Мальчишка лет пяти стоял за дверью. Он выкатился на меня. Я подхватил его. Он стал вырываться.
Девочка постарше кинулась к нему.
— Никого нету дома, — сказала она. — Васенька, не плачь!
— А я вовсе не плачу, — сказал Вася и смело уставился на меня голубыми глазами.
— Ребятки, мне никого не надо. Мне бы только напиться водички.
— А ты кто? — вдруг спросил Вася. — Пастух?
— Нет, не пастух.
Я снял с плеча этюдник и раскрыл его.
— Ой, какие! — обрадовался Вася. — Синенькие, красненькие, зелёненькие!.. Танькая Танька, сколько красков!
Таня подала мне воды. Я стал пить. Я выпил три кружки и ещё половинку.
— Пейте, — сказала Таня, — нам не жалко.
— Будет, спасибо.
Я кивнул на дверь. Она вся была покрыта меловыми линиями, человечками, домиками и загогулинами.
— А это кто рисовал?
Таня смутилась и схватила тряпку:
— Это мы с Васькой… Я мел из школы принесла… Это мы так.
А Вася стал совать мне в руки мелок:
— Дяденька, нарисуй нам чего-нибудь, ладно?
Я взял мелок:
— Что ж вам нарисовать?
— Лошадку, — не задумываясь, ответил Вася.
— Чтоб стояла или чтоб бежала?
Вася посоветовался с сестрой:
— Чтоб бежала.
Я стал рисовать. Я очень старался. Мне хотелось нарисовать так хорошо, как только умею. Таня с Васей сопели за моей спиной.
Я представил себе мчащегося галопом коня. Шея его вытянута. Хвост и грива развеваются по ветру. Острые копыта рассекают воздух.
Мелок скрипел и крошился. Я стирал неверные линии, поправлял, а когда закончил, почувствовал настоящую усталость и с жадностью допил кружку.
Лошадка получилась хорошо, мне самому понравилась. Ребята смотрели на меня точно на волшебника. Я стал собирать свои пожитки, но Вася обнял меня за ногу:
— Дяденька, ещё нарисуй, ещё!..
— Нет, друзья, надо идти. Всего хорошего!
И я снова зашагал по дороге.
К вечеру я добрался до Лепешихи и поселился в Лепешихинском бору, у старого лесника.
Старик очень любил своё дело. Целыми днями он всё бродил по лесу, а по вечерам уговаривал меня:
— Сынок, бросай своё художество, переходи на лесное ремесло. Я тебя обучу, будешь мне помощником. Гляди, у нас лес какой — красный, мачтовый, сосна к сосне!
Я отвечал, прислушиваясь к лесному шуму за окном:
— Надо подумать, Игнат Петрович… Не сразу, Игнат Петрович…
Старик не отступал:
— Вернёшься в Москву — подавай в Лесной институт. Дадут тебе звание, форму наденешь, дом поставишь себе…
Четыре месяца я прожил у него, и все четыре месяца он меня уговаривал. Мне не хотелось обижать старика, и я делал вид, будто на самом деле соглашаюсь идти в лесничие.
Когда я осенью собрался уезжать, он даже заложил свою двуколку:
— Так и быть, сынок, подвезу тебя до станции. Всё-таки будущий лесничий…
Я уложил сделанные за лето картинки, и мы покатили по знакомой дороге.
Берёзы теперь были разные: ярко-жёлтые, оранжевые, красные… Поле было убрано. В деревне шумела молотилка. Ветер донёс до нас обрывки соломы, кусочек песни:
Полюшко, поле,
Полюшко, широко поле…
Вдруг за нами погнался мальчишка. Сквозь пыль мелькали красная рубаха, взлохмаченная голова:
__ Дяденька-а!.. Погоди-ите!..
Игнат Петрович придержал коня. Мальчик подбежал, запыхавшись:
— Я тебя сразу узнал: и очки, и ящик, где краски… Иди к нам, нарисуй Чапаева на лошадке! А то я тогда позабыл…
Я поднялся на крылечко.
В избе было чисто, светло. Стены, окна, двери, потолок — всё было прибрано, побелено и покрашено. Вся семья сидела за столом.
Вася весело закричал:
— Танька! Тятя! Это который лошадку…
— Милости просим, — сказал Васин отец и усмехнулся: — Задали ж вы мне работу! Стал я красить дверь — плач поднялся: «Тятя, не трожь лошадку, не трожь!» Пришлось схитрить.
