— Если ты сейчас же не заткнешься, я воткну тебе в глотку набалдашник с лестничных перил, понял?
Он недовольно качает головой.
— Ни разу в жизни… — бурчит он. Я влезаю в свою машину, он — в свою, и мы оба берем курс на контору.
Глава 11
В фирме акции Сан-Антонио летят вверх, словно курс золота в дни правительственного кризиса. Не успел я появиться, как все свободные парни, толкая друг друга, открывают для меня двери, ведущие к боссу.
Он на месте — серьезный, бледный, с черепом цвета слоновой кости — проверяет, не смылись ли его запонки.
— Слава богу! — восклицает он при моем появлении. Раз уж он упомянул суперглавного патрона, значит, в его Котелке все кипит.
— Ну что? — спрашивает он. — Как прошло похищение?
— Великолепно, — отвечаю. — Я познакомился с Анджелино. Более того, с сегодняшнего дня я на него работаю.
Достаю из кармана сто штук, которые мне дал сицилиец, — Вот аванс…
— Что вы говорите?
— Он отстегнул мне сто кусков, чтобы скрепить сделку. Отдайте это в благотворительный фонд полиции. Оставьте только одну десятку, чтобы оплатить выпивку для всех. Не каждый день гангстеры проявляют щедрость, а? Я коротко рассказываю ему, что произошло. Он слушает так внимательно, что даже не теребит свои манжеты и не гладит лысину.
— Как видите, — говорю я в заключение, — этот человек — загадка. Под его заурядной внешностью торговца неаполитанским кьянти скрывается один из самых хитрых гангстеров, которых я знаю. Я ничего не понял в его поведении и не знаю, искренен он был со мной или нет. При кажущейся честности и внешнем добродушии любителя подраться это скрытный, хитрый и безжалостный человек… Что вы об этом думаете?
Шеф берет промокашку и начинает разрывать ее на части.
— Что он сказал, когда вы ему открыли, что знаете, что бюст Монтескье на Ке д'Орсей набит взрывчаткой?
— Ничего. Посмотрел с любопытством и интересом…Я пожимаю плечами. — Откуда мне знать, что он при этом думал? Разве можно прочитать какое-нибудь выражение в его поросячьих глазках? Шеф улыбается.
— Да, он должен уметь скрывать свои мысли…
О себе босс так сказать не может. В его голосе звучит какая-то горечь.
— В чем дело? — спрашиваю я.
— Сан-Антонио, — говорит он, — я посылал туда саперов…
— Хорошо! Ну и как, получилось? Он делает паузу.
— В бюсте ничего не оказалось. К тому же он цельный.
Я как будто сел на провод под высоким напряжением.
В бюсте ничего не оказалось? Но тогда вся моя теория разрушается, а Анджелино посмеялся надо мной, сделав вид, что поверил в мой треп.
Что все это значит?
Если макаронник понял, что я лепил ему горбатого, то почему оставил на свободе, хотя мне известно его укрытие?
Что-то тут не сходится.
Большой босс не нарушает мои раздумья.
— Скажите… — произносит он вдруг.
— Да?
— Недавно, по телефону, вы говорили мне о девушке, изготовившей копию бюста.
— Клод Ринкс?
— Именно…
— Она умерла? — спрашиваю я, сжав кулаки. Он качает головой:
— Час назад ее похитили из версальской больницы. Я просовываю палец под ворот рубашки. Лучше не сделают и в Голливуде. Такое чувство, что на экране вот-вот появится надпись: “Конец первой серии” …
— Похитили?
Я повторяю это слово недоверчивым тоном мужа, видящего свою благоверную выходящей из дома свиданий под ручку с черномазым.
— Ей стало лучше, — говорит шеф, — врачи уже начали проявлять осторожный оптимизм… Два типа, одетые санитарами, переложили ее на носилки и унесли. Во дворе их ждала “скорая”…
Он пожимает плечами.
— Естественно, сценка не привлекла никакого внимания. В больнице санитары и “скорые” — обычная вещь.
Я с этим соглашаюсь.
— Можно задать себе кучу вопросов, — продолжает босс, — но выработать приемлемую версию сложно. Поражает одно обстоятельство.
