Сигурд, сказала она, с одной стороны, а Гуннар и Хёгни, сыновья Гьюки, с другой…
Перед взором Вигмара встал Фридмунд Сказитель, с мечтательно закрытыми глазами и увлекательной песней на устах, каждое слово пленяет, как будто от речей Фридмунда воздух полнится медом…«Утро не кончилось — умерли славные, как должно героям…» Странно, в такие мгновения даже брат Кольбьёрна казался добрым и приветливым, как будто и не Стролинг вовсе… Сигурд, Атли, Гуннар, Хёгни — все они славятся как великие герои древности, от рассказов о них захватывает дух у молодых и старых, но почему-то Боргтруд рассадила их по разным скамьям… Сигурд победил дракона Фафнира, отнял у него золото, священный дар, способный приносить силу и удачу даже мерзкому чудовищу, пробудил от волшебного сна валькирию, прорвавшись к ней сквозь огонь… Деяния Сигурда — вот как об этом говорят. Деяния. То, что человек сделал в жизни.
Вигмар злобно дернул уголком рта. Какой тут Сигурд, на Квиттинском Севере, в восьмом веке после Ухода Асов! В двадцать пять лет Сигурд уже много чем мог похвалиться. «А я? — сурово, почти злобно спросил Вигмар сам себя. — А я-то чем отличился? Утопил копье в битве с фьяллями и осмеял на пиру достойных людей. Скажут, что я только стихи складывать умею! Тоже дело, конечно, но для мужчины этого маловато!»
Впрочем, братья Сигурдовой жены, Гуннар и Хёгни, ничем особенным, помнится, не прославились, только поехали к Атли, отлично зная, что он задумал их убить, и держались без нытья, когда он свое гнусное намерение исполнял. А если бы он передумал — ну, съездили бы в гости к сестре и мирно вернулись. Да они благодарить должны были Атли! А он ведь тоже считается в героях, между прочим — потому что сумел совершить подлое дело торжественно и с размахом. Может быть, Гуннар и Хёгни нарочно выбрали себе славную смерть, поняв, что славная жизнь не удалась?
Так что же, заказать Хасселю Камнерезу поминальный камень по себе и придумать надпись попышнее?«Доблестно бился с мертвецом и был им сожран со славою». С чьей славою? Мертвеца? А вот троллячий хвост ему, а не слава! Иные думают, что удивить и напугать людей уже значит прославиться. Да, если бы оборотень ворвался в дом и сожрал тут всех, удивления и ужаса хватило бы на весь Квиттинский Север. Но при мысли об этом Вигмар чувствовал не гордость, а стыд.
Он был полон какой-то злой растерянности: его возмущали прогулки мертвого оборотня, который неуязвим и опасен, но он решительно не знал, что делать. Во всех этих размышлениях о славе и путях к ней было дыр не меньше, чем в рыбачьей сети. О великий Отец Колдовства, мудрый Один!
«Наверняка ведь знает», — вдруг подумал Вигмар об Одине, и ему яснее ясного представился единственный глаз Повелителя, хитро прищуренный в насмешке. Знает, но не скажет! Он ловко умел выпытывать тайны у великанов и вёльв, но сам хранит их крепко.
Боргтруд вдруг подняла свою связку амулетов и потрясла ею в воздухе. Амулеты звенели и постукивали друг об друга, болталось воронье перо, как очень маленький стяг самой младшей из валькирий. Вигмар обернулся к ней, как ребенок на звук гороховой погремушки.
— Я знаю, что ты удачлив, — сказала Боргтруд и почему-то показала пальцем в земляной пол. — Ты горд, упрям и не любишь смиряться с тем, что тебе не по вкусу. Ты можешь быть доблестен, как Сигурд, а не как Гуннар и Хёгни. Подумай, где взять оружие. Ведь где-то же оно должно быть?
Вигмар ждал продолжения, мало что поняв, но Боргтруд замолчала. Что-то легонько пощекотало ему шею. Вигмар поднял руку и наткнулся на одну из своих косичек. Если есть сила, способная одолеть мертвого оборотня, то это она — огненная лисица-великан. Говорят, что она приберегает для Вигмара несколько запасных жизней. Может быть, пришла пора проверить, не правда ли это?
Утром Эрнольв вышел из дружинного дома, где ночевал с хирдманами, хмурый и озабоченный.
— Ой, какой ты страшный! Как будто спал в обнимку с трупом! — в притворном ужасе завопила Ингирид и бросилась бежать. Она, казалось, вставала раньше всех в усадьбе нарочно для того, чтобы встретить пробуждение каждого какой-нибудь гадостью. Она просто забавлялась, и ей в голову не приходило задуматься, так ли смешно другим, как ей самой.
