Комната эта, слишком скромная, если принять во внимание образ жизни особ, находившихся на службе при блестящем дворе, была очаровательной, очень удобной Для жилья кельей, веселым убежищем и местом отдохновения от дворцовой суеты. Здесь могла укрыться честолюбивая душа, переживая выпавшие на ее долю в этот день оскорбления или разочарования. Здесь также могла отдохнуть в тишине и одиночестве, укрывшись от великих мира сего, возвышенная и печальная душа.
В самом деле, здесь не существовало ни превосходства положения, ни обязанностей, ни замечаний — стоило лишь переступить порог и подняться по лестнице часовни. Тишина, как в монастыре, и такое же освобождение плоти, как в тюрьме. Кто был рабом во дворце, тот становился хозяином в помещении служб.
Андре, с ее нежной и гордой Душой, умела находить радость во всех этих мелочах. И не потому, что ей необходимо было искать утешения для раненого честолюбия или отдохновения для ненасытной фантазии; просто Андре чувствовала себя свободнее в четырех стенах своей комнаты, нежели в дорогих гостиных Трианона, по которым она проходила робко, а иногда и со страхом.
Здесь, в своем углу, где она чувствовала себя, как дома, девушка без всякого смущения вспоминала великих мира сего, ослеплявших ее на протяжении целого дня. Находясь в окружении цветов, сидя за клавесином или погрузившись в немецкие книги — верные спутники тех, кто пропускает прочитанное через сердце, Андре не боялась, что судьба пошлет ей огорчение или отнимет радость.
«Здесь у меня есть почти все, что нужно перед смертью, — думала она по вечерам, когда возвращалась, исполнив все свои обязанности, и, надев пеньюар в широкую складку, отдыхала душой и телом. — Может быть, мне суждено когда-нибудь разбогатеть, но беднее, чем теперь, я не стану, потому что со мной навсегда останутся цветы, музыка и хорошая книга, которая поддержит в одиночестве.
Андре добилась позволения завтракать у себя в комнате, когда ей заблагорассудится. Она очень дорожила этой милостью, потому что могла теперь оставаться у себя до полудня, если ее высочество не вызывала ее для чтения или для участия в утренней прогулке. В хорошую погоду она по утрам шла с книгой в лес, раскинувшийся от Трианона до Версаля. Проведя два часа на свежем воздухе в размышлениях и мечтах, она возвращалась к завтраку, не встретив порой ни одной души, ни господина, ни слуги.
Если было слишком жарко и солнце припекало даже сквозь густую листву, Андре всегда могла укрыться в прохладе своей комнаты, которую можно было быстро проветрить, открыв и окно, и выходившую в коридор дверь. Небольшая софа под ситцевым покрывалом, четыре одинаковых стула, девичья кровать под круглым пологом с занавесками из той же ткани, что и обивка на мебели, две китайские вазы на камине, квадратный стол на медных ножках — вот что составляло мир, в котором были заключены все надежды Андре, все ее желания.
Итак, мы сказали, что девушка сидела у себя в комнате и писала письмо отцу, когда робкий стук в дверь коридора привлек ее внимание.
Она подняла голову и, увидев, что дверь отворяется, тихонько вскрикнула от удивления, когда в дверях показалось улыбающееся лицо Николь.
Глава 23. КАК РАДОСТЬ ОДНИХ ЛЮДЕЙ МОЖЕТ ПРИВЕСТИ В ОТЧАЯНИЕ ДРУГИХ
— Здравствуйте, мадмуазель! Это я! — присев в реверансе, весело вымолвила Николь; зная нрав хозяйки, она, должно быть, испытывала некоторое беспокойство.
— Как вы здесь оказались? — спросила Андре, откладывая перо и готовясь к серьезному разговору.
— Мадмуазель совсем обо мне забыла, а я вот приехала!
— Если я о вас и забыла, мадмуазель, это означает лишь то, что у меня были для этого причины. Кто вам позволил явиться?
— Господин барон, разумеется, мадмуазель! — отвечала Николь, недовольно сдвинув красивые черные брови, которыми она была обязана щедрости Рафте.
