Дорога пошла на спуск. Дядя Коля нервно заерзал.
– Вы чего? – удивленно спросила я.
– Погодь, – он туго натянул поводья.
Конь чуть не остановился, задрав голову и приседая на задние ноги. Так, с поводьями «внатяг», и сползли с крутого холма. Вздохнув с облегчением, дядя Коля без моей просьбы начал рассказ.
– В тот день я детей на лето отвозил своим старикам. Утро такое же было. Красота! Ребята в кошелке, как котята, дремали. Малышня: два, да три года. Ехали шагом. Я, может, немного придремнул. Конь сам дорогу знал. Вдруг он на дыбы поднялся, заржал и заметался из стороны в сторону. Затрясся всем телом. Я очнулся, хватился поводьев, а они – между колесами, по пыли волокутся. Вороной через кусты понесся вниз. Я одной рукой держу корзину, где дети, а другой хочу до вожжей дотянуться. Не дай бог, думаю, намотаются на ось колеса, тогда телегу разнесет в щепки. Побился весь, а все ж подцепил их. Зажал корзину между ног, натянул поводья. Вороной вроде, замедлил бег, но телегу продолжало трепать. Треск, грохот, у коня пена на губах… Сердце напряглось, – вот-вот разорвется. «Господи, помоги!» – молю. Вывез на дорогу Вороной. Странно, что дети не кричали. Так вцепились в края корзины, что с трудом разжал их ручонки. Я лежал на телеге и плакал. Потом мы заснули. Воронок мирно пощипывал траву на обочине. Когда приехали, бабушка ахнула:
– Что приключилось, милок?
– Уснул и в кювет свалился, – ответил.
– Мои правнуки в порядке?
– В порядке! Вороной умный, остановился и подождал меня, – пошутил я.
– Поверила?
– Конечно, – спокойно ответил дядя Коля.
Лес остался слева. Глазам открылся огромный старый сад – до самого горизонта.
– Этот сад сажал наш дед Вася. Ещё до войны. Сейчас он брошенный, дикий. В войну погорело много деревьев… Сортовые были. Дед с Мичуриным переписку вел. Ездил к нему. Опыты вместе ставили. У деда на одном дереве по десяти сортов яблок росло. До сих пор экспериментирует. То грушу к яблоне привьет, то вишню к сливе. Руки у него такие: что ни посадит, – все растет! Письма от Мичурина до сих пор аккуратно на полочке лежат. В последнее время о Мичурине говорят, что подход у него был не научный. Может быть. Дед мой тоже в академии не учился, а лучше него никто на селе дерево не понимает, не чувствует. Ему от природы дано. Сейчас мимо молодого сада поедем – это его послевоенное детище. Знаешь, как он леса сажает? Одному уже трудно, так он созовет по селу ребятишек и на повозке в лес везет. Они семена собирают, желуди. Дед ватрушками их кормит, что бабушка Глаша печет, угощает салом с хлебом и чесноком. А по весне учит выращивать саженцы. Сестра Зина и моя жена девчонками тоже помогали ему… Дед наш многое в жизни повидал. В четырнадцатом году был в германском плену. Языку выучился.
Перед моими глазами лицо деда Васи.
– А почему ваш дедушка летом усы носит, а зимой ещё и бороду? Я на фотокарточке видела его с бородой.
– Так теплее. Говорит, подбородок мерзнет. А усы для солидности. На старости лет стал он сухой, согнутый, и мал ростом, как подросток. Да еще лысиной светит. Вот и носит усы в память о былой стати. Он рассказывал, что корни его в Запорожскую Сечь уходят. За работой дед не забывает о душе. Детей деревенских на балалайке учит играть. «Вот, – говорит, – забогатеет колхоз, купит председатель вам пианину, а моготь буть роялю, скрипков всяких и будете вы не тень-брень играть, а симхвонии». Поэт он в душе. Только жизнь не дает ему развернуться в радости. То одна беда, то другая.
– А деревенские могут понимать серьезную музыку? – поинтересовалась я.
– Народ наш все понять может, потому что талантливый и душевный. Только как ту музыку услышать, если руки-ноги болят и голова тяжелая? Тут хоть бы выспаться.
За всю жизнь мои старики ни одного выходного не имели, не знают, что такое отпуск. Хозяйство крепко держит.
