— Это же бывшая соседка Мэвис Сент-Пол!
— Так, так, — проговорил Граймс и с улыбкой взглянул на меня. — Стало быть, вы не укрывали Билли-Билли Кэнтела, верно? Ты не знаешь, где он, верно? И если встретишь его, то сдашь в полицию, верно?
— Она что-то знала, — сказал один из легавых. Он уже не на шутку возбудился. — Она что-то знала, может быть, видела Кэнтела, и он пошел к ней, чтобы подкупить. — Легавый взглянул на меня. — Верно? Она могла изрядно подгадить Кэнтелу, и ты пошел к ней с деньгами, чтобы купить ее молчание, не так ли?
— У вас не все в порядке с головой, — сказал я ему. — Как можно было еще больше подгадить Кэнтелу? У вас уже есть все, что нужно. Вы можете осудить его шесть раз на основании тех улик, которыми уже располагаете.
— Тогда что ты там делал? — спросил Граймс.
— Я забыл, — ответил я и посвятил секунду своего времени размышлениям о том, когда же Клэнси вытащит меня отсюда. Следующая секунда ушла на раздумья о том, когда Клэнси разыщет меня. Граймс хотел повесить на меня дело, но, должно быть, он понимал, что пока не готов. Граймс еще многого не знал и будет держать меня здесь, подальше от Клэнси, до тех пор, пока не выяснит все, что ему нужно. А поскольку сейчас я чист, как никогда, это означало, что я могу застрять здесь на веки вечные.
— Ну, ну. Клей, — обратился ко мне Граймс. — Рано или поздно все равно ведь расскажешь. Так почему бы тебе не облегчить жизнь всем нам и не рассказать рано, а не поздно?
— Я все еще не понимаю, о чем должен рассказывать, — заявил я. — И по-прежнему не знаю, за что вы меня загребли.
— Почему бы не рассказать о Бетти Бенсон? Глядишь, и догадаешься, за что тебя повязали.
Один легавый зашел ко мне за спину и налил себе воды. Холодильник опять забулькал, и я подумал, что комната слишком маленькая, слишком душная, и слишком быстро наполняется табачной вонью, а кондиционера тут нет. Я облизал губы. Мне уже очень хотелось пить. И почему, черт возьми, все это происходит в августе а не в декабре?
— Ну-с, Клей? — поторопил меня Граймс.
— Что ну-с?
— Сегодня ты ходил к Бетти Бенсон, не так ли?
— Надо полагать, она уже сообщила вам об этом, — ответил я. — Ну и что?
— Зачем ты туда отправился?
— Забыл.
— Во сколько ты к ней пришел?
— Не знаю. Приблизительно в половине четвертого.
— А ушел?
— Где-то около четырех.
— Значит, ты пробыл там полчаса, верно?
— Примерно. Минут двадцать-тридцать.
— И ушел в четыре, верно?
— Около того.
— Хорошо, — рассудил Граймс. — Это сойдет за признание. Или, может, ты хочешь и признаться тоже? Нам это не очень нужно, хотя признание и упростило бы дело.
— Признание в чем? Что я такое сделал, по-вашему? — спросил я, вспоминая и раздумывая, что могло случиться. Бетти Бенсон пригрозила мне звонком в полицию, когда я сунулся к ней, но потом все, похоже, наладилось. Кроме того, вряд ли происходящее сейчас стало итогом простого заявления типа: «Он вломился ко мне в квартиру».
— Пошли, оформим арест, — сказал Граймс. — Посидишь у нас немного.
— Слушайте, может, все-таки скажете мне, какого черта вам надо? В чем меня обвиняют?
— Можешь заглянуть мне через плечо и прочитать, — ответил Граймс. — Пошли, малыш, кончились твои скитания.
Вчетвером мы подошли к конторке дежурного, и он оформил мой арест по подозрению в убийстве. Имя жертвы — Бетти Бенсон, время смерти — приблизительно четыре часа пополудни. Пока я усваивал все эти сведения, меня увели прочь и заперли в маленькую одиночную камеру.
