– Погодите, покупка должна быть упакована.
Старик все делал не спеша, и Глеб даже подумал:
«Если за ним придет смерть, букинист заставит ее прождать, как минимум, полдня».
Из-под прилавка букинист извлек трубку кичевых обоев, темно-красных с золотым тиснением.
«Такими только стены в борделях оклеивать».
Букинист загнул уголки обертки, книжка теперь походила на огромную конфету. Тесемкой телесного цвета, завязанной на бантик, продавец довершил картину.
– Теперь вам не стыдно и по улице пройтись, все завидовать станут.
Глеб откланялся. Он чувствовал себя идиотом, книжка была слишком большой, чтобы спрятать ее под полу куртки. Прохожие оборачивались: для коробки конфет великовата, для торта маловата. Глеб быстро нашел выход: он сбежал в подземный переход и купил букет из пяти роз в шелестящей целлофановой обертке.
– Вы для любимой или жене покупаете? – задала некорректный вопрос торговка цветами.
– Разве существует разница между букетами для жены и для любовницы?
– Конечно! Если любимой, я завяжу букет красной ленточкой, а если жене – золотой. У вас в руках чудесный подарок, – торговка бросила быстрый взгляд на упакованную книжку.
– Вечернее платье, – усмехнулся Сиверов.
– Все-таки жене, – она повязала на букете золотистую ленточку и завила ее концы легкомысленными спиральками.
Так Сиверов и пришел домой – с желтыми розами и красно-золотым свертком. Ирина Быстрицкая открыла ему дверь. На женщине был передник, на руках ярко-розовые резиновые перчатки, в которых Ирина обычно мыла посуду. Она настолько привыкла получать от Глеба цветы, что даже не поинтересовалась, какой сегодня праздник, приняла букет и вопросительно взглянула на сверток.
– Ирина, этот подарок мне самому. Это еще больше заинтересовало женщину. Сиверов в жизни был абсолютно неприхотлив, а его единственная слабость – классическая музыка – лишь изредка выливалась в пару компактов и билеты в оперу.
– По-моему, ты мне врешь, – прищурившись, произнесла Быстрицкая.
– Конечно, это подарок для любовницы, я пришел и не застал ее дома, пришлось нести к себе. Очень нужный подарок, – Глеб развязал тесемку, распаковал книжку.
– Иногда с тобой происходят непонятные вещи, – прочитав название, сказала Быстрицкая. – Надеюсь, ты не собираешься поступать на медицинский факультет?
– Все, тема закрыта, – Сиверов сунул книжку под мышку и прошел в комнату.
Стол был уже накрыт. Обычно Глеб и Ирина ужинали в большой комнате. Быстрицкая любила и умела сервировать стол.
– Ты выпьешь или еще куда-нибудь поедешь? – ее рука легла на дверцу бара.
– Я буду пить то же, что и ты.
– Тогда мартини.
В последнее время у Глеба с Быстрицкой не очень-то ладилось. Посторонний этого не заметил бы, между интеллигентными, образованными людьми настоящих ссор не происходит. В ход идут нюансы общения, то, каким тоном произнесена фраза, контекст. Слова могут оставаться прежними: «милый», «дорогой», но прозвучат они хуже, чем «дурак» или «идиот».
– За то, что теперь ты чаще бываешь дома, – Ирина сняла с края бокала дольку лимона и пригубила мартини. Сказанное означало, что, по ее мнению, Глеб уделяет ей мало времени.
– Сегодня я в твоем распоряжении.
– На большее я и не претендую.
Легкий ужин закончился быстро. Женщина собирала со стола, а Сиверов с книгой на коленях сидел на диване. Когда Быстрицкая вернулась из кухни, то застала Глеба в той же самой позе. Он с самым серьезным видом изучал главу о кристаллической природе вирусов. Обычно Глеб читал очень быстро, на страницу уходило несколько секунд, пробегал глазами строчки сверху вниз и после этого мог произнести несколько дословных цитат.
Но труд Смоленского и Горелова изобиловал латинскими словами, химическими формулами и прочей дребеденью, наткнувшись на которую даже натренированный для быстрого чтения взгляд Сиверова буксовал.
