Процедура происходила в полной тишине.
Легкая куртка костюма была на «молниях», на «молниях» были и карманы.
Неожиданно внимание Артиста привлекли замочки этих «молний». На их поводках болтались удлиненные металлические висюльки.
Артист присмотрелся к одной из них, сравнил с другими.
– Отличный у тебя костюмчик, – вдруг заметил Артист, – удобный. Думаю, ба‑альших денег стоит. – И он показал висюльку Доку.
Боцман ошалело раскрыл рот.
– А ты думал! – серьезно заметил Перегудов. Он приблизил серебристую висюльку к глазам, сильными пальцами хирурга чуть повернул блестящую головку против часовой стрелки. Она вдруг подалась и легко свинтилась, обнажив крохотное электронное устройство.
– Вуаля! Как говорили древние – бойтесь данайцев, приносящих яйцев.
– Вот‑вот, – шепнул Артист, – замечательный прикид. Да только ради него одного стоило шишки набивать. А, Боцман?
Док аккуратно вновь собрал хитрую висюльку и вернул в прежнее состояние.
Так же обследовал остальные. Все они оказались подлыми «жучками». А один обнаружился даже на короткой «молнии» заднего брючного кармана.
– Ну это я уж и не знаю, какие звуки транслировать… – заметил Артист.
Все трое усмехнулись и вернулись на прежнее место.
«Все четко, – написал Артист на программке и кинул на траву, чтобы каждый мог прочесть. – Прослушка. Высший класс. Американская или итальянская».
– Ладно, парни, – сказал Боцман. – Коли так, вы тут сидите, толкуйте, а я пойду маленько пошляюсь, обследую окрестности.
Пастухов одобрительно кивнул.
Боцман вытащил из «джипа» маленький кассетный магнитофончик с приемником и, выкрутив на полную громкость забойную музыку и разухабистые голоса бойких ведущих радиостанции «Максимум», неспешно побрел к берегу речки, унося на себе «дары» неведомых данайцев.
Когда Хохлов удалился на приличное расстояние и его ослепительный силуэт замаячил в лучах солнца лишь ярким белым пятнышком среди зеленой травы, Док сказал:
– То‑то я все гадал: с чего бы это у меня на прошлой неделе дома телефончик растренькался? Стало быть, «ушки» вешали.
– И у меня… – кивнул Артист.
– И у нас с матерью тоже, – добавил Муха.
– Ясно! Какие будут соображения у честной компании? – обвел их глазами Перегудов.
– Чего тут соображать? – сказал Пастух. – И козе понятно – нас снова взяли в оборот.
– Как думаешь, откуда ноги растут? – спросил Артист.
– Откуда всегда… – мрачно прищурился Пастух. – Кому‑то позарез потребовалось собрать нас всех в одном месте. Что им, как видите, удалось. За вычетом Кольки‑симулянта. Видно, не достали тебя, Трубач, в твоей палате номер шесть. Не сыскали.
– Или… списали за ненадобностью по болезни как отработанный материал,заметил Перегудов. – Да, Коля, как ты, кстати, загремел туда? А ну‑ка расскажи.
– Чего рассказывать? Жизнь обрыдла – вот и загремел, – отвернулся Трубач.Лежал кверху пузом – римских философов читал. А еще Ницше и Эдгара По.
– Понятно, – кивнул Перегудов. – Лучшее чтение для потенциального самоубийцы.
– А в больнице как оказался? – спросил Пастух.
– Да я Доку докладывал… Лежал как‑то ночью, обдумывал способ… Тут звонок в дверь – сестра из Саратова. Она ж невропатолог. Только увидела меня, с ходу просекла, в какой я депрюге.
– Да я Доку докладывал… Лежал как‑то ночью, обдумывал способ… Тут звонок в дверь – сестра из Саратова. Она ж невропатолог. Только увидела меня, с ходу просекла, в какой я депрюге. Наутро села на телефон, коллег в Москве навалом, ну и сосватала… – Значит, кроме сестры, никто не знал, где ты залег? – уточнил Пастухов.Хорошо подумай! Вспомни.
– Никто. Железно.
– Так, – сказал Артист. – Стало быть, скорей всего, эти типы просто не вычислили твою дислокацию. В любом случае ясно – против нас явно не дураки. Все учли, даже твой, Трубач, юбилей. Сели на подслушку, прицепили хвост.
– Почему бы им прямо на нас не выйти? – почесал за ухом Пастух. – Уж больно капитально все вопросы решают… На хрена такие подходы?
– И работают без дураков, – продолжил Перегудов. – Ведь сколько времени – мы ни сном ни духом… Единственное, чего они сегодня не учли, так этого пикника.
Пришлось тащиться за нами – ну и засветились.
– Может, просто грохнуть хотят? – предположил Муха.
– Не спеши, парень, – жестко усмехнулся Док. – Хотели бы прижмурить – не ломали бы голову. Гонки, приз… Да на фига? Один залп из гранатомета – и пишите письма! Нет, здесь что‑то друго‑о‑е… – Главное – кому все это нужно? – упрямо повторил Артист. – Или кому мы мешаем?
– Ну, тут выбор большой, – развел руками Док. – Даже слишком.
– Стало быть, будем ждать… – сказал Пастух. Боцман вернулся минут через сорок в одной тельняшке и белых штанах.
– А хламида? – повернулся к нему Артист. – По‑моему, уходя ты был одет побогаче.
– А ну ее, хламиду. – Боцман сверкнул белыми зубами. – Где‑то на сучке осталась. Пускай теперь этим воронам дятлов транслирует.
– Принято и подписано, – согласился Док. – Ну а дальше‑то что?
– А дальше – ничего, – сказал Трубач. – Есть, пить, веселиться, лабать на саксе. Если мы им нужны – прорежутся.
– Занятно, – встрепенулся Артист. – Почему‑то принято считать, что художники и музыканты, как правило, дураки. Слушай, Ухов, может, ты не музыкант?
– Не‑а, – покачал головой Николай. – Куда там! Я просто наемник. Солдат неудачи.
День прошел в точном согласии с программой, объявленной Трубачом. Ели, пили, вспоминали прошлое и по загадочному устройству человеческой психики к вечеру волнения минувшей ночи уже казались им далекими и нереальными.
Сами не заметили, как начало смеркаться, но уезжать не хотелось, да и Трубач обратно к людям в белых халатах не торопился. Вновь развели костер и просидели в разговорах до темноты… В Москву засобирались, когда уже совсем стемнело. Залили костер, сели в машину и медленно тронулись в молчании, понимая, что праздник кончился и они снова вступают в зону неизбежных боевых действий.
Неслись по лесной дороге как бы в узком коридоре между двумя стенами леса.
Лучи фар выхватывали из мрака самые храбрые деревца, выбежавшие из строя прямо к бетонке.
Вопреки обыкновению, Артист упорно молчал, неотрывно глядя вперед в ветровое стекло из‑за черных спин сидящих впереди рулевого Боцмана и Пастухова.
Изредка посматривал и назад. Его тревога передалась остальным, и все не чаяли поскорей проскочить этот участок, эти семь или восемь километров лесного массива, откуда их безнаказанно могли «загасить» одним выстрелом из РПГ‑7.
Все чувства, мысли и ощущения вновь сделались… фронтовыми, до боли напряженными.