— Вы нужны моему отцу в Париже, мне же, напротив, нет в вас здесь ни малейшей надобности… Можете возвращаться, дитя мое.
— Ах, неужели мадмуазель совсем меня не любит?
А я-то думала, что доставлю вам удовольствие!.. Стоит ли после этого любить, если вас ждет такая награда!.. — глубокомысленно заметила Николь.
Она изо всех сил выдавила из своих красивых глазок слезу.
В ее упреке было достаточно искренности и чувствительности, и это пробудило в Андре сочувствие.
— Дитя мое, — заговорила она, — здесь есть кому прислужить мне, я же не могу позволить себе навязывать ее высочеству лишний рот.
— Как будто этот рот такой уж большой! — с очаровательной улыбкой возразила Николь.
— Это неважно, Николь. Твое присутствие здесь невозможно.
— Из-за сходства? — спросила девушка. — Разве вы ничего не замечаете, мадмуазель?
— Да, мне кажется, ты действительно изменилась.
— Еще бы! Добрый господин, тот самый, что помог господину Филиппу получить звание, приехал к нам вчера вечером и, увидав, что господин барон расстроен тем, что оставил вас здесь без камеристки, сказал, что нет ничего проще, как превратить меня из блондинки в брюнетку. Он взял меня с собой, перекрасил меня, как видите, и вот я здесь.
Андре улыбнулась.
— Должно быть, ты очень меня любишь, если любой ценой хочешь попасть в Трианон, где я почти пленница, — молвила она.
Николь окинула комнату беглым и вместе с тем проницательным взглядом.
— Невеселая комнатка, — заметила она. — Но ведь вы не все время проводите здесь?
— Нет, — ответила Андре — А ты?
— Что я?
— Тебе не бывать в гостиной рядом с ее высочеством; у тебя не будет ни игр, ни прогулок, ни общества, ты всегда будешь здесь, ты рискуешь умереть от скуки.
— Да ведь есть же окошко, — возразила Николь, — из него я смогу увидеть хоть бы краешек белого света; или, например, через приоткрытую дверь… А если мне можно увидеть что-то, то и меня кто-нибудь сможет заметить. Вот и все, что мне нужно, не беспокойтесь обо мне.
— Повторяю, Николь: я не могу тебя оставить без позволения.
— Какого позволения?
— От батюшки.
— Это ваше последнее слово?
— Да, это мое последнее слово.
Николь вынула из горжетки письмо барона де Таверне.
— Раз мои мольбы и моя преданность на вас не действуют, посмотрим, что вы скажете, ознакомившись с родительским наставлением.
Андре прочла письмо:
«Я знаю сам, и это стали замечать посторонние, дорогая Андре, что Вы живете в Трианоне не так, как того настоятельно требует занимаемое Вами положение. Вам следовало бы иметь двух камеристок и выездного лакея, а мне — тысчонок двадцать ливров годового дохода. Но я довольствуюсь только одной тысячей. Поступайте, как я, и возьмите Николь: она одна заменит всю необходимую Вам прислугу.
Николь — ловкая, умная и преданная. Она скоро усвоит тон и манеры дворца. Вам придется не подгонять, а усмирять ее. Оставьте ее при себе и не думайте, что это — жертва с моей стороны. Если эта мысль взбредет Вам в голову, вспомните, что Его Величество был так добр, что при виде Вас подумал обо всем нашем семействе. Однако он обратил внимание на то — это передал мне по секрету один мой добрый друг, — что Вы слишком скромно и, главное, небрежно одеты. Подумайте об этом, это очень важно. Любящий Вас отец».
Это письмо привело Андре в замешательство.
Неужто до наступления ожидаемого процветания ее так и будет преследовать по пятам бедность? Она-то не считает ее недостатком, а вот все прочие так и будут относиться к Андре, как к прокаженной.
Она была готова сломать перо, разорвать начатое письмо и ответить барону какой-нибудь полной философского беспристрастия убедительной тирадой, под которой Филипп подписался бы обеими руками.