Я вытаращил глаза. В комнату вошел… покойный Астафьев.
А Яниев вежливо обратился к банкиру:
– Семен Кириллович, вы подтверждаете свое заявление?
– Да, – твердо ответил банкир, – этот человек вымогал у меня деньги, а потом увез на свою дачу и пытал.
"И замочил", – мысленно прибавил я.
– Вы не могли бы указать обстоятельства, при которых это произошло?
– Он впервые явился в мой офис тринадцатого числа. Заявил, что его зовут Ходжа и что я должен заплатить сорок пять миллиардов, находящихся на расчетном счету фирмы, обслуживаемой нашим банком. Я отказался, потому что счет был арестован. Он настаивал, чтобы я заплатил. Я спросил: "За что?", а он ответил: "Ну хоть за страховку для тачки". Представляете, едете вы на своей тачке и попадаете колесом в открытый канализационный люк. Я послал его подальше.
– И что дальше?
– В пять часов вечера я поехал домой. Я ехал по проспекту Вернадского в плотном потоке автомашин, и тут колесо моего "вольво" попало в открытый люк. Я чудом остался жив.
Яниев пододвинул мне бумажку, и я на бумажке написал: "Да он бред несет. У его водителя глаза на затылке, а я виноват".
– У водителя глаза были не на затылке. Я сам видел, как крышка буквально сорвалась с люка, едва поверх него проехала предыдущая машина.
"Крыша" у него поехала, а не крышка", – написал я.
– Он назначил мне встречу, о которой я предупредил РУОП. После встречи он увез меня на дачу.
– Машину Аладдина остановили и обыскали: вас там не было.
– Я там был, но он превратил меня в кота, – заявил Астафьев. – В белого.
"Меньше пить надо", – написал я.
В следующую секунду Яниев наотмашь ударил меня по лицу. Потом схватил за грудки и зашептал:
– Я все про тебя знаю, Аладдин. Я знаю, где ты книгу свою магическую взял. Кто тебя латыни учил. Откуда у тебя "стволы" из воздуха. Ты думаешь, сумеешь отвертеться? Хочешь знать, что я с тобой сделаю? Под суд отдам. Думаешь поговорить на суде? Ошибаешься. Незадолго до суда ты получишь челюстно‑лицевую травму, которая навсегда лишит тебя возможности вилять языком. Понял?
И на суде ты будешь молчать и писать на бумажке, как сейчас, Аладдин.
Или я очень ошибаюсь, Аладдин, или после того, как все увидят, что языка у тебя больше нет, против тебя даст показания не один Семен Астафьев… Мы их, конечно, причешем. Истории о том, как ты по воздуху летал и людей в белых котиков превращал, уберем. Зачем нам белые котики? Покажите мне такую статью УК, где указан срок за превращение человека в белого котика? Нету такой статьи в УК РФ.
Но тебе и без белых котиков, Шариф, светит четвертак. А в зоне тебя, Шариф, настигнет малява. Князя или Горбуна. А, Шариф, чего ты больше боишься: нашего российского суда или князевой малявы?
Яниев улыбался, как чеширский кот.
Все так же улыбаясь, он сел за стол и настрочил протокол.
– Вот так‑с! Белых котиков мы убрали, а вымогательство оставили. Подпишите, господин Астафьев.
Господин Астьфьев подписал.
– Теперь ты, Аладдин.
Я наклоняюсь над протоколом. В следующую секунду бумага темнеет, и поверх накорябанных слов я вижу проступающие огненно‑красным черты:
"Настоящим нижеподписавшийся Шариф Ходжаев отдает душу дьяволу…". Я без колебаний подписываю бумажку и мысленно командую тому, кто надел личину покойного Астафьева: "Освободи мне рот!"
Пластырь сам отдирается от моих губ. Яниев с криком ужаса бросается ко мне, но поздно. Траектория его полета изменяется самым фантастическим образом. Когда Яниев делал первый шаг, это был рослый мужик в самом соку, ширококостный, круглолицый, настоящий спецназовец в возрасте.
