И опять он появлялся как ни в чем не бывало, и опять исчезал на время, необходимое ей, чтобы остыть и вернуться в себя – обыденную, расхожую, надоевшую. Обмана не было. Была банальная интимная близость, постепенно становившаяся привычкой.
В часы откровений Эдик исподволь расспрашивал ее о райкомовсккх делах, нравах, о поведении и разговорах высоких московских гостей, советовал и советовался иногда, и, ослепленная влечением, Светлана делилась выводами и наблюдениями, вполне понимая, что Аракелов направляет ее жизнь по нужному ему руслу. Ей не предлагали сотрудничества, не подсовывали на подпись обязательств, не сулили гонораров – ничем не сковывали свободы выбора и действий. И хотя она сознавала мнимость предоставленных свобод, такая жизнь ее вполне устраивала – обеспечивала надежное прикрытие и вносила разнообразие в серую череду провинциальных будней. Многочисленные поклонники, становившиеся или не становившиеся любовниками по ее выбору, неизменно отличались щедростью. Она же всегда могла утешиться тем, что выполняет ответственное задание, и потому не испытывала никаких угрызений так называемой совести.
В 1983‑м Эдика перевели в Ростов. Он был уже капитаном областного УКГБ, имел довольно широкую сеть агентуры во всех сферах. Не забыл он и о Светлане – теперь она трудилась в идеологическом секторе обкома комсомола. Вихрь новых знакомств закружил, увлек ее – одни из них позволяли извлекать материальную выгоду, от других по желанию можно было избавиться с помощью Эдика.
Отношения между ними стали почти родственными, однако он не противился ее увлечениям и даже браку, который она пожелала оформить с артистом местного театра. Впрочем, Эдик знал, что брак этот продлится недолго. Так оно и случилось: убитый горем артист уехал в неизвестном направлении, а Светлана вскоре забыла о нем.
Пору, когда оглядка на прошлое становится потребностью, скрасил переезд в Москву. Это было ее давней мечтой. Еще не старая для достойной, лучшей жизни, для того, чтобы обзавестись знакомствами на столичном уровне, Светлана окунулась в водоворот новых событий. У нее очень скоро появилась пристойная квартира в Бирюлево, машина с гаражом, посольский ухажер, поставлявший деньги и ценную информацию для Аракелова. По утрам она просиживала часами в модных салонах, одевалась в платья от Юдашкина, посещала театры, выезжала на пикники, год пробыла замужем за стареющим капитаном торгового флота, с которым развелась по обоюдному согласию и без скандала, получив в результате имущественного раздела дом в деревне Муракино под Икшей и новенький катер…
В дверь постучали, напоминая о необходимости отъезда. Она уже собралась, сидела на краешке нарочно не убранной постели и грызла кончик ручки, силясь написать Пименову записку.
Уехала, так и не найдя нужных слов – оправдываться было не в чем, объяснения же в любви казались ей сейчас неуместными. Почему‑то он не вышел проводить ее, чего никогда не случалось прежде. Предчувствие разрыва с новой силой сдавило ей сердце.
Через пять минут вслед за нею со двора выехал белый «мерседес» Пименова, которым управлял Барракуда.
14
К дому, где жил Каменев, Евгений подкатил в одиннадцатом часу.
Старый опер (Каменеву шел тридцать шестой) пил чай и смотрел телевизор. Дверь отворила жена Леля.
– Привет, пропащий, – впустила она Евгения. – Марш руки мыть и за стол! Пельмени будешь есть у Кати, а я ватрушек напекла.
– Пожалуйста, без намеков, – сбросив куртку, он закатал рукава рубашки. – Старый опер дома?
– Молчит, – Леля прошла на кухню, включила конфорку под чайником. – Ты хотя бы позвонить мог!
Молчание Каменева означало волнение. По‑другому оно не выражалось. Второй год Сан Саныч, уйдя из МУРа частично по своей, а частично не по своей воле, не работал.
Хорошо, что модельер Леля получала приличную зарплату, но и при этом ватрушки в доме становились роскошью. Каменев пил от тоски, по пьянке угрожал преступному миру скорой расправой, строил бредовые планы, касавшиеся собственного устройства и того, как раз и навсегда покончить с мафией – все это было следствием надлома и утраты былой веры в справедливость. Леля не раз просила Евгения поговорить с ним по‑дружески, наставить на путь истинный, но, во‑первых, такие разговоры Каменев пресекал на корню, а во‑вторых, после смерти Петра Евгений и сам сбился с этого пути – год для обоих был прожит впустую.
– Привет, старый опер, – Евгений придвинул кресло поближе к телевизору. – Ну, чего ты дуешься, ей‑Богу? «Лайба» стоит у подъезда в лучшем виде, вымыта, заправлена и без единой пулевой пробоины.
Транслировали передачу с каким‑то артистом. Скрестив на груди руки и закатив глаза, обрамленные пушистыми, как у девицы, ресницами, он читал стихотворение из школьного учебника, очевидно, полагая, что нашел новую трактовку:
Под ним струя светлей лазури,
Над ним луч солнца золотой…
– Он поет или говорит, что‑то я не пойму, – проворчал Каменев вместо ответа.
– Декламирует.
– Для кого?
– Для нас с тобой, наверно. Все, что делается вокруг, делается для нас.
– Или против нас.
– То, что делается против, в итоге все равно оказывается – для. Закон философии.
– Не помню такого.
– Незнание законов не освобождает от ответственности.
В комнате запахло жасмином – Леля внесла чай. Евгений шумно втянул носом аромат, взял с блюда ватрушку.
– Гран мерси.
– Ты когда в Париж едешь?
– Не знаю, Леля. Спроси чего полегче. Со вторника начну заниматься оформлением.
– Начни с понедельника, – посоветовал Каменев.
– Понедельников и тринадцатых чисел не признаю.
Некоторое время сидели молча. Евгений заметил, что Каменев выбрит и трезв, и по тому, как Леля хлопнула кухонной дверью, понял, что этому предшествовал скандал.
– Да переключи ты этого пидера, – попросил он, жуя ват
рушку.
– На кого? На другого? – Каменев все же встал и выключил телевизор.
– Машина больше не нужна? – спросил он.
– Нужна. Только другая.
– Другой нет. Возьми напрокат.
– Я так и сделаю.
Помолчали. Каменев достал сигареты, развернул кресло.
– Сволочь ты, Женя, – сказал ок неожиданно.
– Есть маленько, – согласился гость.
– Не хочешь старого опера в дело брать, так хоть расскажи. Может, я за консультанта сойду?
– Может, и сойдешь, – Евгений отставил чашку, вытер руки носовым платком. Старательно дожевал ватрушку, достал из кармана обрывок газеты.
– Ну и что? – Каменев пробежал глазами по колонке цифр, написанных ка полях карандашом.
– Соответственно «джип», «хонда», «волга» и «БМВ». Кому принадлежат, сможешь узнать?
Каменев усмехнулся.
– А последний номерок? – хитро сощурившись, он посмотрел на Евгения. – Что за модель?
– «Макаров», естественно.
– И где он?
– В речке утоп. Вместе с «уоки‑токи».
– И хозяином?
– Хозяина я не дотащил, некогда было, – Евгений выложил на столик красную книжицу.
– «Чалый Валерий Алексеевич, инспектор охраны, АО «Руно», – вслух прочел Каменев.