Да! В конце концов, как и положено, раздалась оглушительная сирена и опустевшая ненадолго улочка наполнилась невероятным количеством патрульных автомобилей. Столько, пожалуй, невозможно увидеть даже на общем сборе «гаишного» автомобильного парка, не то что на улицах родного города. Это и к лучшему: в противном случае час-пиковые пробки приняли бы характер постоянный. Все так и жили бы в своих автомобилях…
В общем, когда машины столпились, образовав подобие полукруга – насколько это было возможно в столь узком проулке, и в центр его было направленно все табельное оружие, имеющееся в распоряжении личного состава, место происшествия выглядело примерно следующим образом.
Перпендикулярно линии главной дороги стояла раскуроченная иномарка розового колеру с явными признаками критических повреждений. Причин, вызвавших это состояние, по близости не было видно – все столбы, дома и каменные тумбы были целы и невредимы. Зато в хвосте потерпевшей машины стоял целехонький «козлик», который не более часу назад исчез со двора местного отделения милиции. Следов пребывания хоть кого-нибудь из свидетелей или пострадавших так же не было видно – их скрыл, вероятно, минут пять назад начавшийся снег. Под дулами пистолетов и ППШ, как запертая в мышеловке больная крыса, металась какая-то старушка с мусорным ведром, но она была до такой степени перепугана, что поначалу за свидетеля ее считать было нельзя. Но так как в радиусе оцепления больше не было ни души, как бы это ни было странно, пришлось довольствоваться старушкой и доставить ее, как главного свидетеля происшествия в отделение.
«Бобик» вернули ошалевшим от радости милиционерам, поврежденную машину отбуксировали на аварийную стоянку для того, чтобы она коротала там свои предсмертные часы в ожидании владельца.
Рабочий день в ГАИ на этом кончился и все разошлись по домам смотреть сериал про ментов и тихо материться на свою маленькую зарплату.
ЧАСТЬ ОКОНЧАТЕЛЬНАЯ ЗА СЕМЬ ВЕРСТ ЗА КИСЕЛЕМ
ГЛАВА 23. САМЫЕ ПОЕЗДАТЫЕ ПОЕЗДА
Бывает в жизни каждого период, когда наступает пора что-то менять. Это – верный знак, что человек сам себе наскучил до смерти. За это приходится расплачиваться совершенно в том не повинному окружению – людям, имиджу или мебели. В надежде, что хоть что-то сдвинет его жизнь с мертвой точки, человек искренне стремится поставить себя в невыносимые незнакомые условия и заставить быть другим. На первых порах маски людей и вещей могут обмануть кого угодно, но неумолимо подкрадывающаяся скука говорит о том, что перехитрить будни вам не удалось.
В этом отношении мудро поступает тот, кто не ограничивается полумерами. Как в классическом анекдоте про трех евреев, можно сказать смело: не знаю, что вы себе думаете, но ехать надо!
Если кто-то и решил остаться, так только в надежде на то, что ему достанется то самое «хорошо», которое предназначается тому, кого здесь нет.
* * *
Ехать всегда здорово, особенно, если ты попросту уверен, что в конце пути тебя ожидают невероятные приключения и самые новые и горячие впечатления – Женя всегда так считала, и ее недолгий, но насыщенный жизненный опыт то и дело это подтверждал.
Ровно в тот момент, когда началось ее путешествия в паре с оригиналом по имени Илья, Женя поняла, что сказки про параллельные миры совершеннейшая правда. До сей поры она жила в каком-то одном мире, который развивался и жил по одним, знакомым ей законам. Теперь же она попала куда-то, где все выглядело, как раньше, но только выглядело. На самом же деле это был сплошной морок, мираж, фата моргана, или, говоря по-русски, глюк чистой воды. За всей этой видимостью скрывалась злобная и непонятная сущность, которая ни на йоту не зависела от того, что Женя о ней думала и что пыталась с ней сделать – реальность оказывалась зыбкой, как сон, не слушалась и приносила сплошные огорчения, причем – серьезные и болезненные – как, например, громадная шишка, набитая Женей в полете с третьей полки.
