Есть, есть! Как не быть! Я вам скажу, и очень есть, да не слушают, не слушают. Вот в чем вся беда: умных людей, нас не слушают.
Крутицкий . Мы сами виноваты: не умеем говорить, не умеем заявлять своих мнений. Кто пишет? Кто кричит? Мальчишки. А мы молчим да жалуемся, что нас не слушают. Писать надо, писать — больше писать.
Мамаев . Легко сказать: писать! На это нужен навык, нужна какая-то сноровка. Конечно, это вздор, но все-таки нужно. Вот я! Говорить я хоть до завтра, а примись писать — и бог знает что выходит. А ведь не дурак, кажется. Да вот и вы. Ну, как вам писать!
Крутицкий . Нет, про меня вы не говорите! Я пишу, я пишу, я много пишу.
Мамаев . Да! Вы пишете? Не знал. Но ведь не от всякого же можно этого требовать.
Крутицкий . Прошло время, любезнейший Нил Федосеич, прошло время. Коли хочешь приносить пользу, умей владеть пером.
Мамаев . Не всякому дано.
Крутицкий . Да, вот кстати. Нет ли у вас на примете молодого человека, поскромнее и образованного, конечно, чтобы мог свободно излагать на бумаге разные там мысли, прожекты, ну и прочее.
Мамаев . Есть, есть именно такой.
Крутицкий . Он не болтун, не из нынешних зубоскалов?
Мамаев . Ни-ни-ни! Только прикажите, будет нем, как рыба.
Крутицкий . Вот видите ли, у меня написан очень серьезный прожект, или записка, как хотите назовите; но ведь вы сами знаете, я человек старого образования…
Мамаев . Крепче было, крепче было.
Крутицкий . Я с вами согласен. Излагаю я стилем старым, как бы вам сказать? Ну, близким к стилю великого Ломоносова.
Мамаев . Старый стиль сильнее был. Куда! Далеко нынче.
Крутицкий . Я согласен; но все-таки, как хотите, в настоящее время писать стилем Ломоносова или Сумарокова, ведь, пожалуй, засмеют. Так вот, может ли он дать моему труду, как это говорится? Да, литературную отделку.
Мамаев . Может, может, может.
Крутицкий . Ну, я заплачу ему там, что следует.
Мамаев . Обидите, за счастье почтет.
Крутицкий . Ну вот! С какой же стати я буду одолжаться! А кто он?
Мамаев . Племянник, племянничек, да-с.
Крутицкий . Так скажите ему, чтобы зашел как-нибудь пораньше, часу в восьмом.
Мамаев . Хорошо, хорошо. Будьте покойны.
Крутицкий . Да скажите, чтобы ни-ни! Я не хочу, чтобы до поры до времени был разговор; это ослабляет впечатление.
Мамаев . Господи! Да понимаю. Внушу, внушу.
Крутицкий . Прощайте!
Мамаев . Я сам с ним завтра же заеду к вам.
Крутицкий . Милости просим.(Уходит, Мамаев его провожает.)
ВыходятКлеопатра Львовна иГлумова .
Явление второе
Мамаева иГлумова .
Мамаева . Молод, хорош собой, образован, мил! Ах!
Глумова . И при всем при этом он мог погибнуть в безвестности, Клеопатра Львовна.
Мамаева . А кто ж ему велел быть в безвестности! Уж довольно и того, что он молод и хорош собою.
Глумова . Коли нет родства хорошего или знакомства, где людей-то увидишь? где протекцию найдешь?
Мамаева . Ему не надо было убегать общества, мы бы его заметили, непременно заметили.
Глумова . Чтобы заметным-то быть, нужно ум большой; а людям обыкновенным трудно, ох как трудно!
Мамаева . Вы к сыну несправедливы, у него ума очень довольно. Да и нет особенной надобности в большом уме, довольно и того, что он хорош собою. К чему тут ум? Ему не профессором быть. Поверьте, что красивому молодому человеку, просто из сострадания, всегда и в люди выйти помогут, и дадут средства жить хорошо. Если вы видите, что умный человек бедно одет, живет в дурной квартире, едет на плохом извозчике — это вас не поражает, не колет вам глаз, так и нужно, это идет к умному человеку, тут нет видимого противоречия. Но если вы видите молодого красавца, бедно одетого, — это больно, этого не должно быть и не будет, никогда не будет!
Глумова . Какое у вас сердце-то ангельское!
Мамаева . Да нельзя!..
