Они понадобятся нам только на вторую ночь. Мы сможем сами подъехать в Варци и оттуда направить дальше.
– Хорошо, давай звонить.
Я проводил Франческу до угла и стоял рядом, пока она давала инструкции, – не дай Бог, сболтнет что-нибудь лишнее. Ничего себе, компания неразлучных друзей!
Мы вернулись к столу, и я сообщил:
– Дело сделано. Можем отправляться хоть сейчас.
Мы закончили завтрак и встали из-за стола. Франческа предупредила:
– Только не через главный вход. Наблюдатели Торлони уже могли вернуться. Они не должны видеть, что мы выходим из кафе. Идите за мной.
Мы вышли через боковую дверь во двор, где нас ждал автомобиль с прицепленным домиком на колесах типа Эколь.
– У нас недельный запас продуктов, – сообщила Франческа, – может, пригодится.
– Не пригодится, – сказал я мрачно. – Если мы не добудем груз к завтрашнему вечеру, он нам вообще не достанется – по нашим следам идет Меткаф.
Я оглядел всю компанию и моментально принял решение.
– Каждый из нас вполне сойдет за англичанина, кроме вас, Морезе, вы совсем не похожи на англосакса. Поедете в прицепе, и не высовывайтесь, пожалуйста.
Он нахмурился и посмотрел на Франческу.
– Садись в прицеп, Пьеро, делай, как говорит мистер Халлоран, – сказала она и повернулась ко мне. – Пьеро получает указания только от меня и больше ни от кого, мистер Халлоран. Надеюсь, вы запомните это на будущее.
Я пожал плечами и сказал:
– Ладно, поехали.
Курце сел за баранку, потому что он был единственный среди нас, кто знал дорогу. Уокер тоже сел впереди, мы с Франческой – сзади. Все в основном молчали; Курце вел машину очень осторожно, так как не успел приноровиться к громоздкому прицепу, да и автомобиль оказался с правосторонним управлением.
Мы выехали из Рапалло и вскоре уже поднимались в горы – Лигурийские Апеннины. Суровый каменистый край с бедной растительностью. Редкие очаги сельского хозяйства составляли виноградники и оливковые рощи, вид которых вызывал не радость, а скорее сострадание.
За час мы доехали до Варци, свернули с шоссе и затряслись по каменистой проселочной дороге. Дождя не было уже несколько дней, и пыль висела клубами.
Немного погодя Курце стал притормаживать, а у поворота почти совсем остановился.
– Здесь мы обстреляли грузовики, – сказал он.
Миновав поворот, мы выехали на прямую пустынную дорогу. Курце остановил машину, и Уокер вышел. Через пятнадцать лет он вернулся сюда. Он дошел до большого камня справа от дороги, обернулся и посмотрел вниз. Я догадался, что это тот самый камень, за которым он когда-то стоял, посылая пулю за пулей в водителя штабной машины.
Я подумал о страшной кровавой драме, разыгравшейся на этом месте, и, окинув взглядом заросшие склоны гор, представил себе бегущих пленников, спасающихся от преследователей, которые расстреливали их в упор, и резко скомандовал:
– Нечего здесь делать, поехали.
Курце завел машину и поехал медленно, пока не сел Уокер, затем набрал скорость, и мы снова устремились вперед.
– Теперь недалеко, – сказал Уокер. Голос его от волнения стал хриплым.
Не прошло и пятнадцати минут, как Курце опять стал тормозить – отсюда шла еще одна дорога, настолько неезженная, что ее и разглядеть было трудно.
– Старая шахта там, наверху, милях в полутора отсюда, – сказал он. – Что теперь?
Франческа и я вышли из машины и с удовольствием размяли затекшие ноги. Я огляделся: на расстоянии ста ярдов протекал ручей.
– Подходящее место для лагеря. Сразу предупреждаю – никто из нас даже краем глаза не должен смотреть в ту сторону при свете дня.
Мы откатили прицеп с дороги, поставили на опоры и разбили палатку. Франческа залезла внутрь дома и разговаривала с Морезе. Я попросил:
– С этого момента, ради Бога, ведите себя как обычные туристы.