Сначала гангстеры дерзко пытаются застрелить девушку прямо у вас под носом, но она остается жива, и тогда эти же гангстеры снова идут на большой риск и похищают ее из больницы. Таким образом, мы можем предположить, что они больше не желают ее смерти, потому что им было гораздо проще добить тяжелораненую в постели, чем похищать ее. Что же произошло между прошлой ночью и сегодняшним утром, что так изменило их намерения?
Он смотрит на меня.
— Что скажете, Сан-Антонио?
Ничего! Сан-Антонио ничего не говорит и не имеет никаких мыслей. Ему кажется, что он читает разом три полицейских учебника (по строчке из каждого поочередно)…
Нужна большая работа, чтобы разобраться в этой чехарде.
— Номер “скорой” известен?
— Нет, конечно…
Я встаю, потому что чувствую, что у меня начинают затекать ноги.
Я делаю несколько шагов по кабинету, останавливаюсь перед шкатулкой Старика с сигаретами, но вовремя спохватываюсь, что я не у себя. Честное слово, я чуть не залез в нее!
Он это понял и, кажется, развеселился.
— Угощайтесь!
Беру длинную, как карниз для шторы, сигарету. На данный момент, резюмирую я, мы имеем задачку с четырьмя неизвестными. Во-первых, Вольф, исправившийся перед смертью и пробормотавший слова, которым мы нашли логичное объяснение. Во-вторых, малышка Ринкс и ее таинственное приключение. Потом два Монтескье, находящиеся в Лувре и в большой гостиной МИДа. Наконец, неуловимый Анджелино, который радушно принимает меня в квартире обычного мещанина, ведет со мной непонятную игру и…
— Который час, Патрон?
Он сверяется со своей луковицей.
— Полдень с мелочью…
— Конференция начнется в четыре. Вы усилили меры безопасности, проверили всех сотрудников, которые будут находиться в министерстве в это время… Остается только ждать… Ждать и думать…
Я испускаю вздох, способный в безветренную погоду заменить муссон.
— Будем ждать, — повторяю я.
Мои ладони мокрые, как губки.
Глава 12
Когда я говорил патрону, что надо ждать, то думал, что рассуждаю разумно. Но я не учел своего темперамента.
Уже приканчивая второй стакан чинзано, я чувствую, как мои нервы начинают натягиваться. Я фыркаю, как скаковая лошадь, наступившая в грязь в момент старта.
Чего ждать? Пока Анджелино провернет свою махинацию? Если дело выгорит, толстый итальяшка повеселится от души. Я говорю себе, что было глупо держать этого малого на прицеле и оставить в живых.
В конце концов, почему бы не нанести ему визит вежливости, раз теперь я имею к нему доступ?.. Хотелось бы поговорить с ним о бюсте Монтескье… Взявшись за дело ловко, я, может быть, сумею заставить его потерять осторожность и проболтаться.
Я залезаю в машину и возвращаюсь на улицу Жербийон. Вхожу в подъезд и поднимаюсь на второй этаж. Первая дверь справа. Звоню. Никто не отвечает. Жду еще немного и снова начинаю трезвонить.
Опять niente, как сказала бы благоверная Анджелино. Спускаюсь и решаю проинтервьюировать консьержку . Я нахожу ее в комнате с одеялом на ногах. Это маленькая сморщенная старушонка с руками, похожими на сухую виноградную лозу, и грязными седыми волосами, свисающими вдоль лица. Ее комната пропахла жареной картошкой.
— В чем дело? — спрашивает она.
— Нужна маленькая справочка. Месье, что живет на втором, в квартире справа, дома?
Она отвечает мне дрожащим, как лист на ветру, голосом:
— На втором нет месье, ни справа, ни слева.
— Да?
— Слева живет мадемуазель Ландольфи, старая дева, а справа — мадам Бомар, вдова…
Я говорю себе, что Анджелино, очевидно, снял хату на имя своей бабы, а та выбрала очень французскую фамилию Бомар.
— Этой вдове Бомар, — говорю, — лет пятьдесят, кожа желтоватая, волосы седеющие и усы, да? Консьержка смотрит на меня.
— Вовсе нет, — отвечает она после паузы.