Само понятие «третья полка» для Жени раньше не существовала вовсе. Девушка и подумать не могла, что существует такое странное и несложное приспособление, которое предназначается для перевозки вещей, а иногда и людей. В Женином преставлении эти две категории предметов были качественно разными и могли быть перевозимы только в специально установленных местах: чемоданы – в багажном отделении, люди – в комфортабельных вагонах.
Полбеды было, что Жене приходилось дышать пылью на неудобной верхней полке и постоянно стукаться головой о чьи-то коробки. Ей еще и приходилось вторые сутки обходиться без туалета. Ее мочевой пузырь начинал тихонько потрескивать по швам, об остальном говорить даже страшно, но Женя и мысли не допускала о том, чтобы отправиться в то отвратительное, неудобное, негигиеничное, неароматное – и еще с десяток «не» – место, которое предложил ей посетить Илья. Женя, застыв на пороге ЭТОГО МЕСТА, категорически заявила, что будет терпеть до ближайшей станции. Когда же выяснилось, что на «ближайшей станции» все гораздо хуже, Женя впала в смертную тоску, отказывалась пить и есть и не рисовала шевелиться – так ей было худо.
В конце концов, плача от отчаянья, она сдалась обстоятельствам и поковыляла-таки в злосчастный санузел, смирившись с судьбой, но тут ее ждал новый сюрприз: туалет был закрыт по причине нахождения в санитарной зоне какого-то очень крупного города и приходилось терпеть еще.
Вернувшись обратно в положенный срок, Женя чуть не зарыдал, увидев, что в очередь выстроился весь вагон в полном составе. Когда ее очередь подошла, и Женя наконец переступила порог заветной комнатушки, она была буквально готова плакать от счастья, что ей так несказанно повезло.
Но и тут ее ждала неудача: оказалось, что наличие в кабинке каких-либо аксессуаров, приложимых к подобному месту, совершено не предполагается и нужно выручать себя самой. Пришлось возвращаться, потом – снова выстаивать очередь, и уж потом…
Из туалета Женя вышла совершенно другим человеком – сломленным и смирившимся с судьбой. Еще долго потом по ночам ее преследовал кошмар о раскачивающимся унитазе. Заходившие после нее пассажиры очень удивлялись, почему гигиеническая комната сплошняком устелена бумагой, но и это было еще не самое страшное.
Где-то в самую глухую и темную ночную пору Женю, которая после всех перенесенных потрясений спала, как младенец, не замечая даже, что один из ящиков сполз и уютно расположился у нее на груди, разбудит какой-то шум. Шум в основном состоял из громкого мата пьяной проводницы и ропота возмущенных пассажиров. Женя в тревоге открыла глаза и прислушалась.
С противоположной полки того же самого разряда на нее пристально смотрели белесые глаза Ильи. Пока внизу все шумело, орало и суетилось, Илья тихо, но внятно, спросил:
– Жень, а Жень. Ты в туалет ходила – все нормально было?
– Угу, – не совсем уверенно промычала Женя, предчувствуя недоброе и отодвигаясь от края полки в тень.
– Жень, а ты… – Илья, рискуя ссыпаться при одном резком толчке вниз, дотянулся до Жениной полке и задал ей пару наводящих вопросов.
– Ну, – краснея от смущения, стала рассказывать Женя.
– Там какой-то вентиль был. Я его открыла.
Илья на минуту замер с расширившимися от удивления глазами, а потом повалился на свою полку и залился дебильным смехом.
Женя почувствовала себя совершено опущенной и постаралась превратиться в точку, если не исчезнуть вовсе. Илья прокашлялся и объяснил:
– Видишь вон там скачет тетенька в синей форме?
– Вон та, с лицом под цвет кителя?
– Она самая.
– Ну?
– Не ну, а проводница нашего вагона.
– Эта та, которая должна нам шампанское разносить? – предположила Женя, вызвав тем самым еще один взрыв безудержного веселья со стороны своего смешливого спутника.
– Нет, та самая, которой мы денег много заплатили, чтобы она нас без билетов посадила. Слышишь, как ругается?
Знаешь, что говорит?
– Не-а.
