"Если его отпечатки пальцев не идентичны отпечаткам на стакане с недопитым портвейном... подумал Козюренко. — Прямых доказательств пока что нет.
Конечно, если не найдем тут картину. Итак, обыск..."
Вышел с Владовым в коридор, приказал вызвать оперативную группу и попросил взять у прокурора постановление на обыск. Вернувшись, спросил у Семенишина:
— Насколько мне известно, Прусь не очень щедрый человек и никому денег не одалживает... — Он сознательно говорил о покойнике как о живом, надеясь, что Семенишин как-то прореагирует на это. Но тот сидел потупившись. — Почему же он отдал вам всю зарплату и еще пообещал полтысячи?
Семенишин поднял голову, и Козюренко заметил, как забегали у него глаза.
— Почему? — настаивал следователь.
Семенишин потер свои сморщенные щеки кончиками пальцев. Он явно колебался.
— Пожалуйста, не скрывайте от нас ничего, — посоветовал Роман Панасович.
— Прусь был у меня, так сказать, в долгу, — нерешительно, запинаясь, начал Семенишин. — Уже давно, со времен войны, когда вместе партизанили. Я никому не рассказывал, так? Потому как и сам тут не оченьто... — покачал головой и продолжал твердо, как человек, сделавший первый шаг и терять которому уже нечего. — Когда-то я видел, как Прусь снял обручальное кольцо с пальца мертвой женщины, так? Он заметил, что я смотрю. Испугался. Да и было чего. Если бы наш командир Войтюк прознал про это, худо бы Прусю пришлось. Ну, начал умолять, так? Мол, черт попутал.
Я говорю: «Выбрось кольцо!» Он и выбросил. Потом обещал: «Я тебе всю жизнь буду благодарен, что понадобится, рассчитывай на меня». А тут очередь на машину, я и вспомнил, так?
Но ведь это могло выглядеть как шантаж...
— Да нет. Столько лет прошло. Надеялся на благодарность. Думаю, деньги у него есть. Живет ведь один. А он мне — семьдесят рублей... Я знаю, что полтысячи не пришлет. Пообещал, только бы отделаться, так?
«Если придумано, то неплохо», — отметил Козюренко.
А вы помните, как появился в вашем отряде Прусь?
— Почему же, помню. Мы не очень-то и доверяли ему, так? Полицай поглумился над девушкой Пруся, а Василь убил его. Пришлось бежать. К бандерам ему было не с руки, потому как этот полицай имел среди них в нашем районе много дружков. Ну, и пристал к нам, так? Наш командир товарищ Войтюк из ихнего села был — пожалел и взял.
«Верно, на свою голову!» — чуть не вырвалось у Романа Панасовича.
— Мы вынуждены произвести в вашей усадьбе обыск, — сказал он. — Скоро приедет оперативная группа. Но перед этим я хотел бы еще раз убедиться: все ли вы рассказали правдиво и не утаиваете ли чегонибудь?
— Яшенька, — подошла к нему жена, — ты уж...
если что натворил, лучше сознайся. И нам будет легче...
Семенишин посмотрел на нее как-то отчужденно.
— Пьяный я был, может, чего-то и не помню...
В чем меня обвиняют? — обернулся к Козюренко.
— Дело в том, что Прусь убит и ограблен. А вы были с ним в тот день. Ездили за деньгами.
— Не выйдет! — вдруг закричал Семенишин. Он выпятил губы, и морщины неожиданно разгладились на его лице. Это было сказано так решительно, что Роман Панасович встал со стула. А Семенишин вдруг безвольно осел, и руки его опустились как плети.
— Так уж лучше сознайся, — шептала жена, склонившись над ним.
— Прочь! — Семенишин оттолкнул ее от себя. — Вы мне дело не пришьете! — погрозил он пальцем Козюренко.
— Вспомните фамилии тех, кто был с вами в поезде, — предложил следователь спокойно. — Имена, приметы... Это для вас очень важно.
Семенишин удивленно воззрился на него. Закрыл глаза, немного подумал и покачал головой.
— Нет, — сказал стыдливо. — Пьяный был, все из головы вылетело. — Вдруг какая-то мысль, видно, промелькнула у него. Нерешительно начал: — Но был там такой долговязый...
