Ему предстоял очень неприятный разговор с суровой и скорой на расправу супругой.
Глава 6
– У меня болит голова, я больше не могу.
– В каком месте концентрируется боль?
– В затылке, в висках… Везде! Я больше не могу!
– Очень богатый соматик… Это очень хорошо, это значит, мы подобрались к очень важному эпизоду. Поработаем над ним. Картинка есть?
– Глаза слепит, солнце… Ой, холодно-то как! (Студентка ежится.) Очень холодно! (Жалобно стонет.) Одна искра – и все… Гостей созвала, хотела праздник отпраздновать…
– Что вы видите?
– Кусок красной тряпки. С синими разлапистыми цветами.
– Что это?
– Это – моя мать.
– Очень интересно, пройдем этот момент еще раз… Один, два, три, четыре, пять…
***
Зимой пришли сорокаградусные морозы – долгие, неотступчивые, трескучие. Маринка вернулась из роддома в общежитие и испугалась – застудится ребенок!
Девчонки обступили сверток на кровати, курлыкали взволнованно и восхищенно.
– Что делать будешь? – спросила опытная Лика, морщась от детского писка.
– К матери поеду, – ответила Маринка и растерянно вздохнула: а что делать-то?
Она уже придумала, что соврет родным: муж Игореша проходил производственную практику на стройке и на него упала бетонная плита с подъемного крана – байка, весьма достойная лживого Игореши…
Поверит мать или не поверит – не важно. Кроме как в Мурмыш, ей, Маринке, возвращаться некуда…
Однако врать не потребовалось… К сожалению? Или к счастью?
Ранним морозным утром Маринка вышла из электрички, заботливо кутая кнопочный носик сына от ледяного воздуха. Перебросила сумку с пожитками через плечо, заскрипела снегом по тропинке прочь от станции.
Миновала дом цыганского барона, бросила беглый взгляд на строящийся особняк Расула.
Было так холодно, что даже мурмышским собакам, славным своей брехливостью на всю округу, неохота было вылезать из будки и пугать прохожих. Закуржавленные деревья голубели на фоне розоватого рассвета, на пронзительно густой эмали небосвода неохотно гасли хрустальные игольчатые звезды.
Маринка шла по улице с онемелыми от тяжести руками. Миновала дом Лидии Ивановны. А вот и барак тети Глаши, соседки, ее знатный фикус на окне за кружевной морозной вязью. А вот и родной дом…
Вдруг она недоуменно остановилась. Переложила сына с руки на руку. На секунду ей показалось, что она ошиблась улицей… Но как можно ошибиться улицей, если их в поселке всего три?
Маринка глядела и не верила собственным глазам: на месте родного барака чернела глубокая яма с полуобвалившимися краями.
Мир в глазах постепенно темнел, будто над поселком после рассвета, противно всем законам природы, стали внезапно сгущаться сумерки… Девушка медленно осела на припорошенный золой, серый с черными подпалинами снег…
– На самый Новый год это случилось, – поведала баба Глаша (по своему обыкновению, она дежурила у окна), уводя полуобморочную соседку в свой дом. – Морозы стояли страшенные… Верка детей к бабке в Осиповку отвезла, а сама думала гульнуть хорошенько. Гостей назвала… У нее же рождение было перед самым Новым годом, сороковник стукнул… Расул ей новый халат подарил, помирились, стало быть…
Бабка Глаша не торопилась с рассказом, получая от повествования искреннее удовольствие.
– Говорили Верке – чини колонку! А она все отнекивалась… Вот и некает теперь на небе…. Прости, Господи, меня, грешную! – Соседка привычно перекрестилась. – В морозы форточку не больно-то откроешь, вот она дом и закупорила, как консерву. А потом, видать, одна искра – и все полыхнуло. Даже на соседней улице стекла повыбивало. Шуруповым еще повезло. Петька с детишками на праздники в Самару уехал, к родичам, только поэтому живы остались.
