Последнее, что он мне сказал: "Дураки мы с тобой, Коля. Если сейчас пронесет - пошлю все к черту". Я хотел остановить его, ей-богу хотел, но не остановил. Почему - сам не знаю. Вру, знаю... Мыслишка возникла подлая. Пусть еще разок барабан повертит, а там видно будет. Может, и пошабашим... Только вам, Фандорин, признаюсь. Я сейчас как на духу...
Ахтырцев выпил еще, глаза под пенсне у него были красные и мутные. Фандорин ждал, затаив дыхание, хотя дальнейшие события ему, в общем, были известны. Николай Степанович вынул из кармана сигару и, подрагивая рукой, зажег спичку. Длинная, толстая сигара удивительно не шла к его некрасивому мальчишескому лицу. Отмахнув от глаз облако дыма, Ахтырцев резко поднялся.
- Официант, счет! Не могу здесь больше. Шумно, душно. - Он рванул на горле шелковый галстук. - Поедем еще куда-нибудь. Или так пройдемся.
На крыльце они остановились. Переулок был мрачен и пустынен, во всех домах кроме "Крыма" окна погасли. В ближнем фонаре трепетал и мигал газ.
- Или вшо-таки домой? - прокартавил Ахтырцев c зажатой в зубах сигарой. - Тут жа углом лихачи должны быч.
Раскрылась дверь, на крыльцо вышел недавний сосед, белоглазый чиновник в сдвинутой набекрень фуражке. Громко икнув, полез в карман вицмундира, достал сигару.
- Па-азвольте огоньком одолжиться? - спросил он, приблизившись к молодым людям. Фандорину послышался легкий акцент, не то остзейский, не то чухонский.
Ахтырцев похлопал по карману, потом по другому - брякнули спички. Эраст Петрович терпеливо ждал. Неожиданно во внешности белоглазого произошло какое-то непонятное изменение. Он вроде бы стал чуть ниже ростом и слегка завалился набок. В следующий миг в его левой руке как бы само собой выросло широкое короткое лезвие, и чиновник экономным, гуттаперчивым движением ткнул клинок в правый бок Ахтырцеву.
Последующие события произошли очень быстро, в две-три секунды, но Эрасту Петровичу померещилось, что время застыло. Он многое успевал заметить, о многом успевал подумать, только вот двинуться никак не было возможности, будто загипнотизировал его отблеск света на полоске стали.
Сначала Эраст Петрович подумал: это он его в печень, и в памяти откуда ни возьмись выпрыгнуло предложение из гимназического учебника биологии - "Печень - черево в животном теле, отделяющее кровь от желчи". Потом он увидел, как умирает Ахтырцев. Эраст Петрович никогда раньше не видел, как умирают, но почему-то сразу понял, что Ахтырцев именно умер. Глаза у него будто остекленели, губы судорожно вспучились, и из них прорвалась наружу струйка темно-вишневой крови. Очень медленно и даже, как показалось Фандорину, изящно чиновник выдернул лезвие, которое уже не блестело, тихо-тихо обернулся к Эрасту Петровичу, и его лицо оказалось совсем близко: светлые глаза с черными точками зрачков, тонкие бескровные губы. Губы шевельнулись и отчетливо произнесли: "Азазель". И тут растяжение времени закончилось, время сжалось пружиной и, распрямившись, обжигающе ударило Эраста Петровича в правый бок, да так сильно, что он упал навзничь и больно ударился затылком о край крылечного парапета. Что это? Какой еще "азазель"? - подумал Фандорин. Сплю я, что ли? И еще подумал: Это он ножом в "Лорда Байрона" угодил. Китовый ус. Талия в дюйм.
Двери рывком распахнулись, и на крыльцо с хохотом вывалилась шумная компания.
- Ого, господа, да тут цельное Бородино! - весело крикнул нетрезвый купеческий голос. - Ослабели, сердешные! Пить не умеют!
Эраст Петрович приподнялся, держась рукой за горячий и мокрый бок, чтобы посмотреть на белоглазого.
Но, странное дело, никакого белоглазого не было. Ахтырцев лежал, где упал - лицом вниз поперек ступенек; поодаль валялся откатившийся цилиндр, а вот чиновник исчез бесследно, растворился в воздухе. И на всей улице не было видно ни души, только тускло светили фонари.
Вдруг фонари повели себя чудно - завертелись, закружились, и стало сначала очень ярко, а потом совсем темно.
