— И эта женщина, эта принцесса, эта королева, — вскричал Бальзамо, — будучи замужем, тоже?
— Она женщина, эта принцесса, эта королева, — повторила Лоренца, — так же чиста и девственна, как я; даже еще чище и девственнее, потому что она не любит так, как я.
— Это судьба! — пробормотал Бальзамо. — Благодарю тебя, Лоренца, это все, что я хотел узнать.
Он поцеловал ее, бережно спрятал волосы в карман, потом отстриг у Лоренцы небольшую прядь черных волос, сжег их над свечкой, а пепел собрал на бумажку, в которую были завернуты волосы ее высочества.
Он спустился вниз, на ходу приказав молодой женщине пробудиться.
Теряя терпение, взволнованный прелат ожидал его в гостиной.
— Ну как, граф? — с сомнением спросил он.
— Все хорошо, ваше высокопреосвященство.
— Что оракул?
— Оракул сказал, что вы можете надеяться.
— Он так сказал? — восторженно воскликнул принц.
— Вы можете судить, как вам заблагорассудится, ваше высокопреосвященство: оракул сказал, что эта женщина не любит своего супруга.
— О! — вне себя от счастья воскликнул де Роан.
— А волосы мне пришлось сжечь, добиваясь истины. Вот пепел, я аккуратно собрал его для вас, словно каждая частица стоит целого миллиона, и с удовольствием возвращаю.
— Благодарю вас, сударь, благодарю, — я ваш вечный должник.
— Не будем об этом говорить, ваше высокопреосвященство. Позвольте дать вам один совет, — продолжал Бальзамо. — Не подмешивайте этот пепел себе в вино, как делают некоторые влюбленные. Это очень опасный опыт: ваша любовь может стать неизлечимой, а возлюбленная к вам охладеет.
— Да, я от этого воздержусь, — в страхе проговорил прелат. — Прощайте, господин граф, прощайте!
Спустя двадцать минут карета его высокопреосвященства налетела на углу улицы Пти-Шан на экипаж де Ришелье, едва не опрокинув его в одну из глубоких ям, вырытых для постройки дома.
Оба господина узнали друг друга.
— А-а, это вы, принц! — с улыбкой прокричал Ришелье.
— А-а, герцог! — отвечал Людовик де Роан, прижав к губам палец.
И кареты разъехались в разные стороны.
Глава 21. ГЕРЦОГ ДЕ РИШЕЛЬЕ ОТДАЕТ ДОЛЖНОЕ НИКОЛЬ
Де Ришелье направлялся в небольшой особняк барона де Таверне на улице Кок-Эрон.
Благодаря нашей возможности, подобно хромому бесу, легко проникать в запертые дома, мы раньше де Ришелье узнаем, что в этот час барон сидел перед камином, уперев ноги на подставку для дров, под которой догорали головни. Он читал Николь наставления, время от времени беря ее за подбородок, несмотря на недовольное и пренебрежительное выражение ее лица.
То ли Николь привыкла к ласкам без наставлений, то ли предпочитала наставление без ласки. Бог ее знает!.
Хозяин и служанка вели серьезный разговор. Они выясняли, почему в определенные вечерние часы Николь не сразу являлась на звонок, почему ее постоянно задерживали какие-нибудь дела то в саду, то в оранжерее и почему во всех остальных местах, кроме этих двух — сада и оранжереи, — она плохо исполняла свои обязанности.
Николь кокетливо извивалась всем телом и со сладострастием в голосе говорила:
— Что ж поделаешь?.. Я здесь скучаю: мне обещали, что я отправлюсь в Трианон вместе с мадмуазель!..
Де Таверне милостиво потрепал по щечке и подбородку Николь, чтобы, очевидно, немного ее развлечь.
Николь, уклоняясь от утешений барона, оплакивала свою горькую долю.
— Ведь я же говорю правду! — хныкала она. — Я заперта в этих чертовых четырех стенах, не вижу общества, я просто задыхаюсь! А мне обещали развлечения и будущее!
— Что ты имеешь в виду? — спросил барона — Трианон! — воскликнула Николь. — В Трианоне меня окружала бы роскошь. Я бы хотела людей посмотреть и себя показать!
— Ого! Ну и малышка Николь! — заметил барон.
