Но о нем попозже. Потому что сначала были подбородок, взгляд и голос.
Еще был монументальный письменный стол и не менее монументальное кресло с резными подлокотниками в виде спящих леопардов. В кресле сидел монументальный красавец с седыми висками и общался со всякой швалью вроде меня.
– Вам сколько лет? – поинтересовался Георгий Эдуардович, отложив в сторону мою автобиографию, на составление которой было честно потрачено двенадцать минут и которая, к моему разочарованию, уместилась в восьми строках. По три года на строку.
– Двадцать пять, – сказал я, стараясь понять – то ли я забыл проставить в автобиографии год рождения, то ли Георгий Эдуардович был не прочь потрепаться. В подтверждение второй версии из‑за монументального стола раздалось снисходительное:
– Вы еще совсем молодой...
Я хотел возразить, что Георгий Эдуардович наверняка не видел мою рожу поутру с тяжкого похмелья. Тогда я выгляжу постарше. А в глазах появляется даже нечто вроде грустной мудрости. Или мудрой грусти. Одна женщина назвала это «лицом старой обезьяны», и с тех пор мы с ней не встречаемся. В смысле, с женщиной. А с лицом старой обезьяны – периодически в зеркале.
Однако такой ответ мог подорвать мою, еще не начавшуюся толком, карьеру в «Талер Инкорпорейтед», и я сказал гораздо более безопасные слова:
– Могу для солидности отрастить усы. И бороду тоже, – добавил я после краткого раздумья.
– Не стоит. – отозвался Георгий Эдуардович. – Вот костюм вам не помешает. У нас все же солидная фирма...
Он произнес это и поправил лацкан своего белого пиджака. Брюк из‑за стола не было видно, но я подозревал, что и там – сверкающая белизна, на фоне которой моя джинсовая куртка выглядела неприличным рваньем.
– И галстук? – уточнил я и, предвидя ответ, заранее поморщился.
– И галстук, – кивнул Георгий Эдуардович. Мне стало плохо, но я вспомнил заветы ДК, что продаваться нужно с улыбкой на устах, и попытался эту улыбку родить. Ну, по крайней мере Георгия Эдуардовича не стошнило.
Он снова взялся за мою автобиографию.
– Я вижу, что кое‑какой жизненный опыт у вас есть, – сказал он. – А вот как насчет специальной подготовки?
– Конечно, – с энтузиазмом соврал я. – Занимался в школе телохранителей. Но не закончил...
Отсюда Георгий Эдуардович должен был сделать вывод, что никаких документов о посещении занятий у меня нет. Он понял и сделал кислую мину, которую я тут же постарался подсластить:
– Последние шесть месяцев я работал в клубе «Золотая антилопа».
– Кем? – заинтересовался Георгий Эдуардович.
– Охранником, – сказал я, но по глазам Георгия Эдуардовича понял, что надо поддать крутизны. – Точнее, вышибалой. Это если какой‑нибудь козел начинает действовать нормальным людям на нервы...
– Я понял, – глубокомысленно заметил он. – И, кажется, я пару раз был в этом клубе...
Я похолодел. Еще не хватало, чтобы сейчас обнаружился факт нашего с Георгием Эдуардовичем краткого знакомства в прошлом, когда я имел честь вышвыривать босса «Талер Инкорпорейтед» за порог недрогнувшими руками. Это называется – людей, получивших по морде в «Золотой антилопе», можно встретить где угодно. В том числе и в городской думе. Но об этом тоже в другой раз.
– Но я вас не помню, – заключил Георгий Эдуардович, и я облегченно вздохнул. – Мне все‑таки нужен не вышибала, а телохранитель. Человек, который будет рядом... – произнес он, и во взгляде его я прочел сомнение – а нужен ли ему рядом такой тип, как я? Карьеру нужно было спасать, и я бросился вперед.
