После долгого молчания она заключила:
– Все равно кофе у тебя хороший. – И пожала плечами. – Сменим тему. Твоя Пусс Киллиан… Она мне нравится, Трев. Очень нравится. Но какая забавная вещь: сначала кажется, будто она тебе все о себе рассказывает, а потом соображаешь, что на самом деле ничего не сказала. Кстати, что она собой представляет?
– Не знаю. Не смотри на меня так. Я знаком с ней четыре месяца. Каждые две недели она на пару дней исчезает. Можно было бы чуточку покопаться. Но это ее дело. Пусть расскажет, когда пожелает и если пожелает. Знаю, что она из Сиэтла, не гоняется за деньгами, от роду ей двадцать четыре или двадцать пять лет, незадолго до появления здесь рассталась с мужем. Я познакомился с ней на пляже исключительно потому, что она наступила на морского ежа, метала громы и молнии, приказала мне подойти и немедленно что-нибудь сделать. Знаю, что энергии у нее хватит на трех портовых грузчиков, что она может за один присест съесть трехфунтовый бифштекс, хорошо поглощает спиртное, способна подойти и плюнуть тигру в самый нос, если сочтет его умирающим от безделья. И знаю, что время от времени она намертво умолкает, желая лишь одного – чтобы все притворились, будто ее здесь нет.
– Она очень нежно на тебя смотрит, Тревис. Когда ты на нее не глядишь.
– Ах ты, интриганка!
Я попробовал еще раз и не дождался ответа от Таша. Попросил междугородную телефонистку проверить установленный там телефон и получил сообщение, что он в полном порядке. В девять с небольшим решил осведомиться, желает ли Пусс попрощаться лично или перепоручит это мне, вошел и тихонько присел на край постели. Она дышала чаще, слегка хныкала, рука во сне дергалась. Я осторожно отвел с лица рыжие волосы и увидел слезинки, сползающие по щеке из-под сомкнутых век. Положил руку на обнаженное плечо и легонько потормошил.
– Эй! Все не так уж и плохо, дружок? Она широко открыла невидящие глаза, засопела, пробормотала детским голоском:
– Да они все время говорят… – Встряхнулась, как рыжий сеттер, сфокусировала взгляд на мне, опять засопела, улыбнулась и промолвила:
– Спасибо, приятель. Меня чуть не зарезали на перевале. Который час?
– Четверть десятого.
– М-м-м… Если я верно читаю твои мысли, Макги, они меня восхищают. Очень хорошо. Оставайся на месте, а я первым делом почищу зубы.
– Мик с Барни уезжают через полчаса. Я подумал, не хочешь ли ты проститься.
Она зевнула длинно, как львица.
– Конечно хочу. Если бы ты, здоровенный, костистый и загорелый кретин, имел в голове хоть каплю здравого смысла, то заглянул бы сюда не в четверть десятого, а без четверти девять. Поспешность полезна при ловле блох, но никоим образом в том, что я тебе предлагаю. Так что поставь свой будильничек на час сиесты.
– В час сиесты мы будем в округе Шавана, нанесем визит моим старым друзьям, у которых возникли проблемы.
– Правда? – Она села, прикрыв грудь простыней. – Ну-у… Тогда быстро свари леди кофе, пока она принимает душ. И заведи будильник.
***
– ..В таком месте, – говорил Мик, – время несется так, что рехнуться можно. Пока соберешься посмотреть на камыши, на цветовую гамму, уже проехал мимо дня три-четыре назад.
Из огромной душевой, сквозь плеск, который могло бы производить небольшое стадо моржей, мы трое слышали полнозвучное пение Пусс:
– ..Держа под мышкой голову, держа под мышкой голову, она входила в башню.., в полночный час!..
– И тут я оглядываюсь, – говорила между тем Барни Бейкер, – а милый старикашечка наваливается на рычаг выходной двери, воображая, будто идет в туалет, тогда как мы летим на высоте двадцать восемь тысяч футов над бассейном Амазонки. Я кидаюсь к нему со всех ног и ласково препровождаю в нужное ему место.