– Говорит, что всех нас высадит, потому что кто-то умудрился слить всю воду из резервуара.
– И чего?
– И ничего. Нету теперь в вагоне воды.
Женя начинала понимать и начинала пугаться.
– И что теперь будет? – трагическим шепотом спросила она.
– А теперь ничего не будет. Ни чаю, ни туалета, ни отопления.
Женя смотрела на Илью и понимала, на какую страшную судьбу обрекла она несчастных, вынужденных ехать в этом вагоне со столь бестолковой персоной, как она. Илья вдруг перестал смеяться и сделал Жене жест, который в принятой у них знаковой системе означал «прикинься ветошью и не отсвечивай». Дословного перевода Женя не знала, но всякий раз старалась сделаться как можно незаметнее и тише – на всякий случай.
К женскому визгу внизу присоединился мужской мат – появился начальник поезда. Побеседовав с проводницей на разные темы, в основном связанные с сантехническим оборудованием и умственными способностями работников состава и пассажиров, начальник плавно перешел на вопрос неподотчетных денежных поступлений в личное пользование проводника. На предмет последних было немедленно произведено маленькое импровизированное расследование в результате которого два пассажира остались стоять на промозглом полустанке и смотреть вслед красным огонькам уходящего вагона.
– Ну и пусть себе едут, – обиженно заявила Женя. – не очень-то и хотелось без воды, отопления и с такими ужасными людьми.
Илья покосился на нее, закинул на плечо свою сумку и сказал:
– Денег жалко.
– Да наплюй! – разошлась Женя. – Деньги – это мировое зло.
– Ага, – отозвался Илья. – Пошли уже.
* * *
Прошло не менее двадцати минут, как погружение и размещение в купе СВ было успешно закончено. Вован Натанович стоял на подножке поезда и чувствовал себя катастрофически неуютно оттого, что через считанные минуты он останется по-настоящему один. И дело было даже не в том, что боязнь одиночество было заразной болезнью, которую он подцепил от своей жены воздушно-капельным путем. Дело было в том, что с того самого дня, когда деньги, имеющиеся у него в распоряжении совершили качественное изменение и превратились в капитал, Вован Натанович ни на минуту не выходил из-под опеки высококвалифицированных специалистов в области бизнеса и финансов. Сколько Вован Натанович помнил себя в роли большого босса, рядом с ним постоянно маячила благородная фигура человека, который был рад защитить его интересы в этом непростом и жестоком мире бизнеса. Только эти выпускники-медалисты с их вечными очками и педантскими замашками, как казалось Вовану Натановичу, могли уберечь его самого и его капитал он порчи или убытка. В этом была правда, но только некоторая ее доля.
Другая доля, которая, как основание айсберга, скрывалась под темной водой и была Вовану Натановичу по определению не доступна, зижделась на том правиле, что, если где-то есть деньги, то там есть и те, кто эти деньги умеет присваивать без особенных усилий. Дроздову было невдомек, что справедливость капитализма в том и состоит, что существуют силы, призванные сохранять капитал от бесконечного роста. И если от сил полицейско-государственных как-то и можно укрыться, то эти силы, закономерные и неумолимые, все равно настигнут и обгрызут то, что нажито правдой и неправдой да так, что хозяин будет только бесконечно благодарен и сверх того еще назначит приличное жалованье.
Вован Натанович настолько привык видеть рядом с собой умную физиономию Саныча, что сейчас, чувствуя под своими ногами дрожание неверного пола, он буквально физически ощущал, как почва ускользает из-под его ног. Саныч же попрощался с боссом довольно сухо, постаравшись как можно понятнее и доступнее объяснить ему, что и когда нужно делать, чтобы уберечь себя от всяческих неприятностей. Эту маленькую лекцию Саныч повторял уже в десятый раз, совершенно не надеясь на то, что она дойдет до начальственного сознания и задержится в ней. Это делалось из чувства долга. Все равно все документы были с лихвой заготовлены на все случаи жизни, по всему пути следования и на месте назначения было все заранее приготовлено таким образом, чтобы хозяину не пришлось ни секунды колебаться, утомляя себя выбором, а работники поезда получили подробнейшие инструкции с прилагаемой оплатой.
