Суровцев, кляня себя, что не удержался и спросил о том, о чем спрашивать, вероятно, не следовало, сказал первое, что пришло ему в голову, с единственным желанием сменить тему разговора:
- А на каком заводе работает ваш отец?
- На Кировском, - сказала Вера, и Суровцеву показалось, что она рада возможности не отвечать на тот, первый его вопрос.
- Ну вот видите! - с явно преувеличенным интересом, как будто ему и в самом деле было очень важно знать, где работает отец Веры, воскликнул Суровцев. - И Савельев, мой сосед, работает на Кировском, и приятель у меня там был, майор Звягинцев...
Он с недоумением увидел, как внезапно изменилось лицо Веры. Глаза ее оживились, она вся подалась вперед и удивленно спросила:
- Вы... знаете Алешу?!
- Алешу?.. - переспросил Суровцев, стараясь вспомнить имя Звягинцева. Ну да, правильно, его Алексеем зовут. Но...
разве вы его тоже знаете?
- Конечно, - уже явно обрадовалась Вера. - Это мой большой друг!
Суровцев растерянно молчал. Он не знал, чего ему сейчас хочется: окончательно убедиться в том, что речь идет именно о его боевом товарище, или, наоборот, выяснить, что произошла ошибка, просто совпали имена и фамилии.
"Кто он ей, Алеша Звягинцев, кто? - растерянно думал Суровцев. - Не может быть, чтобы он был ей безразличен: она так оживилась, так обрадовалась, когда я произнес его имя..."
- И вы... часто встречались? - спросил Суровцев, стараясь, чтобы голос его звучал спокойно и незаинтересованно.
- Последний раз видела его на заводе, когда навещала отца, - сказала Вера. - Это было уже давно...
В словах ее явно прозвучало сожаление, и Суровцев не понял, к чему оно относится. На всякий случай сказал:
- Савельев говорит, что майора недавно отозвали с завода, а куда, он сам не знает. И вы... тоже ничего не знаете?
Вера покачала головой:
- Нет. Он обещал зайти. Дал слово. Но не пришел...
- Значит, придет! - заверил Суровцев. - Не такой человек, чтобы обмануть...
И вдруг понял, что больше не в силах сдерживать себя, задавать косвенные, наводящие вопросы, стараться по выражению глаз, по голосу Веры догадаться, что именно связывает ее со Звягинцевым...
- Вы... любите его? - спросил он, со страхом ожидая ответа и стараясь не встречаться взглядом с Верой.
Она пристально поглядела на Суровцева:
- Почему вы вдруг спрашиваете об этом?
- Не знаю, - сказал Суровцев. - Просто вы с такой грустью сказали, что он не пришел...
Вера помолчала. Потом сказала как-то очень просто, без всякого смущения в голосе:
- Нет, Володя, это не то, что вы думаете. Алеша - просто мой друг, и мне очень хотелось бы его видеть.
- Тогда еще один вопрос, - уже не сдерживая своего волнения, выпалил Суровцев. - Вы... все же кого-нибудь любите? Вы... ждете кого-нибудь? Да?
Еще неделю, еще несколько минут назад он и представить себе не мог, что когда-нибудь решится задать Вере подобный вопрос. Но сейчас он как-то разом освободился от тех внутренних оков, которые стискивали его каждый раз, когда встречался с Верой, и только одно желание захватило Суровцева: знать, знать все о ней во что бы то ни стало!
И вдруг он увидел, как снова изменилось лицо Веры, по нему пробежала какая-то болезненная гримаса, и большие глаза ее внезапно сузились.
- Вы спрашиваете, люблю ли я кого-нибудь! - отрешенно, но жестко проговорила она. - Да. Люблю. Жду ли? Нет, Володя, я теперь не жду никого.
Эти слова она произнесла с какой-то подчеркнутой, вызывающей твердостью, точно пыталась убедить в этом не только его, Суровцева, но и самое себя.
Однако и новое, странное выражение Вериного лица, и то, как она говорила, Суровцев отметил лишь подсознательно. Даже слова: "Да, люблю" он будто пропустил мимо ушей, потому что главное сейчас заключалось для него в том, что _она не ждет никого_!
Он порывисто схватил ее руку и сбивчиво заговорил:
- Вера, Вера, послушайте!.. Я... Мне хочется сказать... Ну, наверное, я странно, глупо вел себя все эти последние дни... но я не мог... мне хотелось сказать вам... но я не мог... Просто я никогда еще по-настоящему... Вы не сердитесь на меня, нет, не сердитесь?.. - И умолк. Только все крепче и крепче сжимал руку Веры.
- Не надо, Володя, - тихо сказала Вера и мягким, но решительным движением отвела свою руку. - Я совсем на вас не сержусь. Я все понимаю, и вашей вины нет ни в чем. Но... все, что вы хотите сейчас сказать, не для меня. И больше не будем об этом. Слишком много горя вокруг.
Она посмотрела на часы и закончила уже обычным, будничным голосом:
- Уже полчаса прошло после отбоя. Вам надо идти в палату, Володя, идите спать. Спокойной ночи.
Встала, шагнула к двери и открыла ее.
Несколько секунд Суровцев сидел неподвижно.