– А дедуля выживет? – осторожно спросила я.
– Нарочный из сельсовета сказал, что, может, даже и ходить будет. Порода крепкая.
– Я молиться за него буду.
– Что ж, помолись, если умеешь и веришь. Хуже от этого ему не станет, – задумчиво сказал дядя Коля.
Из-за поворота показались знакомые хаты.
ПОМОЩЬ СОСЕДЕЙ
Сегодня тетя Зина и дядя Коля пошли помогать соседям. Те сделали при-стройку, и ее надо обмазать глиной. Зоя, Петя и трое соседских детей месили ногами глину. Мужчины скатывали ее в шары и носили к стенам и на потолок, а женщины мазали. Мои друзья, как цапли, переминались в вязкой глине, высоко поднимая колени. Подошла тетя Зина, растерла в руках кусок глины из замеса, сказала, что связки маловато и высыпала ребятам под ноги ведро конского навоза, а потом еще ведро жидкого коровяка. Я брезгливо отскочила. Тетя Зина засмеялась:
– Чтоб в тепле и сытости жить, надо не бояться любой работы. Пере-силь себя. Для начала помеси глину без добавок.
– Ну, это я с удовольствием.
– Наступай осторожно. В глине могут быть кусочки стекла. Выбирай все колючее, что попадет под ноги.
Сначала я поплясала на своем «чистом» участке раствора, а потом, преодолела отвращение и пошла по кругу рядом с друзьями. Вытаскивать ноги из вязкой глины трудно, но с песнями и шутками – ничего, даже инте-ресно. Взрослые улыбались нам и подбадривали: «Помощники, труженики».
После работы стали по очереди умываться из бака с водой, нагретой солн-цем. Петя сливал всем из кружки. «Кучней, дружней лей водицу, не жалей!» – весело советовали женщины. А Вика, старшая дочь дяди Тимофея, очищая обросшие глиной ноги, посмеялась над ним:
– Воду лей, дуралей.
Тот не остался в долгу:
– Воду лей, дура, лей.
– Ого! Да ты взрослеешь, – засмеялась она, и больше не дразнилась.
А потом мы ужинали во дворе за одним большим столом со взрослыми.
Хозяйка налила мужчинам самогона, женщинам – домашнего яблочного вина и торжественно произнесла:
– За крепкие стены и хороших соседей.
Несколько минут слышался стук алюминиевых ложек.
– Петя, почему не доел? Забыл, жениха за столом выбирают? Как ешь, так и работать будешь, – пошутила тетя Тамара.
Петя покраснел и из-под ресниц глянул на Вику. Она тоже смутилась и опустила глаза к тарелке. «Жених и невеста объелись теста», – всплыла в моей памяти дразнилка.
Меньшие дети уже слезли с лавки и возились в траве-мураве. Вдруг четырехлетняя Рита подошла к дяде Тиме и спросила:
– А почему мама называет меня доченька, а вы свою Вику – по име-ни?
За столом воцарилась тишина. Я видела растерянность взрослых. Дядя Тимофей не находил ответа. Вика побледнела. Верхняя губа ее чуть вздрагивала… Я знала, что она не родная дяде Тиме и, что он не был рад ее появлению в семье. Вика все понимала и была всегда тиха, послушна….
Обычно бойкая и говорливая, хозяйка тоже молчала. Не знала, как разрядить обстановку. А мне вдруг пришло в голову простое объяснение:
– Рита, ты же одна у мамы с папой, вот они и называют тебя доченькой, а у дяди Тимофея – четверо. Как же их не звать по имени?
– Все равно называйте их доченьками, – серьезно попросила Рита.
Взрослые облегченно вздохнули. А Петя благодарно взглянул на меня. Вика все еще сидела, опустив голову. И мне случалось страдать от вопросов взрослых. А что с Риты возьмешь? Счастливая малышка.
Дотемна протяжные песни неслись над тихим пригородом….
ПЕРВЫЙШКОЛЬНЫЙ ДЕНЬ
Первый раз пришла в школу. В светлом классе рядами стоят парты, покрашенные черной с блеском краской. Все строго, аккуратно.
Вдруг в класс вошла девочка: упитанная, но не толстая и вся такая чистенькая, чистенькая.