Но тут было совсем другое и гораздо более страшное. Когда погибли Маракита и наш мальчик, я в течение многих дней не помнил ничего — только те последние слепящие четверть секунды, когда я уже знал, что произойдёт нечто ужасное, и клял себя за преступное безрассудство. Потом я сразу уехал, и меня снова завертела жизнь. Мир больше не был, да и не мог быть тем прежним миром, в котором я, счастливый безумец, мчался со скоростью семидесяти миль в час. От этого, второго мира, где убивший своё счастье идиот остаётся жив, а женщина и ребёнок превращаются в кровавое месиво, я ничего хорошего не ждал, и всё-таки даже здесь мысль о возможности такого подлого удара как-то не приходила в голову. Но сейчас, ещё до того, как заговорил Хэмп, я спросил себя, нет ли тут и моей вины, не должен ли был я всё это предвидеть.
— Это случилось около половины двенадцатого, — сказал инспектор. — Один человек, который возвращался домой, видел и слышал, как машина свалилась в воду, и сообщил нам. Она была одна в машине и не могла выбраться.
— А из чего видно, что она пыталась? — спросил я.
— Доказательств нет, но… Вы предполагаете самоубийство?
— Нет, я даже уверен, что это не самоубийство. Никому не придёт в голову кончать с собой таким образом. Кроме того, она совсем не думала о самоубийстве. Мы с нею долго беседовали сегодня вечером в «Трефовой даме»… Что делала здесь доктор Бауэрнштерн?
— Она задержалась в больнице, и я застал её там и привёз, — пояснил инспектор. — Но, конечно, ничего уже нельзя было сделать… Наш полицейский врач заболел, лежит с температурой… А доктор Бауэрнштерн уже уехала?
— Нет, стоит там, за дверью, и сама похожа на мертвеца.
— Спасибо, — произнёс голос, который я в первый момент не узнал. — Я здесь, как видите, и готова отвечать на все ваши вопросы. Конечно, если инспектор Хэмп уполномочит вас допрашивать меня.
Инспектор, естественно, мог заметить, — да и кто бы этого не заметил? — что я ей неприятен. Он знал также, что у неё позади длинный утомительный день и что она взвинчена до крайности, и не хотел входить ни в какие объяснения. Я не осуждал его за то, что он промолчал.
Она подошла ближе и села на опрокинутый ящик. Это было как в замедленной съёмке. Я невольно подумал: «Похоже на сборище привидений».
Должно быть, и Хэмп ощутил нечто подобное и решил не поддаваться.
— Сержант! — загремел он вдруг. — Возьмите с собой этих двух парней и займитесь машиной. Фонари у всех имеются? Только смотрите, зажигайте не все разом. Захватите какие-нибудь мешки для окон. Да живей поворачивайтесь!
Так мы избавились от них. Сделав над собой усилие, я наклонился и внимательно посмотрел на мёртвую.
— Что, она там выпила в «Трефовой даме»? — спросил инспектор.
— Может быть, немного и выпила, но когда мы с ней простились в самом начале одиннадцатого, она была совершенно трезвая.
— Она не сказала, куда едет?
— Нет. И когда я уходил, около половины одиннадцатого, я искал её всюду, но её не было. Пришла она туда не со мной, но у нас был длинный разговор, и мне хотелось на прощание сказать ей ещё кое-что.
— Может быть, она уехала из «Трефовой дамы» и выпила где-нибудь в другом месте? — сказал инспектор хмуро. — Покойница, кажется, любила повеселиться?
— Да. Но что ей было делать здесь, у канала? — спросил я. — Это требует объяснения.
— Если она была пьяна, тут и объяснять нечего.
— А я не думаю, что она была пьяна. И не думаю, что она хотела покончить с собой. И не думаю, что она сбилась с дороги в темноте.
И не думаю, что она хотела покончить с собой. И не думаю, что она сбилась с дороги в темноте. — Я сказал это резким тоном — совершенно из тех же побуждений, из каких инспектор только что орал на сержанта. Мне нужно было и от себя и от других скрыть своё волнение и рассеять чары. — Не можете ли вы, доктор Бауэрнштерн… — обратился я к ней. — Я бы не стал вас просить, если бы не знал, что вы сделаете это лучше меня…
— Что вам нужно? — спросила она без малейшего оттенка любезности или хотя бы интереса. Теперь я вызывал у неё уже не просто неприязнь, а настоящую ненависть.
— Исследуйте самым внимательным образом её голову с затылка. Это важно, иначе я не стал бы вас утруждать. И не будем терять времени.
Вероятно, она вопросительно взглянула на инспектора, потому что он тихо сказал ей: «Действуйте».
Дальше всё происходило снова томительно медленно. Она попросила посветить ей и, несмотря на усталость и глубочайшее нежелание делать что бы то ни было по моей просьбе, приступила к осмотру. Она работала так искусно, легко и красиво, что я невольно — и с какой-то грустью — залюбовался. Когда её пальцы, наконец, перестали двигаться и она подняла глаза, я прочёл на её лице, что моя догадка верна.
— Здесь гематома, — сказала она с расстановкой. — Я её нащупала. Под кожей скопились сгустки крови. Значит, либо она сильно ударилась обо что-то затылком, когда машина свалилась в канал, либо…
— Либо кто-нибудь ударил её, — вероятно, резиновой дубинкой, — сказал я. — Моя версия такова. Они ехали и о чём-то толковали. Она оказалась несговорчивой, и её пристукнули, а машину пустили в канал. Заметьте, — обратился я к инспектору, — тот же метод, что и в первый раз: убийство, которое может сойти за несчастный случай.
— Это не противоречит тому, что вы обнаружили, доктор? — спросил инспектор.
— Я мало знакома с такого рода телесными повреждениями, — сказала она с видимым усилием, — но действительно трудно понять, как можно так сильно ушибить голову, только ударившись обо что-нибудь при падении. Это гораздо больше похоже на умышленно нанесённый удар. По-моему, — добавила она неохотно, — мистер Нейлэнд прав.
Удивительно приятно было слышать это «мистер Нейлэнд», хотя она уже раньше несколько раз называла меня по имени. Почему-то мне казалось, что она начисто забыла — или даже сознательно вычеркнула из памяти — моё имя. И сейчас, убедившись, что она его не забыла, я обрадовался до смешного.
— Шейла Каслсайд, — продолжал я, — ожидала, что её будут шантажировать. Она не знала, в какой форме, зато я знал. Поэтому я и поговорил с нею сегодня вечером. Бедняжка никому не делала зла, но у неё было сомнительное прошлое, и она его скрывала. Чтобы подняться по нашей пресловутой «социальной лестнице», она рассказывала о себе всякие небылицы, выдавала себя за вдову человека, умершего в Индии. Она обманывала даже мужа и его родных. Замуж она вышла для того, чтобы из официантки и парикмахерши превратиться в даму высшего круга, но потом полюбила мужа и из-за этого не хотела, чтобы всё открылось.
— Это она вам сама сказала? — спросил Хэмп.
— Да. Но я ещё раньше догадался, что она боится каких-то разоблачений, и понял, что они могут на неё нажать и использовать её для своих целей, о которых она ничего не подозревает. Вероятно, один из них и увёз её из «Трефовой дамы», чтобы сообщить, чего от неё хотят…
— Должно быть, чего-нибудь по вашей части, — сказал инспектор, забывая, что наш разговор слушает доктор Бауэрнштерн.