10
Вы можете подумать, что в самом большом и современном городе на свете даже кутузка какая-нибудь особенная: хромированные решетки, голливудские кровати вместо нар, телевизоры в каждой камере, охранники в космических шлемах.
Однако вынужден с прискорбием признаться, что нью-йоркская городская тюряга не заражена гордыней и не желает идти в ногу со временем. Решетки тут старые, толстые, черные и шершавые на ощупь, а все остальное сделано из листового металла и похоже на трюм линейного корабля, выкрашенный в ярко-желтый цвет. Стальной пол, стальной потолок, стальные стены, подвешенный на цепях стальной брус, который, по задумке какого-то шутника из городского совета, должен был служить узнику ложем. Да еще все вокруг лязгает. Где-то в другом конце коридора открывается дверь, и все металлические детали вокруг начинают лязгать, как будто судья Артур Ранк колотит в свой гонг у вас над ухом.
О, это очень милое местечко.
И я провел в нем целых девятнадцать часов. Зарегистрировали меня в шесть вечера, после чего маленькие синие человечки отвели вашего покорного слугу в отдельную камеру со всеми неудобствами. Тут не было ни голливудской кровати, ни телевизора, но зато в углу, рядом со стальным брусом, торчал толчок, и моей первой задачей, как подопечного городских властей, было вычистить этот толчок, отчаянно нуждавшийся в такого рода операции. Я бы не назвал такое времяпрепровождение веселой вечеринкой, уж вы мне поверьте.
Упрятали меня слишком поздно и ужина не дали (тюрьмы выдумали американские борцы за справедливое общественное устройство, и первоначально кормежка была предусмотрена), поэтому я просидел голодным до следующего утра. Разумеется, у меня не было и сокамерника. Большинство городских тюрем оборудовано камерами-одиночками, а на другом этаже размещается одна общая кутузка для клиентов вытрезвителя. Поэтому я не видел ни одного товарища по несчастью. Клетка на противоположной стороне коридора, единственная, в которую я имел возможность заглянуть, сейчас пустовала.
Но в камере слева от меня сидел какой-то человек, и мы малость поболтали о том о сем. Судя по его сиплому голосу, мой сосед был стар, грязен и небрит. У нас нашлось не ахти как много тем для разговора, коль скоро мы оба старательно избегали каких-либо упоминаний о причинах своего переселения в казенный дом, поэтому спустя какое-то время мы принялись резаться в шашки. Играть в шашки в тюрьме, когда ты не видишь своего соперника, проще пареной репы. Берешь клочок бумаги и рисуешь на нем шахматную доску. Соперник твой делает то же самое. Потом отрываешь от картонки двенадцать спичек и делишь их на половинки. Те половинки, на которых есть сера, считаются твоими шашками, остальные-шашки соперника. Нумеруешь клеточки на доске, начиная с левой верхней и кончая правой нижней, и выкликаешь ходы: с клеточки номер такой-то — на клеточку номер сякой-то.
Должно быть, мой сосед провел в одиночных камерах всю жизнь: он играл в эти слепые шашки как настоящий чемпион, и за два часа мне лишь однажды удалось победить его. Разумеется, отчасти это объяснялось моей усталостью. Я даже не видел доску. Мне бы завалиться на боковую, коль скоро я, наконец-то, стал сам себе хозяином, но я все ждал, что Клэнси прискачет мне на выручку, да и большого желания растянуться на этом стальном бруске у меня не было. Но часов в восемь глаза начали слипаться, и я отправился баиньки, пожелав соседу доброй ночи.
Вы когда-нибудь пробовали спать на стальной полке, прикрытой тонким армейским одеялом? Для человека, привыкшего к таким жизненным благам, как подушка из мягкой губки, пышный матрац и девица под боком, отдых в тюрьме сопряжен с огромным унижением. Правда, заснул я без каких-либо затруднений, едва почувствовал под собой ложе.
В общем-то, я не рассчитывал проспать очень долго, поскольку думал, что с минуты на минуту появится Клэнси и выведет меня на свободу. Вряд ли у него возникнут какие-либо сложности.