– Гляди. Разве не видишь?.. – снова прозвучал сдержанный, но, несомненно, мужской (и, кстати, совсем не старческий) голос.
Она подалась вперед, не высовываясь, впрочем, из тени и пока не зная, что именно следует углядеть; но вот там, в прорези между двумя утесами, ясно очертилась аспидная тень громадного крыла; она нервно взметнулась над оливковым мерцанием подлиственной зелени и, разворачиваясь парусом, нацелилась на каменные ворота, точно пытаясь уловить доносящийся оттуда ветерок… или голоса?
Мона Сэниа торопливо кивнула, дивясь мгновенному исчезновению неразлучной своей строптивости.
– Замри. И не шевелись. Она почесала кончик носа:
– А говорить можно? – Ее голос прозвучал хрипловато: видно, треснула корочка на губах, потому что от горла и до колен проскользнула иголочка незнакомой боли.
– Шепотом. И самое необходимое. – Похоже, он пытался рассмотреть ее в темноте. – Нездешняя. Откуда?
– Издалека. Очень, – невольно переняв его лаконичность, она скупо отмеряла жгучие движения губ.
– Вовремя… Уходим. Из тени – ни‑ни.
Что именно было вовремя, она не очень‑то поняла, но ее спутник уже с завидной ловкостью скользил вниз по уступам, переходящим в пологую дорогу, ведущую к уже знакомому подлесью, где властвовал многомудрый карла, похожий на вырезанного из дерева истукана. Путь им пересекла хорошо утоптанная тропа, и горбатый (теперь это было уже очевидно) незнакомец остановился.
– Подождем, – проговорил он, по‑прежнему приглушая голос. – Древнехранище объявило сбор для однолунных окрестностей, но все‑таки может прибыть молодежь и из отдаленных подлесий. Заплутаются, как ты, и двинут навстречу Нетопырю. Предупредить надо.
– Древне… как?
Волнистая грива всколыхнулась, и теперь моне Сэниа на миг приоткрылось скорбное узкое лицо, в котором все черты как‑то безнадежно устремлялись книзу – и разрез глаз, и уголки губ, и даже кончик носа. Можно сказать, король глубокого уныния. Но в его голосе проскользнула беззлобная усмешка:
– Скопидомщина. Это подлесье чаще всего именуют именно так… Ну да иначе под этим небом и не проживешь. Я им не судья.
Непонятная отстраненность прозвучала в его словах – должно быть, непроизвольно; но задавать вопросы было уже некогда: отведенная себе минуточка жаркой ночи давным‑давно пролетела. Однако исчезать прямо на глазах непрошеного свидетеля тоже было ни к чему.
– Ну, я пойду, – проговорила она, неопределенно махнув рукой.
– Одна? Без провожатых не пущу, – неожиданно властно проговорил незнакомец. – Вон, на зыбучие пески нацелилась. Пропадешь.
– Тебе‑то что?
Зыбкая завеса длинных волос, которые постоянно шевелились, точно были живыми, приоткрыла брови, сложившиеся презрительными уголками:
– Бесчувственная. Вот ты, оказывается, какая.
Ей стало стыдно – эмоция, в экстремальной ситуации излишняя. И оправдаться хочется, и нельзя неосторожным словом выдать свое истинное происхождение.
– Ты не так меня понял: я только хотела сказать, что опасаться за меня не стоит. Я здесь ничего и никого не боюсь.
Действительно, боль уже прошла, и к ней вернулась прежняя самоуверенность.
– Никого? И Полуночного Дьявола? О, луны поднебесья, да ты еще совсем несмышленая!
– Я бы не сказала. Просто мы с ним однажды уже встретились на узкой дорожке, и, как видишь, я цела и невредима.
Еще бы – когда капля живой воды гарантирует эту неуязвимость.
– Невредима? – Глаза из‑под спутанных волос, падающих на лицо, испытующе блеснули.
– Невредима? – Глаза из‑под спутанных волос, падающих на лицо, испытующе блеснули. – Он тебя не заметил?
– И этого я бы не сказала. Мы просто поговорили (просто!))… в общем, он меня отпустил.
– Отпустил… На него не похоже. Нет.
– Почему – нет?
Он протянул руку, словно намереваясь коснуться ее подбородка, но на полпути его узкая ладонь замерла и застыла в воздухе, точно серебряная лодочка. Редкого изящества, между прочим.
– Красота. Такой красоты, как твоя, я в этих местах еще не встречал. – Голос незнакомца прозвучал еще глуше. – И думаю, этот крылан окаянный – тоже…
Ну вот, дождалась и комплиментов. Когда каждая минута на счету, это особенно уместно.
– Я все‑таки побегу, – проговорила она почти просительно, намереваясь скрыться за первым же поворотом проторенной дорожки. – Ночь ясная, с пути не собьюсь.
– Ясная? Чадо неразумное, ты даже не заметила, что на востоке зреет гроза.
Действительно, небо справа стало каким‑то непрозрачным. Но это ее пугало меньше всего, как и едва уловимое дрожание почвы, которое, скорее всего, объяснялось топотом многочисленных ног.
– Кто‑то сюда направляется, – на всякий случай предупредила она.
Незнакомец снова удивленно приподнял брови:
– Чуткость. Ты умеешь не только сама бесшумно карабкаться по камням – даже я не уловил твоего приближения; но у тебя еще и чуткий слух землеройки‑паданицы… Видно, недаром тебя определили в бродяжки.
Ну, слава древним богам, хоть он‑то не принимает ее за неведомую «ниладу», со всем комплексом поклонения!
– А ты сам‑то разве не бродяга? – бросила она, не подумав, что может обидеть его таким предположением.
– Бродяга… – В его тоне не было оскорбленного достоинства, и в то же время он вроде бы давал ей понять, что любой другой на его месте, по меньшей мере, почувствовал бы себя задетым. – Не совсем. Я из древнего великого рода номадов и, наверное, последний из них.
Ей захотелось сделать шутливый реверанс, но она вовремя сдержалась. Слева между тем показалась цепочка людей; появились они внезапно, точно из‑под земли.
– Спеши. Побежишь с ними по живой тропе, – безапелляционно велел незнакомец. – Если бы не гроза, можно было бы и не спешить – венчание начнется только на рассвете.
Ее что, снова хотят впутать в какой‑то языческий обряд?
– А чье венчание‑то? – Нет, женское любопытство все‑таки неистребимо.
– Детей.
Цепочка ночных бегунов, уверенно лавирующая среди обломков скал, была уже совсем близко, и незнакомец, чей плащ уже трепетал под порывами предгрозового ветра, шагнул им навстречу, скрещивая руки над головой – знак, понятный, наверное, в любом уголке Вселенной.
Не задав ни единого вопроса, они резко прянули в сторону, на широкую дорогу, ведущую к Древнехранищу; по тому, как часто и боязливо они оглядывались на стремительно приближающуюся грозовую пелену, можно было предположить, что скоро тут разыграется небесная феерия, небезопасная для всего живого. Их летучие прыжки стали еще шире, так что принцессе невольно припомнились тихрианские гуки‑куки.
– Догоняй! – свирепым шепотом приказал незнакомец, и она послушно, как девочка, бросилась выполнять его команду.
И что с ней творилось на этой Невесте?
Похоже, что те, кто бежал впереди нее, определенно были из рода скороходов, потому что, несмотря на всю свою натренированность, в этой предгрозовой духоте она, несмотря на легкость своего сиреневого платьица, взмокла уже на третьей минуте, но догнать мчащихся вихрем невестийцев ей так и не удалось.