Бальзамо бросил на Марата торжествующий взгляд и, встав перед молодым больным, он встретился глазами с испуганным и встревоженным взглядом больного.
— Усните! — приказал он не столько губами, сколько взглядом, вложив в это слово всю силу своего желания.
В эту минуту главный хирург начал ощупывать больное бедро и показывать ученикам, как далеко зашла болезнь.
Молодой человек, приподнявшийся было на своем ложе и задрожавший в руках санитаров, подчинился приказанию Бальзамо: его голова повисла, глаза закрылись.
— Ему плохо, — сказал Марат.
— Нет.
— Разве вы не видите, что он потерял сознание?
— Нет, он спит.
— Как спит?
— Да, спит.
Все обернулись и посмотрели на странного доктора, которого они приняли за сумасшедшего.
Недоверчивая улыбка заиграла на губах Марата.
— Скажите, во время обморока люди имеют обыкновение разговаривать? — спросил Бальзамо.
— Нет.
— В таком случае спросите его о чем-нибудь, и он вам ответит.
— Молодой человек! — крикнул Марат.
— Незачем кричать так громко, — сказал Бальзамо, — говорите как обычно.
— Расскажите о том, что с вами.
— Мне приказали спать, и я сплю, — отвечал больной. Его голос был совершенно спокоен и не похож на тот, который все слышали несколько минут назад, Присутствующие переглянулись.
— А теперь развяжите его, — попросил Бальзамо.
— Это невозможно, — возразил главный хирург. — Одно-единственное движение, и операция будет сорвана.
— Он не будет двигаться.
— Кто мне это может обещать?
— Я и он. Да спросите его сами!
— Можно вас развязать, друг мой?
— Можно.
— Вы обещаете не шевелиться?
— Обещаю, если вы мне это прикажете.
— Приказываю.
— Признаться, вы говорите так уверенно, что мне очень хочется попробовать.
— Попробуйте и ничего не бойтесь.
— Развяжите его, — приказал хирург.
Санитары повиновались.
Бальзамо перешел к изголовью больного.
— Теперь не двигайтесь, пока я не прикажу. Статуя в могиле не могла бы лежать неподвижнее, нежели больной, застывший после этого приказания.
— Можете оперировать, — предложил Бальзамо, — больной готов.
Хирург взялся за скальпель, но в решительную минуту заколебался.
— Режьте, сударь, режьте, говорят вам! — проговорил Бальзаме голосом вдохновенного пророка.
Поддавшись, как Марат, как больной, как все бывшие в операционной, его силе, хирург поднес сталь к плоти.
Плоть захрустела, однако у больного не вырвалось ни единого вздоха, он не шевельнулся.
— Откуда вы родом? — спросил Бальзамо.
— Я — бретонец, — с улыбкой отвечал больной, — Вы любите родину?
— Да, у нас так красиво!
Хирург в это время делал круговые надрезы, с помощью которых при ампутациях обнажают кость.
— Давно вы покинули родину? — продолжал Бальзамо.
— Десяти лет.
Покончив с надрезами, хирург взялся за пилу.
— Друг мой, — сказал Бальзамо, — спойте мне песню, которую поют по вечерам солевары Баца, возвращаясь после работы. Я помню только первую строчку:
От пены влажный берег мой морской…
Пила врезалась в кость.
Однако больной с улыбкой выслушал просьбу Бальзамо и запел медленно, с воодушевлением, как влюбленный или поэт:
От пены влажный берег мой морской И синева озер с их гладью тихой, Очаг мой дымный, дом родимый мой И поле с медоносною гречихой,
Отец мой старый, верная жена, Мои столь дорогие сердцу дети, Клен, под которым мать погребена, И у двора развешанные сети, -
Привет вам! Наступает день и час, Когда, вернувшись, вас увижу вновь я.
Окончены труды. Ждет праздник нас, Чтобы разлуку возместить любовью.
Нога упала на кровать, а больной еще продолжал петь.
Глава 34. ДУША И ТЕЛО
Все с удивлением смотрели на больного, а доктор не скрывал восхищения.