– Будет рядом, – решительно вставил я. – В готовности дать в морду любому. Это как раз мой профиль.
ДК говорил, что при собеседовании нужно постараться брызнуть энтузиазмом, но вовсе не обязательно проявлять этот энтузиазм в дальнейшем. Кажется, я брызнул. Георгий Эдуардович одобрительно закивал, и вопросы у него закончились.
Я написал заявление, сдал трудовую книжку и получил указание явиться в понедельник к восьми утра.
– И вот еще, – Георгий Эдуардович по‑олигархически небрежно раскрыл бумажник и вытянул оттуда две стодолларовые купюры. – Это на костюм. И на галстук.
Вот эта часть собеседования понравилась мне больше всего. Я попробовал развить тенденцию и смущенно потупился:
– На двести баксов трудно купить хороший костюм...
– Мужчина должен преодолевать трудности, – нравоучительно изрек Георгий Эдуардович, и я воспринял это как предложение выметаться из кабинета и не капать занятому человеку на мозги.
И я ушел, согреваемый мыслью о том, что и двести долларов – неплохо. Ощутить превосходство над тремя другими претендентами, что сидели в приемной на диванчике и все поняли без слов по моей победоносной физиономии, – тоже неплохо.
Кстати, в дверях кабинета я обернулся и сказал «До свидания». Георгий Эдуардович молча кивнул, и теперь, после того, что произошло, мне кажется, что в его глазах было нечто особенное, словно какая‑то невысказанная тревога или фатальная обреченность...
Впрочем, когда из человека ни с того, ни с сего делают решето, все становится особенным, все вызывает подозрения, размышления и сомнения. И прочую ХэЮ, как выражается ДК.
Я подумал о дяде и решил, что у ДК и матерных ругательств есть кое‑что общее. И он, и они – сильнодействующее средство, которое следует принимать в ограниченных дозах и только в соответствующих ситуациях.
Поэтому видимся мы с ДК редко. Георгия Эдуардовича застрелили в понедельник, а к ДК я поехал только в пятницу.
К тому времени у меня было стойкое ощущение, что ПэЦэ, случившийся в начале недели, растет в размерах, как воздушный шар, когда его подключают к баллону с газом. Основания для таких мыслей? Оснований было хоть завались!
3
Георгий Эдуардович молчал, а на коленях его белоснежных брюк уже образовалась малопривлекательная кашица из крови и стеклянной крошки. Я аккуратно положил блок сигарет на сиденье рядом с покойным. Почему‑то меня очень волновала в эти мгновения судьба купленных только что сигарет. Приличное объяснение (придуманное мною позже) гласило, что меня заботила судьба последней – а потому приобретшей особое значение – покупки Георгия Эдуардовича. Неприличное объяснение (более правдивое) заключалось в том, что я не знал, что теперь делать.
Рядом на тротуаре стояли человек пять и с любопытством таращились на продырявленную машину, на мертвого Георгия Эдуардовича и на меня. Вероятно, я должен был решительно отогнать их как можно дальше от места преступления, но вместо этого мне хотелось спросить у них: что же обычно делают в таких случаях? Я уже было раскрыл рот, но тут мое внимание привлек шестой зритель, сухонький старичок с абсолютно голым и гладким на вид черепом. Он – старичок, а не череп – аж подпрыгивал на месте от возбуждения, что‑то непонятное выкрикивал и куда‑то тыкал тонким желтым пальцем. Я проследил за направлением этого пальца и увидел синюю детскую коляску. Она медленно катилась через проспект, на противоположную его сторону, чудом еще не столкнувшись ни с одной из проносившихся взад‑вперед машин. Мое воображение тут же нарисовало картину испугавшейся стрельбы и падающей в обморок излишне, впечатлительной мамаши, которая выпускает из рук коляску, та скатывается на проезжую часть и едет по инерции дальше, грозя привезти ребенка прямиком под колеса озверевшего автотранспорта.