Я мальчишек отговаривала. Но у них такой энтузиазм был! Горели от желания справедливость установить. По рукам бить? Пусть потешатся. А сама заявление на уход подала. Начальник без слов подписал, только попросил месяц отработать, пока новенькую обучат. На дежурства ходила, как на каторгу. Ни с кем не общалась, кроме Ольги. Подходили другие, заводили разговор, но я обрывала. В изоляции, не оправдываясь, мне легче было. Съездила в компанию, которая уборкой в фирмах занимается. Можно было сразу в трех местах работать, в одном офисе убирать утром, в другом — днем, в третьем — вечером. В зарплате не теряла, даже выигрывала, но физическая нагрузка, конечно, большая. Ничего, справлюсь!
В квартире у нас закипела бурная деятельность. Ребята мастерили ловушку по каким-то чертежам. Ничего у них не получалось. А грязи! Испытывают конструкцию — сами в чернилах, мебель в пятнах, а в нужный момент контейнер не срабатывает, не выстреливает.
Я не выдержала:
— На воде экспериментируйте! Сколько можно пачкать квартиру!
Переглянулись, грязные мордахи на меня подняли:
— Точно! На воде! Гениально!
По настоянию мальчишек Ольгу подключили, потому что у меня вор не станет красть, а у нее может. Подруга, в отличие от меня, «на ура» идею восприняла. Ольга — она как дрожжи. Не трогаешь — сидит тихо. Пошел процесс брожения — выноси святых! К начальнику ходила, во всеуслышание кричала:
— Тоже уволюсь, если тут предатели работают!
Я ее упросила:
— Охолони! Не надо усугублять! От твоих революций мне только хуже!
Ольга мужа своего привлекла. Он у нее — радиомастер и вообще золотые руки. С его помощью мальчики довели ловушку до образцового срабатывания.
Вспоминаю сейчас то время. Обвинили в кражах — и весь мир казался состоящим из врагов и недоброжелателей. Ошибочно! Рядом были люди, в том числе дети, которые мою беду восприняли как свою. А многих я и не видела — не хотела видеть. В раковину спрятаться желала. А надо было, не стесняясь, о помощи просить. Мне-то помощь почти насильно навязали!
Когда впервые приманку на дежурство понесли, у меня руки тряслись. Да и Оля нервничала. Навязчиво, ненатурально всем рассказывала, что у нее в сумке пять тысяч — задаток при размене квартир. Никто не позарился.
Дома дети и Ольгин муж как на иголках, а у нас никаких результатов. День, два, три, неделя проходит — пусто. Мальчишки приуныли, мы с Олей почти перестали нервничать. Будто охотники — ставим ловушку, но азарта прежнего нет.
Потом у одной девушки серьги пропали. Она заверещала, как резанная:
— Серьги! Золотые! Я в начале смены сняла, потому что в ушах мешают! — и на меня разъяренно уставилась.
Славик (хороший из него юрист получится — уверена) меня давно предупредил:
— Тетя Зоя! Преступник может подбросить вам улику! Не поддавайтесь на провокации!
Как было оговорено, я сначала и заявила:
— Обыскивать себя не позволю!
А следом почему-то принялась лихорадочно карманы выворачивать, из сумки все на стол высыпать, как будто бешеного таракана искала. Очень боялась эти сережки обнаружить! Пронесло. Но чей-то голос отчетливо услышала:
— Могла в лифчик засунуть!
Раздеваться прилюдно я не стала. Это уж слишком!
Валентина, старший диспетчер смены, к порядку всех призвала, на рабочие места вернула:
— Девочки! Спокойно! Самый пик! Идите работать, — обняла за плечи рыдающую девушку, увела успокаивать.
Что она ей говорила? Недолго осталось, скоро я уйду?
А потом у нас светопреставление началось: то ли коллективный психоз, то ли вор окончательно совесть потерял. Деньги, украшения, косметика — дня не проходило, чтобы кто-нибудь пропажу не обнаруживал. А Ольгина приманка, как заговоренная, — спокойно лежит, никому не нужна. У меня очешник пропал, красивый кожаный, сын на день рождения подарил. Была уверена, что украли, потом дома нашла. Говорю же — психоз.
Обстановка накалилась до предела. Мы были точно пауки в банке. Главная паучиха, конечно, я. Но почти месяц внутренних терзаний, испытаний и постоянных напоминаний себе: не имеешь права расклеиваться, у тебя сын — свою роль сыграли. В обиде своей и горечи я точно окаменела, кожа задубилась и нервы в веревки превратились. Не плакала больше вечерами, но дай мне в руки автомат и покажи на вора — расстреляла бы, не задумываясь.
До моего увольнения оставалось пять дней. Операция наша не удалась — приходилось признать. Особенно Леша и Славик расстраивались. Мальчишки! Графики дежурств, который для них Ольга перекатала, дотошно, индуктивно-дедуктивно изучали. Говорили, что надо обратить пристальное внимание на пятерых сотрудниц, принятых в последнее время. До их появления краж не было. Версии из них сыпались, как горох из мешка, одна другой дедуктивнее. А зверь в ловушку не шел! Леша и Славик горевали по-детски и отчаянно. Чтобы их порадовать, я бы осталась на станции еще на некоторое время, да невозможно. Начальник, которому вся ситуация — как кость в горле, «простил» мне два рабочих дня:
— Вы третьего октября, во вторник нас покидаете? Можете считать пятницу на этой неделе своим последним днем. Распоряжусь, чтобы Валентина внесла изменения в график.