Многие подумали, что и доктор, и больной просто сошли с ума.
Марат сказал об этом на ухо Бальзамо.
— Ужас заставил малого потерять голову, — прошептал Марат, — вот почему он не чувствует боли.
— Я так не думаю, — возразил Бальзамо, — и я далек от мысли, что он потерял сознание. В этом я просто уверен, и ежели я его спрошу, то он нам скажет, должен ли он умереть. Если же ему суждено жить, он ответит, сколько времени займет выздоровление.
Марат был близок к тому, чтобы разделить общее мнение, то есть поверить в то, что Бальзамо безумен так же, как и больной.
В это время хирург торопливо ушивал артерии, из которых так и хлестала кровь.
Бальзамо вынул из кармана флакон, смочил корпию содержавшейся в нем жидкостью и попросил приложить корпию к ране.
Тот повиновался не без некоторого любопытства.
Это был один из известнейших докторов того времени, человек, по-настоящему влюбленный в науку, не отвергавший никаких средств, лишь бы облегчить больному страдания.
Он приложил тампон к артерии: кровь вспенилась и начала вытекать из раны по капле.
С этой минуты хирургу стало значительно легче шить артерию.
На этот раз Бальзамо покорил всех, каждый расспрашивал его, где он изучал медицину и к какой школе принадлежит.
— Я — немецкий врач школы Гетшинга, — отвечал он — я сделал открытие, которому вы являетесь свидетелями. Впрочем, мне бы хотелось, дорогие собратья, чтобы это открытие оставалось в тайне, потому что я очень боюсь костра, а парижский Парламент не откажется еще раз собраться ради удовольствия приговорить колдуна к костру.
Главный хирург задумался.
Марат напряженно думал.
Он первый вышел из этого состояния.
— Вы недавно утверждали, что если вы станете расспрашивать этого человека о результатах операции, то он уверенно вам ответит, словно этот результат не является пока тайной.
— Я утверждаю это по-прежнему, — сказал Бальзамо.
— Ну что ж, посмотрим!
— Как зовут этого несчастного?
— Гавард, — ответил Марат.
Бальзамо повернулся к больному, на губах которого еще дрожали последние ноты жалобного припева.
— Ну, дружок, что вы можете сказать о состоянии бедняги Гаварда? — спросил у него Бальзамо.
— Вы спрашиваете, что предвещает его состояние? — переспросил больной. — Подождите, я должен вернуться из Бретани, где только что был, к нему в Отель-Дье.
— Да, да, войдите в больницу, взгляните на него и скажите мне про него всю правду.
— Он болен, очень болен: ему отрезали ногу.
— Неужели? — переспросил Бальзамо.
— Да.
— Операция прошла успешно?
— Превосходно! Однако… Лицо больного омрачилось.
— Однако?.. — подхватил Бальзамо.
— Однако ему предстоит ужасное испытание, — продолжал больной, — у него будет сильный жар.
— Когда он наступит?
— Сегодня в семь вечера. Присутствовавшие переглянулись.
— Ну и что же этот жар?
— Больной почувствует себя еще хуже. Но он переживет первый приступ горячки.
— Вы в этом уверены?
— Да!
— Ну, а после этого приступа он будет вне опасности?
— Нет, — со вздохом отвечал тот.
— Горячка возобновится?
— Да, и еще более страшная. Бедный Гавард! — продолжал он. — Ведь у него жена и дети! На глазах у него показались слезы.
— Так его жене суждено стать вдовой, а дети останутся сиротами?
— Погодите, погодите!
Он благоговейно сложил руки.
— Нет, нет, — продолжал он. Лицо его все так и засветилось.
— Нет, его жена и дети горячо молились, и Господь сжалился над ним.
— Так он поправится?
— Да.
— Слышите, господа? — повторил Бальзамо. — Он поправится.
— Спросите у него, через сколько дней, — попросил Марат.
— Через сколько дней?
— Да, вы сказали, что он сам укажет фазы и окончание выздоровления.
— Я с удовольствием его об этом расспрошу.