Помните, мы – чокнутые англичане, предпочитающие жизнь без удобств комфортабельному безделью в гостинице.
* * *
День тянулся бесконечно. После обеда, приготовленного Франческой в маленькой кухоньке прицепного дома, мы лениво переговаривались в ожидании захода солнца. Франческа почти все время торчала в доме с Морезе, чтобы тот не скучал. Уокер то и дело вскакивал, ему не сиделось на месте. Курце глубокомысленно созерцал собственный пуп. Я попытался заснуть, но не смог.
Единственным событием дня стала фермерская повозка, медленно проехавшая по дороге. Она появилась в виде облака пыли, передвигаясь степенно со скоростью улитки, и наконец приблизилась настолько, что ее можно было разглядеть. Курце вышел из оцепенения и сам с собой заключил пари на время, которое понадобится повозке, чтобы поравняться с нашим лагерем. Повозка проскрипела мимо нас. Запряженная двумя волами, она как будто сошла с картины Брейгеля. Утрируя свое плохое знание итальянского языка, я поприветствовал крестьянина, шагавшего рядом с волами.
Он глянул искоса, что-то пробурчал, я не разобрал что, и продолжил свой путь. Другого движения на дороге за все время нашего пребывания там не было.
В половине пятого я поднялся и направился в дом, чтобы повидать Франческу.
– Нам надо поужинать как можно раньше, – сказал я. – Когда стемнеет, отправимся к шахте.
– На ужин будут консервы, – ответила она, – их недолго разогреть. Ночью, может быть, захочется есть, и я перед отъездом приготовила два больших термоса с едой. И еще термосы с кофе.
– Вы хорошо распорядились моими деньгами, – сказал я.
Она проигнорировала эти слова.
– Мне понадобится вода. Вам не трудно сходить к ручью?
– Если вы пойдете со мной, – сказал я. – Не мешает немного прогуляться.
Неожиданно у меня появилась потребность поговорить с ней.
– Хорошо, – согласилась она и, открыв буфет, достала оттуда три брезентовых ведра.
По дороге я завел разговор:
– Во время войны вы ведь были совсем крошкой?
– Да, мне было всего десять лет, когда мы с отцом ушли в горы. – Она обвела рукой окрестные скалы. – В эти горы.
– Такая жизнь мало подходит для девочки.
Она подумала над моими словами.
– Вначале было весело. Каждый ребенок любит проводить школьные каникулы за городом в палатках, и для меня такая жизнь была сплошными каникулами. Да, было весело…
– Когда же кончилось веселье?
На ее лице появилось выражение глубокой печали.
– Когда люди стали умирать. Когда начались бои, уже было не до веселья…
– И вы работали в лазарете?
– Да, я ухаживала и за Уокером, когда он прибыл к нам из лагеря военнопленных. Вы об этом знали?
Я вспомнил, как Уокер рассказывал мне о маленькой, но очень серьезной девочке, которая хотела, чтобы он поскорее выздоровел и опять пошел убивать немцев.
– Да, он говорил.
Мы дошли до ручья, я с сомнением посмотрел на воду. Она была прозрачной, но я спросил на всякий случай:
– А пригодна она для питья?
– Вскипятим, и все будет в порядке, – ответила Франческа и, нагнувшись, стала делать углубление в дне. – Нужно выкопать ямку для ведра, так легче будет набирать воду.
Я помог ей выкопать углубление, подумав, что такая практичность – результат партизанского воспитания. Если бы я один пошел за водой, то наверняка весь бы вымок и перепачкался.
Раскопав достаточно глубокую лунку на дне ручья, мы уселись на берегу, ожидая, пока осядет муть, и я возобновил разговор:
– А Курце был хоть раз ранен?
– Нет, ему везло. Ни одной царапины, хотя возможностей у него было предостаточно.
Я предложил ей сигарету и дал прикурить.
– Хорошо воевал?
– Все хорошо воевали, – сказала она и задумчиво затянулась сигаретой. – Но Курце, похоже, нравилось это занятие.