— Потер лоб и радостно воскликнул: — Тимком его звали, вспомнил — точно Тимком, так?
— Тракторист Тимофей? — повторил Козюренко, и нельзя было понять, иронизирует он или говорит серьезно. — А фамилия?
— Не знаю. Тимко — и ладно. — Теперь в тоне Семенишина ощущалась уверенность. — Он сошел где-то перед Ковелем.
— Ну... ну... — Роман Панасович хотел что-то прибавить, но на улице остановилась машина. — Вера Владимировна, — попросил он, — встретьте сына и уведите его куда-нибудь. Эта процедура не для детей...
А вы, — приказал Владову, — сходите к соседям и попросите их быть понятыми.
...Когда они вернулись вечером в городской отдел милиции, Владов сказал Козюренко:
— Почему вы не приказали арестовать Семенишина? Я бы задержал его. Ведь он же ничего не может доказать...
— А мы? Что-нибудь нашли у него? — остудил пыл старшего лейтенанта Роман Панасович. — Нарушать законы никто не волен. Завтра увидим, если сойдутся отпечатки пальцев...
— Их уже повезли во Львов.
— Вот и подождем до утра.
Утром позвонили из Львова. Оказалось, что отпечатки пальцев Семенишина не идентичны отпечаткам, оставленным на стакане в доме Пруся. Козюренко как раз умывался, когда Владов сообщил ему об этом. Тот повесил полотенце. Причесался.
— Дайте команду, — приказал он, — чтобы поискали в селах около железной дороги Львов — Ковель тракториста по имени Тимко. Тимофей то есть... Высокого роста...
— Но ведь Семенишин определенно лжет, — осмелился возразить старший лейтенант. — Чтобы запутать следствие.
— Нас не так-то легко запутать, — улыбнулся Козюренко. — А что, если не лжет? И убийца, укравший картину, разгуливает на свободе и смеется над нами? Нет, если у Семенишина есть алиби, мы сами немедля должны подтвердить его. Это в наших интересах, дружище. — Натянул рубашку и добавил: — А у Семенишина возьмите подписку о невыезде. И пусть ваши ребята наблюдают за ним...
ГАЛИЦКИЙ
Директор заготконторы собрал работников плодоовощного цеха.
— Вот ваш новый начальник, — представил еще молодого — лет под тридцать — светловолосого мужчину с темными, выразительными глазами. — Дмитро Семенович Серошапка. Сегодня он принял дела. По рекомендации руководства облнотребсоюза, — подчеркнул он.
Директор конторы хотел поставить начальником цеха мастера Галицкого, и все были уверены, что именно он займет должность Пруся. И вдруг — такое. К Галицкому привыкли, знали его. А кто такой этот Серошапка"
Расходились недовольные. Директор конторы уловил это настроение и нарочно оставил своего нового подчиненного на произвол судьбы, злорадно подумав:
«Пусть сам выкручивается!.»
Серошапка попросил Галицкого остаться в каморке, которая считалась его кабинетом. Смотрели друг на друга изучающе. Галицкий, солидный человек с толстой красной шеей и огромными кулаками, не скрывал своей неприязни. Серошапка будто читал его мысли. Мастер считал, что ему перебежали дорогу, и решил при случае подставить ножку новичку. Это ведь дело торговое, тут дебет и кредит не так просто свести.
Голову надо иметь на плечах. А у этого, по всему видно, кочан капусты. Молодой и зеленый...
Серошапка невольно улыбнулся. Вероятно, Галицкий уловил в этой улыбке иронию, потому что насупился и хотел что-то сказать, наверно, обидное, но Серошапка опередил его.
Не будем играть в жмурки, Эдуард Пантелеймонович, — сказал он самым доверительным тоном. — У вас есть причина относиться ко мне, так сказать, без симпатии. К сожалению, мне лишь сегодня намекнули в райпотребсоюзе, что я перебежал вам дорогу. — Галицкий протестующе поднял руки, но Серошапка продолжал тем же мягким, доверительным тоном: — Мы же с вами не дети и знаем, что такое жизнь...
Если бы я знал, что иду на живое место, то, может, и не согласился бы на эту должность.