Мы этого не допустим, мы, женщины. Мы поднимем на ноги мужей, знакомых, все власти; мы его устроим. Надобно, чтобы ничто не мешало нам любоваться на него. Бедность! Фи! Мы ничего не пожалеем, чтобы… Нельзя! Нельзя! Красивые молодые люди так редки..
Глумова . Кабы все так думали…
Мамаева . Все, все. Мы вообще должны сочувствовать бедным людям., это наш долг, обязанность, тут и разговаривать нечего. Но едва ли вынесет чье-нибудь сердце видеть в бедности красивого мужчину, молодого. Рукава потерты или коротки, воротнички нечисты. Ах, ах! ужасно, ужасно! Кроме того, бедность убивает развязность, как-то принижает, отнимает этот победный вид, эту смелость, которые так простительны, так к лицу красивому молодому человеку.
Глумова . Все правда, все правда, Клеопатра Львовна!
Явление третье
Глумова ,Мамаева ,Мамаев .
Мамаев . А, здравствуйте!
Глумова . Я уж не знаю, кому на вас жаловаться, Нил Федосеич!
Мамаев . А что такое?
Глумова . Сына у меня совсем отбили. Он меня совсем любить перестал, только вами и грезит. Все про ваш ум да про ваши разговоры; только ахает да удивляется.
Мамаев . Хороший мальчик, хороший.
Глумова . Он ребенком был у нас очень удивителен.
Мамаева . Да он и теперь почти дитя.
Глумова . Тихий, такой тихий был, что удивление. Уж никогда, бывало, не забудет у отца или у матери ручку поцеловать; у всех бабушек, у всех тетушек расцелует ручки. Даже, бывало, запрещаешь ему; подумают, что нарочно научили; так потихоньку, чтоб никто не видал, подойдет и поцелует. А то один раз, было ему пять лет, вот удивил-то он нас всех! Приходит поутру и говорят: «Какой я видел сон! Слетаются ко мне, к кроватке, ангелы и говорят: люби папашу и мамашу и во всем слушайся! А когда вырастешь большой, люби своих начальников. Я им сказал: ангелы я буду всех слушаться…» Удивил он нас, уж так обрадовал, что и сказать нельзя. И так мне этот сон памятен, так памятен…
Мамаев . Ну, прощайте, я еду, у меня дела-то побольше вашего. Я вашим сыном доволен. Вы ему так и скажите, что я им доволен.(Надевая шляпу.) Да, вот было забыл. Я знаю, что вы живете небогато и жить не умеете; так зайдите ко мне как-нибудь утром, я вам дам…
Глумова . Покорно благодарим.
Мамаев . Не денег — нет; а лучше денег. Я вам дам совет относительно вашего бюджета.(Уходит.)
Явление четвертое
Мамаева иГлумова .
Глумова . Довольны, так и слава богу! Уж никто так не умеет быть благодарным, как мой Жорж.
Мамаева . Очень приятно слышать.
Глумова . Он не то что благодарным быть, он может обожать своих благодетелей.
Мамаева . Обожать? Уж это слишком.
Глумова . Нет, не слишком. Такой характер, душа такая. Разумеется, матери много хвалить сына не годится, да и он не любит, чтобы я про него рассказывала.
Мамаева . Ах, сделайте одолжение! я ему ничего не передам.
Глумова . Он даже ослеплен своими благодетелями, уж для него лучше их на свете нет. По уму, говорит, Нилу Федосеичу равных нет в Москве, а уж что про вашу красоту говорит, так печатать, право, печатать надо.
Мамаева . Скажите пожалуйста!
Глумова . Какие сравнения находит!
Мамаева . Неужели?
Глумова . Да он вас где-нибудь прежде видал?
Мамаева . Не знаю. Я его видела в театре.
Глумова . Нет, должно быть, видал.
Мамаева . Почему же?
Глумова . Да как же? Он так недавно вас знает, и вдруг такое…
Мамаева . Ну, ну! Что же?
Глумова . И вдруг такое родственное расположение почувствовал.
Мамаева . Ах, милый мальчик!
Глумова . Даже непонятно. Дядюшка, говорит, такой умный, такой умный, а тетушка, говорит, ангел, ангел, да…
Мамаева . Пожалуйста, пожалуйста, говорите! Я, право, очень любопытна.
Глумова . Да вы не рассердитесь за мою глупую откровенность?
Мамаева . Нет, нет.
Глумова . Ангел, говорит, ангел; да ко мне на грудь, да в слезы…
Мамаева .