Это случилось, когда Святой Отец увидел подошедшего Строри и начал ему плакаться:
— Дэд, брат! Один ты меня понимаешь! Эти безбожники…
Тут все стало ясно, непонятно было только одно — что делать со Святым Отцом? А Болгарский Пастор продолжал форсировать ситуацию. Костик-постпанк привез с собой в лес собаку, здоровенного кобеля московской сторожевой по кличке Маркел. Костик посадил его на цепь возле дерева, а сам пошел под навес: выпить водки и пострелять из привезенного им гарпунного ружья. Святой Отец, увидав собаку, пришел в лютое неистовство.
— Покайся, шерстью покрытое отродье Сатаны! — возопил он, приближаясь к сидящему на цепи Маркелу. — Покайся, тебе говорю!
Маркел пьяных людей (как и остальных двуногих) охуенно недолюбливал — поэтому принялся беситься, хрипеть и рваться с цепи. Но Святого Отца это не испугало, наоборот — подействовало, будто плащ матадора на быка.
— Угрожаешь мне? — заорал он. — Молись, нехристь, своему собачьему богу! Сейчас я вырву у тебя печень! Его попробовали отговорить, но Святого Отца это только раззадорило.
— Кого спасаете? — взвыл он. — За кого заступаетесь?! Не бойтесь, бой будет честным! С этими словами Святой Отец встал на четвереньки и бросился вперед. Все, кто это видел — замерли, разинув рот, не в силах поверить собственным глазам. Маркел один раз уже сорвался с цепи, память об этом случае еще не успела выветриться.
Неизвестно, что разозлило Маркела в тот раз — но он бесился на цепи, пока одно из звеньев не лопнуло. Собравшиеся тут же бросились к окрестным деревьям и расселись там, словно птицы по ветвям. Через несколько секунд на поляне остался только Маклауд, который замешкался и не успел убежать. На него-то и бросился Маркел, озверевший от долгого сидения на цепи. Но сделал он это зря. Вместо того, чтобы попробовать скрыться, Маклауд подхватил с земли алебарду и с размаху съездил ею Маркелу поперек его оскаленной рожи. Удар был так хорош, что Маркел покатился о земле, а когда поднялся — убежал и некоторое время не показывался из лесу. Но одно дело — перетянуть московскую сторожевую алебардой, и совсем другое — напасть на неё без оружия, стоя на четвереньках. Такое никому из присутствующих в голову не могло прийти. Даже Маклауд, хоть он и упрекал нас за проявленную перед лицом неразумного животного трусость, вряд ли бы на это отважился.
Но на это отважился Болгарский Святой Отец. Бросившись вперед, он обхватил Маркела руками поперек туловища, а зубами впился ему в правую переднюю лапу. Маркел навалился на святого Отца сверху, немилосердно кусая его за загривок — но увяз зубами в ватнике и упустил свой шанс. Святой Отец вовсе не шутил: его зубы прокусили шкуру и глубоко впились в собачью плоть. Шокированный таким поведением высшей из известных ему форм жизни, Маркел не на шутку перепугался. Он завизжал, забился на цепи — а потом поднатужился и оборвал её в том месте, где она крепится к ошейнику. Стряхнув с себя Святого Отца, Маркел бросился бежать, припадая на прокушенную переднюю лапу и подвывая.
— Все с ужасом следили за его бегством, но потом увидели — бояться следует вовсе не убегающего Маркела. Потому что Святой Отец подобрал с земли топор и двинулся к костру рваной походкой сбоящего автомата. Взгляд у него был такой, что Соколов сразу же все понял.
— Аврал! — закричал он. — Отче перекинулся!
Совокупными усилиями удалось отнять у Болгарского Пастора топор и связать его остатками Маркеловой цепи. Святой Отец бесновался на цепи, пуская слюну и рыча, когда появился Костик-постпанк с хромающим Маркелом и взведенным гарпунным ружьем.
— Кто из вас тронул моего пса? — с порога начал он. — Пиздец всем, кто обидел мою собаку! В ответ на это Гаврила-болгарин показал на Святого Отца.
— Вот, — информировал он Костика.
— Вот кто это сделал!