Ирина пару раз пробовала заговорить с Глебом, но тот односложно отвечал:
– Да… Да, дорогая.., слушаю.
Ирина обиженно замолчала. Через пять минут, увлекшийся чтением, Сиверов вновь брякнул:
– Да, я тебя по-прежнему слушаю. Незаметно для Глеба прошли четыре часа. Быстрицкая зевнула, ощутила, как ее клонит в сон, хотя было еще довольно рано – одиннадцать вечера (обычно она ложилась после часа), на цыпочках прошла в спальню. Не раздеваясь, прилегла. Когда Ирина проснулась, то с ужасом обнаружила, что на часах половина четвертого. Глеба рядом с ней не было. Первой мыслью было: «Неужели он ушел?»
Прислушалась. В квартире полная тишина. Прошла минута, и послышалось, как перелистывается страница. Обычно сдержанная Быстрицкая выругалась про себя.
Сиверов сидел с ровно наполовину прочитанной книгой на коленях.
– Это так интересно? – спросила Ирина.
– Неинтересных вещей не бывает, – не отрываясь от страницы, отвечал Глеб, – как не бывает и неинтересных людей.
– Она интереснее, чем я? – Ирина стояла, опустив руки в карманы расстегнутого халата. Сиверов вскинул голову:
– Который, собственно говоря, час? Почему ты еще не спишь?
– Я жду тебя.
– Извини, – Глеб захлопнул книгу и задвинул ее в угол дивана. – Как только ты меня еще терпишь?
– Если ты думаешь, что я тебя ревную, то напрасно. Невозможно ревновать к вирусам.
– Как сказать. Мне кажется, для Смоленского и Горелова нет ничего более важного в жизни.
– Кто они – Смоленский, Горелов?
– Авторы. Один покончил жизнь самоубийством, второй здравствует. Вот я и пытаюсь понять, почему так произошло. Два человека, неглупых, талантливых, занимались одним и тем же делом. Одного уже нет, а второй вовсю проводит исследования.
– Тебя удивляет, почему один из них мертв?
– Да.
– Наверное, его убила жена.
– Не смешно, – Сиверов улыбнулся, – хотя некоторые думают, что это возможно. Кажется, я нашел выход.
– Какой?
– Пойду и спрошу у нее сам.
* * *
Викентий Федорович Смехов, облаченный в шелковый халат цвета луковой шелухи, сидел в глубоком кресле напротив огромного аквариума и созерцал рыбок, их плавные и ленивые движения в толще голубоватой воды. Его лицо выражало умиротворение, он покачивал ногой, иногда подавался вперед, постукивал указательным пальцем в стекло, и две золотистые рыбы тут же подплывали к стенке, тыкались в нее носами. Их уродливо выпученные глаза отражали пожилого мужчину в золотом переливающемся халате.
– Ну что, мои маленькие?
Викентий Федорович услышал, как во дворе резко затормозил автомобиль. От визга тормозов Смехов вздрогнул. Рыбки метнулись в водоросли, замерли в них.
– Спать людям не дают, – недовольно подумал Смехов и забарабанил пальцами по стеклу. Рыбы в ответ дружно зашевелили плавниками. – Ко мне, сюда. Я ваш хозяин, в обиду не дам.
Комов выскочил из машины и только потом сообразил, что в подъезд попасть не сможет: на двери дешевый кодовый замок без переговорного устройства. У самого подъезда на скамейке сидела парочка. Девушка курила, а парень жевал резинку. Он с абсолютно тупым выражением лица выдувал розовые пузыри. Те лопались, девушка молча вздрагивала, парень хохотал. У парня на ногах были домашние тапочки.
– Встать! – грозно приказал Комов, обращаясь к парню.
Лопнул очередной пузырь, но любитель жвачки со скамейки не поднялся.
– Я кому сказал! – прошипел Комов. – Какой здесь код?
Парень хотел было пожать плечами, но по выражению лица мужчины понял: шутить не стоит, больно уж зол незнакомец.
– Два, три, семь, – сказал он и тронул девушку за локоть. – Пошли отсюда! – прошептал он.