Он полагал, что с моим уходом наступят тишь и благодать!
Признаюсь: ночами я молилась. И молитва моя была кощунственной: «Ну, пожалуйста, вор! Чего тебе стоит? Уворуй у Ольги кошелек!
Господи! Сделай так, чтобы жадность его возобладала!» Молитвы мои были услышаны.
Ольга как только ни изгалялась, придумывая соблазнительность приманки. А в тот день, который я запомню на всю жизнь, особенно не напрягалась. Просто сказала в раздевалке:
— Слышали, к нам московские артисты приехали, мюзикл привезли? Билеты дорогущие, но мой (имелось в виду: муж) купил. Куда я их дела? Ага, в кошельке.
На эти билеты воровка клюнула!
Славик и Леша потом говорили, что тетя Оля гениально с билетами придумала, никакие чернила не потребовались бы. Ведь можно просто проникнуть в зал и узнать, кто сидит на местах Ольги и ее супруга. Мне стало жаль усилий мальчиков, и я заметила, что воровка могла не идти в театр, а продать билеты у входа, загнать втридорога.
Но я забегаю вперед. Итак, утро, семь тридцать. Пик вызовов спал. Поясню — более всего «скорую помощь» требуют от десяти вечера до трех ночи. Далее затишье до полудня: хронические больные спят, алкоголики еще не успели сломать ноги-руки, дети в школе, автомобилисты без аварий добрались до мест службы. У нас в восемь утра — пятиминутка врачей и фельдшеров, пересменка бригад.
Валентина, старший диспетчер вдруг вместо того, чтобы на пересменку идти, пулей в туалет помчалась. И двигалась как-то странно, боком. Ольга первой сообразила, что дело нечисто, и рванула за Валентиной. Силой выволокла ее из туалета. Лицо, руки, светлая кофта — все у Валентины было забрызгано фиолетовыми чернилами. Не знаю, где их ребята нашли, но мы такими тридцать лет назад в школе писали.
— Попалась! Воровка! Смотрите — воровка! Вот она! — кричала Ольга.
И плакала от радости, представляете? Слезы из глаз, как из пульверизатора!
А у меня в душе пустота провалилась. Именно провалилась! Как в колодец: бурили, бурили, шаг — и пустота, где-то далеко вода плещется.
Никто ничего сначала не понял. Женщины дерутся: Валентина вырывается, а Ольга ее держит, плачет, да еще умудряется ногой лягать:
— Сволочь! Гнида! Воровка! Получай! Убить тебя мало!
Шуму было! Прибежал начальник, заодно с ним врачи двух бригад, водители, охранники. Разнимают женщин, растаскивают в стороны. Ольга в Валентину, как клещами вцепилась, не отодрать. Наконец растащили. Оля стала горячо объяснять из-за чего сыр-бор.
Мне стало грустно-грустно. Вроде бы справедливость восторжествовала, облегчение надо испытывать, а у меня тяжелая пустая грусть. Наверное, когда человеку в суде оправдательный приговор выносят, он подобное чувствует: усталость и печаль.
Не стала дослушивать Олю, вернулась в диспетчерский зал. Мигала лампочка, шел вызов, я его приняла. На уроке физкультуры девочка вывихнула ногу…
Сейчас у нас старшим диспетчером Ольга.
Заявления на Валентину в милицию мы подавать отказались, у нее двое детей. Бог накажет, а мы грех не возьмем в тюрьму сажать. Уволилась она по собственному желанию.
Ольга мне ставит только дневные и ночные дежурства. Никто не возмущается, считают это как бы компенсацией морального ущерба. А по утрам я в одном офисе убираю. Хорошая прибавка в наш с Лешей бюджет.
Лотерея
Не знаю, существуют ли типичные мужские ночные кошмары, но женские точно есть. Всем моим подругам периодически снится, что они вышли из дома, не надев юбку или блузку. Мои мама и бабушка ходили в школу в коричневых форменных платьях и фартуках. Десять лет со стойким упорством их преследовали ночные кошмары, будто вызвали на уроке к доске, а они не могут повернуться спиной к классу, потому что забыли платье надеть и только фартук прикрывает спереди наготу.
Во времена моего счастливого детства школьную форму отменили, но изощренные ночные страхи остались. Например, у меня был замечательный костюмчик — юбка в красную с синим клетку, белая манишка и красный жакетик. В повторяющемся сне я щеголяла в юбке и манишке, напоминавшей слюнявчик младенца, а жакетик куда-то улетучивался.
Снится ли мальчикам, юношам, мужчинам, что они оказались на людях в галстуке и без штанов? Не знаю. Но любые ночные кошмары всего женского населения планеты меркнут перед тем, что произошло со мной в реальности.