— Чем это он его? — спросил Костик, разглядывая лапу Маркела. — Ножом?
— Зубами, — ответил Гаврила, а затем вкратце обрисовал перед Костиком кровавую картину развернувшихся на поляне событий. — Не веришь? Посмотри-ка внимательнее! Костик подошел к Святому Отцу и вгляделся. В наступающих июньских сумерках было видно, что вся пасть (а иначе не скажешь!) у Святого Отца перемазана в крови, а на подбородке налипли клочья собачей шерсти.
— Охуеть… — тихо сказал Костик. — Первый раз такое вижу!
— Забирай свою собаку и иди, — строго сказал Сокол. — Пока мы нашего Отче на неё не спустили! Спустилась ночь, раскинув над Утехой яркий купол далеких звезд. Теплый ветер нес с озера запах ряски и тростников, вокруг освещенного костром пространства столпились деревья. Но покоя не было этой ночью ни в Утехе, ни возле неё. Стоял неумолчный крик, раздирающий уши — это бесновался связанный цепью Болгарский Святой Отец. Он бился в цепях, словно Бартлет Гринн в плену у епископа Боннера [87] , и выл:
— Джонни, козлина! Уже спишь? Я выгрызу тебе печень!
Иногда он затихал и некоторое время лежал спокойно, а потом начинал звать тихим и нежным голосом, полным едва сдерживаемых слез:
— Я пианист, развяжите мне руки. Ослабьте цепи, я ведь пианист! Боря, иди сюда! Борис поверил Святому Отцу и подошел поближе.
— Наклонись, я тебе что-то скажу, — прошептал Отче угасающим голосом. — Не хочу, чтобы слышали эти…
Боря склонился и едва не лишился уха: Отче изогнул шею и ударил челюстями, промахнувшись не более, чем на сантиметр. Разъяренный своей неудачей, он снова принялся биться в цепях и выть:
— Джонни, козлина! Ты не спи! Слышишь, козлина? Я выгрызу у тебя печень! Затих Святой Отец только под утро. Его глаза широко открылись, из них потекли слезы, и Святой Отец внезапно глубоко уснул. Тогда Сокол снял со Святого Отца цепи, отнес его в лес и там устроил дремать на пенке. Взяв литр спирта, он принялся караулить сон Отче. К утру мы думали, что Сокола самого придется посадить на цепь — до такой степени он накараулился. А Святого Отца с тех пор стали называть не иначе, как “Цепной Отец”, сокращенно это будет — ЦЕПНОТик.
Другой подобный случай вышел в Утехе с другом Гуталина Ильей, получившим из-за этого прозвище Лейтенант. Гуталин играл с Ильей в одной баскетбольной команде и решил по случаю вывести его в лес — чтобы познакомить с братьями. Но для того, чтобы поехать в Заходское, Илье пришлось закосить военную кафедру у себя в институте. Он немало беспокоился по этому поводу — пока они на пару с Гуталином не распили два литра разведенного до семидесяти градусов спирта. Тогда волнение Ильи трансформировалось, неожиданно превратившись в настойчивый бред угрожающего характера.
Забравшись среди ночи в палатку к Гуталину (который лежал еле живой, так как выпитое не пошло ему на пользу), Илья принялся бешено его тормошить:
— Саша, вставай! Саша, вставай!
— Что? — бесцветным голосом спросил Гуталин, который не смог бы встать, даже если бы очень этого захотел. — Что случилось?
— Мы находимся в зоне радиационного, химического и бактериологического заражения! — скороговоркой выпалил Илья. — Надо срочно отсюда валить! Собирай вещи!
— Ебанись ты! — вяло отозвался Гуталин, который только и мог, что через каждые пятнадцать минут высовываться из палатки и блевать. — Попить мне принеси!
— Все заражено! — заорал Илья в ответ так, что Гуталин даже зажмурился. — Здесь пить ничего нельзя! После этого Илья уселся на пятки и принялся бормотать, раскачиваясь и обхватив голову руками:
— Я лейтенант… весь мой взвод на полигоне погиб… весь мой взвод, все парни… Неожиданно Илья вскочил, бросился к Гуталину и снова принялся его трясти:
— Мы найдем труп ефрейтора, у него рация была.