– Я хочу, чтобы вы пошли к начальнику, отвечающему за весь персонал и всех сотрудников в штаб‑квартире СПС, и показали ему фотографию.
– СПС?
– Я имею в виду Союз патриотических сил.
– Разве они могут иметь к этому отношение?
– Не знаю. Просто идея. Может быть, он видел этого человека раньше.
– С какой стати?
– Не знаю, Борис. Он мог бы видеть. Пришла такая идея.
– Под каким предлогом я приду?
– Вы – следователь отдела убийств. Вы ведёте дело. Идёте по следу. Может быть, кто‑то видел, как этот человек бродил около штаб‑квартиры. Возможно, он пытался проникнуть внутрь. Не заметил ли кто из охраны, как он что‑то высматривал на улице? Ну, вы сами знаете, как это делается.
– Хорошо. Но они серьёзные ребята. Если я провалюсь, вина будет ваша.
– А почему вы должны провалиться? Вы скромный мент, делающий свою работу. Этого головореза видели недалеко от особняка Комарова на Кисельном бульваре. Ваш долг – привлечь к этому их внимание, даже если он мёртв. Он может оказаться членом банды. Он мог высматривать способ ограбления. Сделайте это – и тысяча фунтов ваша.
Евгений Новиков поворчал ещё немного и повесил трубку. Эти англичане, подумал он, совершенно ненормальные. В конце концов старый дурак всего лишь забрался в одну из их квартир. Но за тысячу фунтов стоило потрудиться и узнать, что их интересует.
Москва, октябрь 1987 года
Полковником Анатолием Гришиным владело чувство неудовлетворения, как это случается, когда пройдена вершина успехов и достижений и больше ничего не надо делать.
Последние допросы выданных Эймсом агентов давно закончены, последняя капля информации выдавлена из памяти дрожащих людей. В мрачных подвалах Лефортова находились двенадцать из них. По требованию их приводили на допрос к мастерам этого дела из Первого и Второго главных управлений или в особую комнату Гришина – в случае упорствования или потери памяти.
Двое вопреки протестам Гришина получили только долгие сроки каторжных работ вместо смертного приговора. Это объяснялось тем, что они работали на ЦРУ очень короткое время или были слишком незначительными, чтобы нанести большой вред. Остальных приговорили к смерти. Девятерых доставили в посыпанный гравием внутренний двор тюрьмы, в его изолированную часть, и поставили на колени в ожидании пули в затылок. В качестве старшего офицера Гришин присутствовал при всех расстрелах.
По настоянию Гришина одного оставили в живых – он был старше остальных. Генерал Дмитрий Поляков успел проработать на Америку в течение двадцати лет, прежде чем его выдали. Фактически после возвращения в Москву в 1980 году он навсегда ушёл в отставку.
Он никогда не брал денег; передавал ЦРУ информацию потому, что ненавидел советский режим и то, что при нём творилось. И он так и сказал на допросе. Выпрямившись, он сидел перед ними и говорил, что он о них думает и что он сделал за двадцать лет. В нём было больше достоинства и смелости, чем во всех остальных. Он никогда не умолял. Из‑за того, что он был так стар, ничего из сказанного им уже не имело значения в данное время. Он не знал о проводимых операциях, не знал никаких имён, кроме тех сотрудников ЦРУ, которые тоже ушли в отставку.
Когда следствие закончилось, Гришин ненавидел старого генерала настолько яростно, что оставил его в живых для особых пыток. Теперь заключённый лежал в собственных экскрементах на голом цементном полу и рыдал. Время от времени Гришин заглядывал к нему, желая убедиться, что тот ещё жив. И только в марте 1988 года, по настоянию генерала Боярова, с ним было наконец покончено.
– Дело в том, дорогой коллега, – обратился тогда Бояров к Гришину, – что больше нечего делать. Комитет «крысоловов» должен быть распущен.
– Но ведь остаётся ещё человек, о котором говорят в Первом главном управлении, тот, который руководит предателями здесь…
– А, тот самый, которого не могут поймать. У нас появляются только косвенные улики, а ни один из предателей даже не слышал о нём.
– А если мы схватим его людей?
– Значит, схватим и заставим их заплатить за все, – сказал Бояров. – Если это получится и если кто‑то из наших в Вашингтоне сможет передать сведения о них в Москву, ты сможешь снова собрать своих людей и начать сначала. Ты можешь даже переименоваться. Можешь называться «Комитетом Монаха».
Гришин не понял юмора, но Бояров раскатисто расхохотался. «Монк» в переводе на русский означает «монах».
– И было бы, Вольский, если бы какой‑то осел, там у них, не сообразил, что тело пробыло в воде около двух недель – честно говоря, он оказался прав – и что за это время его, вероятно, снесло течением из Москвы. Так эти ублюдки отправили его сюда. Я только что с ним закончил.
Вольский прикинул: две недели в воде жарким летом. У профессора, должно быть, железобетонный желудок.
– Убит? – спросил он.
– Напротив. Только в плавках. Почти наверняка в такую жару пошёл купаться. Что‑то случилось, и он утонул.
– Но это несчастный случай. Гражданское дело. А у меня убийства, – возразил Вольский.
– Молодой человек, наберитесь терпения и просто выслушайте. Обычно опознание невозможно. Но эти дураки в Лыткарине кое‑чего не заметили. Пальцы настолько распухли, что они ничего не увидели. В складках кожи – обручальное кольцо. Золотое. Я его снял – пришлось отрезать палец. На внутренней стороне гравировка: «Н.И. Акопову от Лидии». Неплохо, правда?
– Очень неплохо, профессор, но если это не убийство…
– Послушайте, вы имеете дело с отделом пропавших без вести?
– Конечно. Они присылают каждую неделю альбомы фотографий, чтобы я проверил, нет ли у нас этих людей.
– Так вот, у человека с золотым кольцом может быть семья. И если он пропал три недели назад, они могли туда обратиться. Я просто подумал, что вы воспользуетесь моим детективным гением и получите благодарность от ваших друзей в отделе пропавших без вести. Я никого не знаю там, поэтому позвонил вам.
Вольский оживился. От него в этом отделе всегда ожидали услуг. И вот сейчас он может помочь им закрыть дело и заработать премию. Он записал детали, поблагодарил профессора и повесил трубку.
Человек, с которым обычно Вольский имел дело, подошёл к телефону через десять минут.
– У вас числится в пропавших некто по имени Н.И. Акопов? – спросил Вольский.
Отвечавший проверил записи и вернулся к телефону.
– Да, есть такой. А что?
– Расскажите подробнее.
– Заявлен как пропавший семнадцатого июля. Не вернулся с работы накануне вечером, и с тех пор его не видели.