Я оглянулся на дверь.
Там, как и четыре месяца назад, мчалась нарисованная мелом лошадка. Вокруг неё был оставлен четырёхугольник, и получилось, точно картинка висит на двери.
Я подарил им небольшой этюд и вернулся к старику. Мы поехали.
— Игнат Петрович, — сказал я, — не взыщите, я решил всё-таки при своём деле остаться, при художестве!..
И рассказал ему про лошадку. Старик молчал, точно прислушивался к далёкому стуку молотилок и к затихающей песне:
Полюшко, широко поле…
ЛЕТОМ
Стоял невыносимо жаркий июльский день. В поисках тени я спустился в метро. Там было очень хорошо. Мраморный вестибюль был полон прохлады.
Я подошёл к кассе. Впереди меня брали билеты пионер и пионерка — оба светловолосые, загорелые, с короткими весёлыми носами. На ней было белое платье и тапочки на босу ногу, а на нём — ковбойка и трусы, а на ногах ничего, кроме загара и пыли.
Я зашагал за ними, думая: «Может, они будут говорить что-нибудь такое, что мне потом пригодится для детского рассказа». Но они ничего такого не говорили, а просто, взявшись за руки, весело болтали.
Вот они подошли к эскалатору, нараспев прочитали:
ВНИМАНИЕ! ДВИЖУЩАЯСЯ ЛЕСТНИЦА,—
и предъявили билетики.
Контролёрша надорвала было билетики, но вдруг спохватилась:
— Девочка, проходи. А ты, сынок, останься.
— Почему? — спросил мальчик.
— Как — почему? — ответила контролёрша. — Ты босой, а мы босых на эскалатор не пускаем.
— Но почему же? — удивился мальчик.
— Опять почему? Да потому, что ступишь босой пяткой, зацепишься ещё за что-нибудь, а мы потом отвечай!
— Тётенька, пустите его! — вступилась девочка. — Ведь это он просто закаляется.
— Ну и пускай закаляется, — ответила контролёрша, — только не на эскалаторе. Ребятки, отойдите в сторонку, не мешайте движению!
Ребята отошли в сторонку и стали советоваться, как быть. А я издали, из-за колонны, слежу за ними. Мне интересно: покинет ли пионерка своего товарища в трудную минуту или поплетется вместе с ним по раскалённой, знойной Москве?
И вот вижу: они поговорили, потом она махнула ему рукой и пошла к эскалатору, а он остался. Мне даже обидно стало. «Вот, — думаю, — все они, девчонки, таковы! Чуть какая трудность, они на попятную».
Я поехал за ней.
Внизу она подошла к соседнему эскалатору и — раз, раз! — быстро скинула обе тапочки и опустила их на нижнюю ступеньку. И сразу обе тапочки — и левая и правая — поехали вверх.
Они ехали очень важно, эти порядком стоптайные тапочки. Они занимали отдельную ступеньку. Пассажиры осторожно обходили их.
Вот обе тапочки подкатили к мальчику. Он их подхватил, стал напяливать на ноги…
— Смотри не разорви! —сказала контролёрша.
Но лестница уже понесла мальчика к подруге, которая ждала его внизу, пальцами маленьких ног трогая холодные глазированные плитки на полу.
Конечно, ничего в этом особенного нет, но мне просто понравилось, как тапочки сами ехали, точно бог весть какие важные персоны.
МОЙ ПЕРВЫЙ БУКЕТ
Я был в одной школе, читал пятым и шестым классам свои рассказы, и ребята преподнесли мне огромный букет. Может, и не огромный, но мне он показался очень большим. Ведь это был мой первый букет!
Ребята проводили меня до угла, и вот я остался один со своим букетом. Я всё нюхал, всё разглядывал его. Там были анютины глазки, левкои, белые астры, гвоздика…
Я зашёл в телефонную будку, позвонил домой:
— Жена, беги скорей в Мосторг, купи большую цветочную вазу!
— Что?
— Вазу, говорю! Для букета.
— Какого пакета?
Я кричу в самую трубку:
— Для букета! Мне ребята в школе букет подарили.
— Букет? — Она обрадовалась. — Так бы и сказал. Бегу! Приходи скорей!
— Ладно.
Я положил трубку и гордо зашагал по широкой улице.