Меня обманули, ведь правда? Господин маршал не желает меня видеть? Не перебивайте меня Рафте! У вас часто находился для меня хороший совет, и я был для вас тем, чем могу еще быть в будущем: добрым другом. Следует ли мне возвратиться в Версаль?
— Ваша светлость! Клянусь честью, вы сможете меньше чем через час принять у себя господина маршала.
— Но тогда мне лучше подождать его здесь, раз он все-таки приедет.
— Я имел честь доложить вам, что он, возможно, прибудет не один.
— Понимаю.., и полагаюсь на ваше слово, Рафте. С этими словами герцог вышел с задумчивым видом, однако не теряя достоинства и любезного выражения, чего нельзя сказать о маршале, появившемся из-за двери кабинета после отъезда племянника.
Улыбавшийся маршал напоминал злого демона из тех, какими Кало искушал в своей книге св. Антония.
— Он ни о чем не догадывается, Рафте? — спросил он.
— Ни о чем, ваша светлость.
— Который теперь час?
— Время не имеет значения, ваша светлость. Надо ждать, пока прибудет прокуроришка из Шатле. Уполномоченные находятся пока в типографии.
Не успел Рафте договорить, как лакей ввел через потайную дверь грязного человечка, некрасивого, черного, одного из тех писак, к которым Дю Барри испытывал сильнейшую неприязнь.
Рафте подтолкнул маршала к кабинету, а сам с улыбкой пошел навстречу этому господину.
— А-а, это вы, мэтр Флажо! — проговорил он. — Очень рад вас видеть.
— Ваш покорный слуга, господин де Рафте! Ну что ж, дело сделано!
— Все отпечатано?
— Пять тысяч уже готово. Первые экземпляры ходят по рукам, другие сохнут.
— Какое несчастье! Дорогой господин Флажо! Какое отчаяние постигнет семейство господина маршала!
Избегая ответа, потому что ему не хотелось лгать, Флажо достал из кармана большую серебряную табакерку и не торопясь взял щепотку испанского табаку.
— Что же дальше? — продолжал Рафте.
— Остались формальности, дорогой господин де Рафте. Когда господа уполномоченные будут уверены, что достаточное количество экземпляров отпечатано и распространено, они сядут в ожидающую их у дверей типографии карету и отправятся для объявления приговора к герцогу д'Эгийону, который, к счастью, — ах, простите, к несчастью, господин Рафте! — находится сейчас в своем парижском особняке, где они смогут с ним переговорить Рафте сделал резкое движение, достал со шкафа огромный мешок с бумагами по судопроизводству и передал его Флажо:
— Вот бумаги, о которых я вам говорил. Господин маршал всецело вам доверяет и поручает вам это дело, обещающее вам выгоду Благодарю вас за услуги в прискорбном столкновении господина д'Эгийона с всемогущим парижским Парламентом. Благодарю за ваши мудрые советы.
И он легко, но с некоторой торопливостью подтолкнул к двери в приемную Флажо, довольного только что полученным пухлым досье. Затем Рафте тотчас освободил маршала из заточения.
— А теперь, ваша светлость, садитесь в карету! Вам не стоит терять времени, если вы желаете стать свидетелем представления. Постарайтесь, чтобы ваши лошади опередили лошадей господ уполномоченных.
Глава 25. ГЛАВА, ИЗ КОТОРОЙ ЯВСТВУЕТ, ЧТО ПУТЬ К КАБИНЕТУ МИНИСТРОВ ОТНЮДЬ НЕ УСЫПАН РОЗАМИ
Лошади де Ришелье опередили лошадей господ уполномоченных: маршал первым въехал во двор особняка д'Эгийона.
Герцог уже не ждал дядюшку и собирался уехать в Люсьенн, чтобы сообщить графине Дю Барри, что враг сбросил маску. Когда швейцар объявил о прибывшем маршале, в его оцепеневшей душе проснулась надежда.
Герцог бросился навстречу дядюшке и взял его за руки с выражением нежности, равной пережитому им волнению.
Маршал поддался состоянию духа герцога: картина была трогательной.