— Да, господин барон, ведь я женщина, и не хуже других.
— Черт побери! Хорошо сказано! — глухо молвил барон. — Она живет, волнуется.
Эх, если бы я был молод и богат!..
Он не удержался и бросил восхищенный и завистливый взгляд на девушку, в которой было столько молодости, задора и красоты.
Выйдя из задумчивости, Николь нетерпеливо проговорила:
— Ложитесь, сударь, и я тоже пойду лягу.
— Еще одно слово, Николь!
Внезапно звонок у входной двери заставил вздрогнуть Таверне, а Николь так и подскочила.
— Кто к нам может прийти в половине двенадцатого? Поди взгляни, дорогая.
Николь отворила дверь, узнала имя посетителя и оставила входную дверь приоткрытой.
Через эту щель выскользнул на улицу человек и пробежал двор, довольно громко топая, что привлекло внимание позвонившего маршала.
Николь прошла впереди Ришелье со свечой в руках; она вся сияла.
— Так, так, так! — с улыбкой проговорил маршал, следуя за ней в гостиную. — Этот старый плут Таверне говорил мне только о своей дочери.
Маршал был из тех, кому довольно было взглянуть однажды, чтобы увидеть все, что нужно.
Промелькнувшая тень человека навела его на мысль о Николь, а Николь заставила задуматься о тени. По радостному лицу девушки он догадался, зачем приходил этот человек, а когда он рассмотрел лукавые глаза, белые зубки и тонкую талию субретки, у него не осталось больше сомнений ни в ее характере, ни в ее вкусах.
Войдя в гостиную, Николь с замиранием сердца объявила:
— Герцог де Ришелье!
Этому имени суждено было произвести в тот вечер сенсацию. Оно так подействовало на барона, что он поднялся с кресла и пошел к двери, не веря своим ушам.
Однако, не дойдя до двери, он заметил в сумерках коридора де Ришелье.
— Герцог!.. — пролепетал он.
— Да, дорогой друг, герцог собственной персоной, — любезно отвечал Ришелье. — Это вас удивляет, особенно после оказанного вам недавно приема. Однако в этом нет ничего необычайного. А теперь прошу вашу руку!
— Господин герцог! Вы слишком добры ко мне.
— Ты с ума сошел, мой дорогой! — проговорил старый маршал, протягивая Николь трость и шляпу и поудобнее усаживаясь в кресле. — Ты погряз в предрассудках, ты городишь вздор… Ты не узнаешь своих, насколько я понимаю.
— Однако, герцог, мне кажется, что оказанный мне тобою третьего дня прием был настолько многозначителен, что трудно было бы ошибиться, — отвечал взволнованный Таверне.
— Послушай, мой старый добрый друг, третьего дня ты вел себя, как школьник, а я — как педант, — возразил Ришелье. — Мы друг друга не поняли. Тебе хотелось говорить — я хотел освободить тебя от этого труда. Ты был готов сказать глупость — я мог ответить тебе тем же. Забудем все, что было третьего дня. Знаешь, зачем я к тебе приехал?
— Разумеется, нет.
— Я привез тебе роту, о которой ты меня просил, король дает ее твоему сыну. Какого черта! Должен же ты улавливать тонкости; третьего дня я был почти министром: просить было бы с моей стороны неудобно; сегодня я отказался от портфеля и опять стал прежним Ришелье: было бы нелепо, ежели б я не попросил за тебя. И вот я попросил, получил и принес!
— Герцог! Неужели это правда?.. Такая доброта с твоей стороны?..
— ..вполне естественна, потому что это долг друга… То, в чем отказал бы министр, Ришелье добывает и дает.
— Ах, герцог, как ты меня порадовал! Так ты по-прежнему мой верный друг?
— Что за вопрос!
— Но король!.. Неужели король согласился оказать мне такую милость?..
— Король сам не знает, что делает; впрочем, возможно, я ошибаюсь, и он, напротив, прекрасно это знает.
— Что ты хочешь этим сказать?
— Я хочу сказать, что у его величества, может быть, есть свои причины доставить неудовольствие графине Дю Барри. Возможно, именно этому ты обязан оказанной тебе милостью еще более, нежели моему влиянию.
— Ты полагаешь?
— Я в этом совершенно уверен.