Потом он выходит, глазеет на дверь, на рычаг, широко раскрывает глаза и падает замертво. Пассажиры мне помогли усадить его на место, я сую ему нюхательную соль, объясняю устройство дверей, закрытых под давлением настолько плотно, что их и десять мужчин не откроют. А он все трясет головой и бормочет: “О Боже милостивый!"
Пусс появилась точно вовремя в просторном белом шерстяном платье, с мокрыми рыжими волосами, неся полчашки кофе – остатки сваренной мной во время ее пребывания в душе порции. Она заключила крошку Барни в широкие белые шерстяные объятия, стиснула, чмокнула в щеку и назвала куколкой. Мы вышли в кормовую дверь, помахали им, посмотрели, как они сели в машину и уехали.
– Милые ребята, – сказала Пусс. – Для такого старого пляжного оболтуса с дурным вкусом ты знаешь кучу милых ребят. Меня, например. Я настолько мила, что оставила прямо возле постели наш кофе и свои сигареты. – Она подошла к телефону и отключила его. Нахмурилась у проигрывателя, задумчиво выбирая пластинки, засучив при этом рукава, так что я видел ее выбор: гитарист Джордж Ван Эпс и квартет “Модерн джаз” в Карнеги-Холл. Взял у нее обе пластинки, поставил в автомат, отрегулировал звук на ее любимую громкость.
– Пошли, милый? – с деланным жеманством произнесла она, и сразу за дверью капитанской каюты мне пришлось перешагивать через упавшее на пол белое шерстяное платье.
***
День становился жарким. “Муньекита” бежала красиво, с глубоким басовым гудением, свидетельствующим о немалом запасе сил. Мы бросили якорь в Форт-Уэрте, подальше от канала, съели по толстому куску ростбифа и сандвичи с сырым луком, распив при этом на двоих бутылку охлажденного сухого красного вина. Я коротко сообщил Пусс про Таша, про наше долгое знакомство, про его рассказ о своих бедах.
– Никто вообще не отвечает по телефону?
– Никто.
– Странно.
– Чертовски странно, Пусс. Дело в том, что он бесхитростный парень. А попал в эпицентр очень хитрой мошеннической операции, связанной с большими деньгами. Старина Таш может попробовать пробить себе дорогу и навлечет на себя вдвое больше бед.
По пути вверх по Шавана-Ривер до нас донеслась слабая кислая вонь. Глаза заслезились. Обогнув последнюю излучину, я был потрясен полным запустением. Все веселые белые плавучие дома исчезли. Все ячейки в ангаре для лодок стояли пустыми, кроме одной. С расстояния в сто футов за оставшуюся лодку можно было дать долларов пятьдесят – подвесной мотор и все прочее. Пришвартованные суда тоже исчезли, кроме ялика, полного воды, которая не дошла до бортов лишь на несколько дюймов, и старого неповоротливого круизного судна, затонувшего на мелководье. Грузоподъемника не было.
Я пришвартовался, мы сошли на берег. Поблизости от городов все старые американские шоссе бегут мимо рухнувших предприятий. Конец мечте. Памятки разбитой семейной жизни можно держать в паре картонных коробок на полке в гараже. Сломанные судьбы можно аккуратно упрятать в могилы, в тюрьмы, в психушки. Но погибшие мелкие предприятия остаются на месте, безобразные", загнивающие, с торчащими из сорняков сделанными в последней конвульсивной попытке выцветшими и изорванными отчаянными объявлениями о продаже. Каждое предприятие было связано с грандиозной мечтой – эффектное открытие, в последний раз стерты пылинки, последние приготовления, можно распахивать двери. “Мы сделаем крупное дело, милая. По-настоящему крупное”. Потом мало-помалу приходят сомнения, недоумение, смертельная безнадежность. “Так мы собирались сделать по-настоящему крупное дело? Ха!"
Кругом стояла тишина. Река несла едкие воды. Шуршали под бризом сухие листья. Поскрипывала вывеска.
Исчезли даже два бензонасоса. Я пошел к складу. Инструментов не оказалось.