Однако чувствовалось, что д'Эгийон спешил с объяснениями, в то время как маршал изо всех сил их оттягивал, то рассматривая картину, то любуясь бронзовой статуэткой или гобеленом, жалуясь при этом на смертельную усталость.
Герцог отрезал дядюшке пути к отступлению, приперев его к креслу, как де Вилар запер принца Евгения в Маршьенах, и пошел в атаку.
— Дядюшка! — сказал он. — Неужели вы, умнейший человек Франции, могли подумать обо мне так дурно и поверили, что я способен на эгоистический поступок?
Отступать было некуда. Ришелье был вынужден высказаться.
— О чем ты говоришь? — возразил он. — И с чего ты взял, что я думаю о тебе хорошо или дурно, дорогой мой?
— Дядюшка, вы на меня сердитесь.
— Я? Да за что?
— К чему эти уловки, господин маршал? Вы избегаете меня, когда вы так мне нужны! Вот и все.
— Клянусь вам, я ничего не понимаю.
— Сейчас я вам все объясню. Король не пожелал назначить вас министром, и, раз я согласился принять на себя командование рейтарами, вы предполагаете, что я вас покинул, предал. Дорогая графиня питает к вам нежные чувства…
Ришелье насторожился, но не только оттого, что услышал от племянника.
— Так ты говоришь, что дорогая графиня питает ко мне нежные чувства?
— повторил он — Я могу это доказать.
— Я не спорю, дорогой мой… Я и взял тебя тогда с собой, чтобы помочь выдвинуться. Ты моложе и, стало быть, сильнее; ты преуспеваешь — я терплю неудачу; это в порядке вещей, и, могу поклясться, я не понимаю, почему тебя мучают угрызения совести; если ты действовал в моих интересах, ты сто раз это уже доказал; если ты действовал против, что ж.., я отвечу тебе тем же… Так нужны ли нам объяснения?
— Дядюшка! По правде говоря…
— Ты просто младенец, герцог. У тебя прекрасное положение: пэр Франции, герцог, командующий королевскими рейтарами, через полтора месяца будешь министром, ты должен быть выше всяких мелочей; победителей не судят, дорогой мой. Вообрази.., я очень люблю притчи.., вообрази, что мы с тобой — два мула из басни… Однако что там за шум?
— Вам показалось, дядюшка. Продолжайте!
— Да нет же, я слышу, что во двор въехала карета.
— Дядюшка, не прерывайтесь, прошу вас! Ваш рассказ меня чрезвычайно интересует, я тоже люблю притчи.
— Так вот, дорогой мой, я хотел тебе сказать, что пока ты процветаешь, никто не посмеет ни в чем тебя упрекнуть; тебе не нужно опасаться завистников. Однако стоит тебе оступиться, споткнуться, и… Ах, черт возьми, вот тут-то и берегись нападения волка! Стой! А ведь я был прав, в твоей приемной — шум, тебе, вероятно, привезли портфель… Графиня, должно быть, славно для тебя потрудилась в алькове Вошел лакей.
— Господа уполномоченные Парламентом! — в беспокойстве объявил он.
— Вот тебе раз! — воскликнул Ришелье.
— Что здесь нужно уполномоченным Парламента? — спросил герцог, ничуть не ободренный улыбкой дядюшки.
— Именем короля! — звонко выговорил незнакомый голос в тишине приемной.
— Ого! — вскричал Ришелье.
Бледный д'Эгийон пошел навстречу двум уполномоченным, за ними показались два невозмутимых швейцара, а за ними на некотором расстоянии
— целая толпа перепуганных лакеев.
— Что вам угодно? — спросил взволнованный герцог. — Мы имеем честь говорить с герцогом д'Эгийоном? — спросил один из уполномоченных.
— Да, господа, я — герцог д'Эгийон.
В ту же секунду уполномоченный с низким поклоном достал из-за перевязи составленную по всей форме бумагу и прочел громко и отчетливо.
Это был обстоятельный приговор, подробный, полный, в нем выдвигались обвинения против герцога д'Эгийона и выражались подозрения в преступлениях, затрагивавших его честь; герцог временно лишался звания пэра королевства и отстранялся от должности.
Герцог слушал приговор, как громом пораженный.