При виде этих людей англичанин вздрогнул. Он, казалось, хотел подойти к ним, но сдержался и, напротив, отошел в самый темный и отдаленный угол кабинета.
Госпожа Моррель села в кресло и взяла руку мужа в свои, а Жюли по-прежнему стояла, склонив голову на грудь отца. Эмманюель остался посреди комнаты, служа как бы звеном между семейством Моррель и матросами, столпившимися в дверях.
- Как это случилось? - спросил Моррель.
- Подойдите, Пенелоп, - сказал Эмманюель, - и расскажите.
Старый матрос, загоревший до черноты под тропическим солнцем, подошел, вертя в руках обрывки шляпы.
- Здравствуйте, господин Моррель, - сказал он, как будто бы только вчера покинул Марсель и возвратился из поездки в Экс или Тулон.
- Здравствуйте, друг мой, - сказал хозяин, невольно улыбнувшись сквозь слезы, - по где же капитан?
- Что до капитана, господин Моррель, то он захворал и остался в Пальме; но, с божьей помощью, он скоро поправится, и через несколько дней он будет здоров, как мы с вами.
- Хорошо... Теперь рассказывайте, Пепелон, - сказал г-н Моррель.
Пенелоп передвинул жвачку справа налево, прикрыл рот рукой, отвернулся, выпустил в переднюю длинную струю черноватой слюны, выставил ногу вперед, и, покачиваясь, начал:
- Так вот, господин Моррель, шли мы этак между мысом Бланко и мысом Боядор, и под юго-западным ветром, после того как целую неделю проштилевали; и вдруг капитан Гомар подходит ко мне (а я, надобно сказать, был на руле) и говорит мне:
"Дядя Пенелоп, что вы думаете об этих облаках, которые поднимаются там на горизонте?"
А я уж и сам глядел на них.
"Что я о них думаю, капитан? Думаю, что они подымаются чуточку быстрее, чем полагается, и что они больно уж черны для облаков, по замышляющих ничего дурного".
"Я такого же мнения, - сказал капитан, - и на всякий случай приму меры предосторожности. Мы слишком много несем парусов для такого ветра, какой сейчас подует... Эй, вы! Бом-брамсель и бом-кливер долой!"
И пора было: не успели исполнить команду, как ветер налетел, и корабль начало кренить.
"Все еще много парусов, - сказал капитан. - Грот на гитовы!"
Через пять минут грот был взят на гитовы, и мы шли под фоком, марселями и брамселями.
"Ну что, дядя Пенелон, - сказал мне капитан, - что вы качаете головой?"
"А то, что на вашем месте я велел бы убрать еще".
"Ты, пожалуй, прав, старик, - сказал он, - будет свежий ветер".
"Ну, знаете, капитан, - отвечаю я ему, - про свежий ветер забудьте, это шторм, и здоровый шторм, если я в этом что-нибудь смыслю!"
Надо вам сказать, что ветер летел на нас, как пыль на большой дороге.
К счастью, наш капитан знает свое дело.
"Взять два рифа у марселей! - крикнул капитан. - Трави булиня, брасопить к ветру, марселя долой, подтянуть тали на реях!"
- Этого недостаточно под теми широтами, - внезапно сказал англичанин.
- Я взял бы четыре рифа и убрал бы фок.
Услышав этот твердый и звучный голос, все вздрогнули. Пенелон заслонил рукой глаза и посмотрел на того, кто так смело критиковал распоряжения его капитана.
- Мы сделали еще больше, сударь, - сказал старый моряк с некоторым почтением, - мы взяли на гитовы контрбизань и повернули через фордевинд, чтобы идти вместе с бурей.
Десять минут спустя мы взяли на гитовы марселя и пошли под одними снастями.
- Корабль был слишком старый, чтобы - так рисковать, - сказал англичанин.
- Вот то-то! Это нас и погубило. После двенадцатичасовой трепки, от которой чертям бы тошно стало, открылась течь.
"Пенелон, - говорит капитан, - сдается мне, мы идем ко дну; дай мне руль, старина, и ступай в трюм".
Я отдал ему руль, схожу вниз; там было уже три фута воды; я на палубу, кричу: "Выкачивай!" Какое там! Уже было поздно. Принялись за работу; но чем больше мы выкачивали, тем больше ее прибывало.
"Нет, знаете, - говорю я, промаявшись четыре часа, - тонуть так тонуть, двум смертям не бывать, одной не миновать!"
"Так-то ты подаешь пример, дядя Пенелон? - сказал капитан. - Ну, погоди же!"
И он пошел в свою каюту и принес пару пистолетов.
"Первому, кто бросит помпу, - сказал он, - я раздроблю череп!"
- Правильно, - сказал англичанин.
- Ничто так не придает храбрости, как дельное слово, - продолжал моряк, - тем более что погода успела проясниться и ветер стих; но вода прибывала - не слишком сильно, каких-нибудь дюйма на два в час, но все же прибывала. Два дюйма в час, - оно как будто и пустяки, но за двенадцать часов это составит по меньшей мере двадцать четыре дюйма, а двадцать четыре дюйма составляют два фута. Два фута да три, которые мы уже раньше имели, составят пять. А когда у корабля пять футов воды в брюхе, то можно сказать, что у него водянка.
"Ну, - сказал капитан, - теперь довольно, и господин Моррель не может упрекнуть нас ни в чем: мы сделали все, что могли, для спасения корабля; теперь надо спасать людей. Спускай шлюпку, ребята, и поторапливайтесь!"
- Послушайте, господин Моррель, - продолжал Пенелон, - мы очень любили "Фараона", но как бы моряк ни любил свой корабль, он еще больше любит свою шкуру; а потому мы и не заставили просить себя дважды; к тому же корабль так жалобно скрипел и, казалось, говорил нам: "Да убирайтесь поскорее!" И бедный "Фараон" говорил правду. Мы чувствовали, как он погружается у нас под ногами. Словом, в один миг шлюпка была спущена, и мы, все восемь, уже сидели в ней.
Капитан сошел последний, или, вернее сказать, он не сошел, потому что не хотел оставить корабль; это я схватил его в охапку и бросил товарищам, после чего и сам соскочил. И в самое время. Едва успел я соскочить, как палуба треснула с таким шумом, как будто дали залп с сорокавосьмипушечного корабля.
Через десять минут он клюнул носом, потом кормой, потом начал вертеться на месте, как собака, которая ловит свой хвост. А потом, будьте здоровы! Фью! Кончено дело, и нет "Фараона"!
А что до нас, то мы три дня не пили и не ели, так что уже поговаривали о том, не кинуть ли жребий, кому из пас кормить остальных, как вдруг увидели "Жиронду", подали ей сигналы, она нас заметила, поворотила к нам, выслала шлюпку и подобрала нас. Вот как было дело, господин Моррель, верьте слову моряка! Так, товарищи?
Ропот одобрения показал, что рассказчик заслужил всеобщую похвалу правдивым изложением сути дела и картинным описанием подробностей.
- Хорошо, друзья мои, - сказал г-н Моррель, - вы славные ребята, и я заранее знал, что в постигшем меня несчастье виновата только моя злая судьба. Здесь воля божия, а не вина людей. Покоримся же воле божией. Теперь скажите мне, сколько вам следует жалованья.
- Полноте, господин Моррель, об этом не будем говорить!
- Напротив, поговорим об этом, - сказал арматор с печальной улыбкой.