В прыжке он необыкновенно съеживается. Его ножки укорачиваются. На спине отрастает горб. Лихая десантная береточка превращается в шапочку с кисточкой. На пол шлепается настоящий карлик‑кобольд из числа тех, с которыми я недельку назад беседовал на предмет поставок редких металлов в Западную Европу.
Яниев поглядел на себя в полированную ножку стола и глухо, отчаянно завыл. Он даже забыл о моем существовании. Потом он оглянулся – и на лице его изобразилось изумление, когда он увидел, что, против ожидания, я ничего не сделал с заразой банкиром, тот как стоял, так и стоит с благостной физиономией первоклашки.
– Хочешь знать твою ошибку, Яниев? – сказал я. – Этот твой Головиченко мне показывал мой с дьяволом договор о намерениях, но ты не сообразил, что полного договора я так и не подписал. Астафьев – я его действительно превратил в белого котика. Но после этого его загрызла собака. Такая уж у него была судьба. Упрямый был человек, да и тот еще вор, между нами будь сказано. А эта тварь – тут я показал на благостную физиономию – приняла его вид, чтобы заставить меня подписать договор. Правда, Асмодей?
Лже‑Астафьев молча кивнул.
Я повернулся, чтобы идти. Карлик на полу засуетился. Он подбежал к своему собственному табельному "макару" и стал карабкаться через рукоять. Я понимал, что Яниеву на курок не нажать, усмехнулся и пошел вон.
– Шариф, – отчаянно закричал Яниев, – ты не можешь уйти!
Я приостановился.
– Неужели ты не понимаешь, – продолжал полковник с ужасом в голосе, – как ты опасен? Просто нечисть какая‑то на Россию обрушилась! Мало нам чеченов, террористов, бандитов, парламента и правительства! Еще и ты здесь! Ты же мир скрутишь, как тряпку, а ты же болван! Ну почему ты умеешь колдовать, а не академик Сахаров!
– Всего хорошего, – сказал я. Моя рука уже лежала на ручке двери.
– Шариф, ты не можешь оставить меня в таком виде! Здесь же пропускная система! Меня обнаружат!
– Ну и что?
– Ты что, не понимаешь, что я все должен буду объяснить? Что я вел это расследование втайне? Ты что, думаешь, будет, когда эти мудилы наверху узнают о тебе? Ты думаешь, они против тебя ОМОН выставят? Они же тебя на руках носить будут! Они же тебя полномочным послом к Люциферу пошлют! Они же тебя попросят выступить посредником при подписании двухстороннего договора между Российской Федерацией и суверенной диктатурой Семи Кругов Ада! Страну же просрут, сволочи!
Я взял раскричавшегося полковника двумя пальцами, опустил в карман и вышел, отведя глаза скучавшему на вахте охраннику. Асмодей тихо растворился среди молекул кислорода и азота.
Наискосок от мрачного здания ментовки караулил серебристый, похожий на живую щуку "мерс". Менты, с увлечением гонявшие от подъезда всякий "жигуль", поостереглись делать предъяву этакой тачке: еще схлопочешь маслину прямо в лоб, даром что напротив ментовки.
При виде меня ребята радостно высыпали из тачки.
– Гы! Аладдина выпустили, – завопил Сережка.
– Куда едем? Чабан в баньку звал…
– Домой, – коротко бросил я.
На дачку мы прибыли уже к шести. Я поднялся на третий этаж, вытряс Яниева из кармана и возвратил ему нормальный вид. Ребята, привычные к такого рода событиям, мигом притаранили наручники и приторочили Яниева к трубе отопления, как пуговицу к пиджаку.
– За одну руку, – сказал я, – и притащите ему пожрать. Я с ним вечером поговорю.
– Или ты думаешь, я не убегу? – процедил бывший спецназовец, косясь на раскрытое, без решеток, окно.
– Убежишь – заметил я, – не поговорим. Выбирай.
* * *
Вечерняя пьянка, скорее, походила на шабаш.