Вдруг фонари повели себя чудно - завертелись, закружились, и стало сначала очень ярко, а потом совсем темно.
Глава шестая, в которой появляется человек будущего
- Да лежите, голубчик, лежите, - сказал с порога Ксаверий Феофилактович, когда Фандорин сконфуженно спустил ноги с жесткого дивана. - Вам что доктор велел? Все знаю, справлялся. Две недели после выписки постельный режим, чтоб порез как следует зарос и сотрясенные мозги на место встали, а вы и десяти дней еще не отлежали.
Он сел и вытер клетчатым платком багровую лысину.
- Уф, пригревает солнышко, пригревает. Вот я вам марципан принес и черешни свежей, угощайтесь. Куда положить-то?
Пристав оглядел щелеобразную каморку, где квартировал коллежский регистратор. Узелок с гостинцами положить было некуда: на диване лежал хозяин, на стуле сидел сам Ксаверий Феофилактович, на столе громоздились книжки. Другой мебели в комнатке не имелось, даже шкафа - многочисленные предметы гардероба висели на вбитых в стены гвоздях.
- Что, побаливает?
- Совсем нет, - немножко соврал Эраст Петрович. - Хоть завтра швы снимай. Только по ребрам слегка проехало, а так ничего. И голова в полном порядке.
- Да чего там, хворали бы себе, жалованье-то идет. - Ксаверий Феофилактович виновато нахмурился. - Вы уж не сердитесь, душа моя, что я к вам долго не заглядывал. Поди, плохо про старика думали - мол, как рапорт записывать, так сразу в больницу прискакал, а потом, как не нужен стал, так и носу не кажет. Я к врачу посылал справляться, а к вам никак не мог выбраться. У нас в управлении такое творится, днюем и ночуем, право слово. - Пристав покачал головой и доверительно понизил голос. - Ахтырцев-то ваш не просто так оказался, а родной внук его светлости канцлера Корчакова, не более и не менее.
- Да что вы! - ахнул Фандорин.
- Отец у него посланником в Голландии, женат вторым браком, а ваш знакомец в Москве у тетки проживал, княжны Корчаковой, собственный палаццо на Гончарной улице. Княжна в прошлый год преставилась, все состояние ему отписала, а у него и от матери-покойницы много чего было. Ох, и началась у нас свистопляска, доложу я вам. Перво-наперво дело на личный контроль к генерал-губернатору, самому князю Долгорукому затребовали. А дела-то никакого и нет, и подступиться неоткуда. Убийцу никто кроме вас не видел. Бежецкой, как я вам в прошлый раз уже говорил, след простыл. Дом пустой. Ни слуг, ни бумаг. Ищи ветра в поле. Кто такая - непонятно, откуда взялась - неизвестно. По пашпорту виленская дворянка. Послали запрос в Вильно - там таких не значится. Ладно. Вызывает меня неделю назад его превосходительство. "Не обессудь, говорит, Ксаверий, я тебя давно знаю и добросовестность твою уважаю, но тут дело не твоего масштаба. Приедет из Петербурга специальный следователь, чиновник особых поручений при шефе жандармов и начальнике Третьего отделения его высокопревосходительстве генерал-адъютанте Мизинове Лаврентии Аркадьевиче. Чуешь, какая птица? Из новых, из разночинцев, человек будущего. Все по науке делает. Мастер по хитрым делам, не нам с тобой чета". - Ксаверий Феофилактович сердито хмыкнул. - Он, значит, человек будущего, а Грушин - человек прошлого. Ладно. Третьего дня утром прибывает. Это, стало быть, в среду, двадцать второго. Звать - Иван Францевич Бриллинг, статский советник. В тридцать-то лет! Ну и началось у нас. Вот сегодня суббота, а с девяти утра на службе. И вчера до одиннадцати вечера все совещались, схемы чертили. Помните буфетную, где чай пили? Там теперь заместо самовара телеграфный аппарат и круглосуточно телеграфист дежурит. Можно депешу хоть во Владивосток, хоть в Берлин послать, и тут же ответ придет. Агентов половину выгнал, половину своих из Питера привез, слушаются только его. Меня обо всем дотошно расспросил и выслушал внимательно. Думал, в отставку отправит, ан нет, сгодился пока пристав Грушин. Я, собственно, что к вам, голубчик, приехал-то, - спохватился Ксаверий Феофилактович.