— Сильно похоже на то, — пробормотал Эрнольв. Его лицо, покрытое густой сетью мелких красных шрамов, и впрямь выглядело не лучшим образом.
— Иди в дом, еда уже готова, — сказала ему с крыльца мать.
— Я приготовила тебе новую рубаху. Наверняка сегодня вам придется плыть через фьорд.
«Плыть через фьорд» означало навестить Торбранда конунга. Эрнольву не слишком туда хотелось, но если они с отцом и сегодня не приедут, то все решат, что они поссорились с Торбрандом. Или даже замышляют измену. Мало для кого было тайной то, что Хравн хёльд и его родичи решительно против продолжения злосчастной квиттинской войны.
— Ты умывался? Хочешь, я тебе полью? — предложила Свангерда, встретившая Эрнольва в сенях.
— Да, я… Там… — не слишком внятно ответил он, мельком глянув на нее.
Свангерда смотрела мимо него в стену сеней и, кажется, не слышала ответа на собственный вопрос. За прошедшие дни она свыклась со своим горем и перестала плакать; она держалась почти спокойно, но Эрнольву до сих пор было неловко смотреть на нее, как будто его взгляд мог ненароком задеть открытую рану. На голове у Свангерды теперь было серое вдовье покрывало с короткими концами, и белое лицо с правильными некрупными чертами казалось из-за этого каким-то погасшим, затененным. Она была приветлива, как прежде, но стала странно задумываться, и это тревожило родичей. Посреди разговора она вдруг замолкала, невидящими глазами глядя мимо людей, и Ванбьёрг по привычке толкала локтем мужа, сына, любого, кто сидел рядом, и кивала на невестку, тревожно двигая бровями. «Она видит дух Халльмунда!» — шептала Ванбьёрг. Но Свангерда ни слова не говорила о том, куда смотрит и что видит.
— Что вы стали тут, как бродяги, которых не пускают в дом? — преувеличенно громко и бодро сказала фру Ванбьёрг, входя вслед за Эрнольвом в сени. — Идемте, похлебка остынет.
Свангерда вздрогнула, виновато улыбнулась, словно просила прощения, и первой вошла в кухню.
— Я тебе говорила! — шипела фру Ванбьёрг на ухо Эрнольву, на ходу подталкивая его в бок, словно хотела взбодрить. — Нечего тянуть! Нужно справлять свадьбу! Тогда она опомнится и заживет по-новому! А так вы дождетесь того, что она сойдет с ума и уйдет жить в лес к Тордис!
— Не надо, мать, не сейчас. Еще не пора, — хмурясь, отговаривался Эрнольв.
Чуть ли не в первый день после его возвращения фру Ванбьёрг заговорила о том, что ему нужно жениться на Свангерде. Младший брат берет в жены вдову погибшего старшего брата — все по древним обычаям, достойно, благородно! Все скажут об этой свадьбе одно только хорошее! И как удачно сложилось, что сам Эрнольв ни о какой другой жене и не мечтал! Они заживут на славу, родят много детей, и для рода Хравна из Пологого Холма все обернется не так плохо, как казалось поначалу. Фру Ванбьёрг искренне не понимала, почему Эрнольв все оттягивает и свадьбу, и даже разговор со Свангердой. Ждет, что ли, пока та совсем сойдет с ума? Или пока северная родня приедет за ней и потребует назад со всем приданым?
— Мне сегодня снился не самый лучший сон, — тихо сказал Эрнольв матери, чтобы не услышала Свангерда. — Мне снился какой-то мертвец.
— Какой-такой мертвец? — Фру Ванбьёрг остановилась посреди кухни, прямо в облаке дымящего очага, и уставилась на сына снизу вверх, уперев руки в бока.
— Не знаю. Огромный, жуткий мертвец. С оленьими рогами на голове. Как будто он ходил всю ночь вокруг нашего дома, колотил в дверь, даже пытался приподнять дом за углы. И гнусно ревел. Я не думаю, что это к добру. Может, не ездить сегодня в Ясеневый Двор?
Фру Ванбьёрг задумалась, покусала сустав согнутого пальца.
— К конунгу тебе ехать надо, а иначе Хродмар и Кольбейн назовут вас изменниками и трусами, — решила она. — Но сон и впрямь не из лучших. Вот что. Поешь и сходи-ка к Тордис. Она разъяснит тебе, к чему все это. Может, даже скажет, что теперь делать. Только вот сама, бедняжка, не поймет.