Имущество все, конечно, ухнуло, но зато хоть сами целы…
Маринка потерянно смотрела в окно, опустив руки. Ей казалось, что среди щепок и обугленного дерева видны припорошенные пеплом ее детские игрушки…
– От Верки только кусок халата и нашли, его и похоронили… А Ленка с Валькой сейчас у бабки твоей. На похороны приезжали, а потом опять в деревню вернулись – жить-то где-то надо… Ох, сиротинки они, бедные, – завыла бабка Глаша, привычно утирая слезы.
А потом цепко оглядела нечаянную гостью и въедливо осведомилась:
– А ты теперь как же? – С любопытством прищурилась: – Что без мужа приехала?
– Занят он, – отмахнулась Маринка и принялась натягивать пальто.
– Ты куда? – захлопотала соседка. Ей, видно, хотелось покалякать по душам с осиротевшей девушкой, которую она знала с малолетства. – Посиди, чаю попей! Куда ты с дитем пойдешь в такую морозину?
– К бабке, в Осиповку, – объяснила Маринка, застегивая пуговицы.
Сходя с крыльца, при виде почернелых угольев на месте взрыва она лишь молча опустила ресницы, гася набежавшие слезы. Подумала: «Лучше бы в тот вечер там оказалась я – вместо нее…»
– Ты теперь, Маринка, в семье старшая, с тебя и спрос. – Бабка Нюра платочком утерла повлажневший уголок глаза. – Пенсия у меня маленькая, да и ту не платят. Детей я содержать не могу, годы уже не те. Так что собирай Ленку и Вальку и бери их с собой, в Самару. Вы с мужем – люди молодые, сумеете ребятню на ноги поднять.
Мрачная Ленка сидела за столом, уставившись неподвижным взглядом в раскрытую книгу, и вслушивалась в разговор старших. Губы ее были капризно оттопырены, светлые бровки насуплены: девочке не нравилось, что ее увезли из Мурмыша, от подружек и привычных игр. Да и в школу отныне приходилось ходить за три километра, и это было ей тоже не по душе. Младший Валька, по обыкновению, как оглашенный носился по улице, пока особо не задумываясь над изменениями в своей судьбе.
– Не могу я их забрать, баба Нюра. – Маринка понурила голову. – Как я их заберу? Куда? У меня самой маленький. И жить негде.
– А муж твой – что он?
Маринка замолчала, конфузливо отвела взгляд.
– Разошлись мы с ним…
– Уже? – охнула бабка, от удивления прикрыв рот рукой. – Быстрые же вы, городские, как я погляжу! Но алименты, алименты-то он платить будет? По закону на ребятенка положены деньги!
– Да ведь он студент… Какие с него алименты?
Женщины пригорюнились. В доме стало тихо. Только потрескивали поленья в печи, тикали ходики да февральский буран завывал за окном, наметая сугробы под самую крышу.
– Видно, выход один, – со вздохом вымолвила бабка. – Придется ребят в детский дом отдать. Сиротинушки вы мои несчастные…
Внезапно, точно прорвалась где-то плотина и по камням зазвенел говорливый ручей, раздался обидчивый Ленкин голосок:
– Только попробуй отдай! Я сбегу оттуда!
– Не дело это, баба Нюра, – разжала усталые губы Маринка. – Что ж они, совсем подзаборные?
– Ну, тогда оставайтесь все вместе в деревне жить, – согласилась бабка. – Ты в колхоз дояркой пойдешь. Денег там, конечно, тоже не платят, как и везде, зато хоть молоко будет. Тем и будем сыты.
Маринка в ужасе содрогнулась. Ферма, коровы, навоз… Не то чтобы она боялась грязной работы или брезговала ею, но страшно ей было на всю оставшуюся жизнь запереть себя в вымершей деревне, затерянной на просторах бескрайней заволжской степи. Только поддайся однажды ее засасывающей силе – не выберешься из трясины никогда и ни за что! А ведь ей еще и двадцати нет…
– Давай, баба Нюра, сделаем так, – рассудила девушка. – Я пока сына у тебя оставлю, а сама в Самару подамся. Хоть сутками буду улицы мести, а все ж денег добуду.