Душа за босса у Александра Александровича была спокойна, работа была выполнена на все пять. Посему он достаточно сухо и спокойно попрощался со своим подопечным и мягко велел ему подниматься в купе – поезд должен был вот-вот отправиться.
Вован Натанович жалостно размазывал слюни по стеклу вагона, переполняясь сентиментальностью – насколько это возможно для подобного персонажа. Он и не догадывался, в каком направлении отправится с вокзала его верный друг и соратник.
А друг и соратник отправлялся из того самого аэропорта, куда опоздал Дроздов, на комфортабельном авиалайнере одной из очень уважаемых авиакомпаний зарубежья в места настолько отдаленные от этих, что там даже и не догадывался никто, что где-то может быть холодно и мерзко. Саныч летел туда навстречу своей новой судьбе, которая, в виде «Мисс Майями», ждала его на балконе сверх-звездного отеля, томно покусывая свои перламутровые ногти. Он оставлял за спиной годы и годы упорной учебы, работы, две брошенных на произвол судьбы семьи – его мама и Дроздовы, и все это – со спокойной совестью. Совесть была совершенно спокойна, ведь предел мечтаний был достигнут, а все дела завершены. Саныч мог наслаждаться жизнью и ни о чем больше не задумываться – он только что разорил Дроздовых абсолютно.
ГЛАВА 24. Я ОСТАЮСЬ!
Так, неся в вытянутых руках свою добычу, походя своим придурковато-торжественным видом на новое воплощение символа единства противоположностей рабочего и крестьянки, братья пешком дотопали до резиденции главы семейства и, минуя все посты, прошли прямиком в его кабинет.
Там, нестройным хором под удивленным взором отца, они искренне просили прощения за свои проступки и умоляли только об одном – разрешить им вернуться в родное семейное лоно и занять в иерархии хотя бы самое скромное место, если только это не повредит репутации, безопасности и целостности семьи.
Папа, голова которого все еще трещала после недавно закончившихся праздников, довольно хмуро воспринял это покаяние и с совершеннейшим равнодушием посмотрел на болтающиеся на веревочки ключи, которые стоили таких трудов и страданий близнецам. Взяв их двумя брезгливыми пальцами за эту самую повидавшую виды веревочку, Папа передал их стоящему поблизости помощнику и сказал:
– Возьмите это и постарайтесь, чтобы через пять минут от них не осталось и воспоминаний. Лучше – расплавить. Можно спилить начисто. Я проверю. И не спускайте глаз, а то пойдете у меня обратно в школу работать.
Братья, потрясенные этим неожиданным зрелищем, раскрыв рот посмотрели вслед удаляющемуся с поручением человеку и не нашлись, что сказать.
– Ну, что, братцы-кролики, – сказал Папа. – Мойте руки и на кухню – вам поесть разогреют. Два дня вам на отдых, а потом снова приметесь за дело. Идите.
Близнецы молча повиновались, но ни тогда, ни потом так и не осмелились спросить, зачем они так долго надрывались гоняясь по Москве и пригородам за этими чертовыми ключами.
Однако, обильный ужин и литров пять доброго старого пива совершенно успокоили их души и прогнали из головы все лишние мысли и воспоминания. Проснувшись на следующее утро свеженькими и полными сил – они так давно не спали в своих кроватях! – братья начисто забыли и об этом странном задании, о которое они чуть не разбили себе лбы, и о загадочных ключах неизвестно от чего, о таком веселом налете на ломбард под самым носом у милиции, и даже о замечательном складе, оставленном ими в багажнике той злополучной перламутровой «тойоты», которая спровоцировала их побег.
* * *
Все получилось преотлично, и даже слегка помятый бок машины не смог испортить впечатление, когда они с шиком подкатили к «Голден-палас». У секьюрити даже никаких вопросов не возникло, а уж проверять наличие их фамилий в списке приглашенных никому и в голову не пришло. Шустрый бой в красной униформе и белых перчатках с блендомедовской улыбкой открыл дверцы, забрал ключи и отвел машину на стоянку.