Я требую одного: нужно называть вещи своими именами. Если кто-нибудь открыто заявляет, что рабство нам необходимо, что мы не можем без него существовать и обречены на обнищание, если от него откажемся, то это будет, по крайней мере, ясным объяснением, и всем будет понятно, почему мы за него держимся и сохраняем его. И хоть одна заслуга будет за этим заявлением: правдивость и искренность. Но если какой-нибудь пастырь с торжественной физиономией, гнусаво цитируя Священное Писание, пытается доказать законность рабства, у меня создается о нем, должен признаться, довольно жалкое впечатление.
— Вы безжалостны… — томно протянула Мари.
— А теперь вообразите на минуту, что цена хлопка внезапно и навсегда падет и все рабовладение сразу же станет невыгодным. Не думаете ли вы, что и толкование Библии так же круто изменится? Как убедительно станут доказывать в церквах, что и разум и Библия против рабовладения!
— Пусть так, — произнесла Мари, небрежно откидываясь на подушки. — Я, во всяком случае, очень довольна, что родилась во времена рабства, и нахожу, что это отличная вещь. Я чувствую, что так и должно быть.
— А ты, моя крошка, — произнес Сен-Клер, обращаясь к Еве, которая с розой в руках вбежала в комнату, — какого ты мнения по этому поводу?
— По какому, папа?
— Что тебе больше по душе: жить так, как ты жила у дяди в Вермонте, или иметь дом, полный рабов, как здесь?
— О, у нас гораздо лучше! — сказала Ева.
— Почему? — спросил Сен-Клер с некоторым удивлением.
— Потому что у нас гораздо больше людей, которых можно любить! — ответила Ева, глядя на отца своими выразительными глазами.
— Ева верна себе. Вот один из ее обычных глупых ответов! — с досадой проговорила Мари.
— Разве это так глупо? — спросила девочка, забираясь на колени к отцу.
— Возможно, что и глупо… Но где же была моя девочка во время обеда?
— Я была у Тома и слушала, как он поет… Тетушка Дина принесла мне туда мой обед.
— Слушала пение Тома! Как вам это нравится?
— Да, он поет такие замечательные песни!
— Ну скажи, разве это лучше, чем опера?
— О да, папочка! Он научит меня петь эти песни.
— Значит, уроки музыки? Час от часу не легче!
— Да, он поет для меня. Я читаю ему вслух Библию, а он мне объясняет, что' все это значит.
— Право, это очень забавно! — воскликнула Мари, громко смеясь.
— Я убежден, что Том не так уж плохо толкует Библию, — сказал Сен-Клер. — У него в этой области особый дар. Сегодня утром мне очень рано понадобились лошади, и я поднялся в его комнату над конюшней. Я услышал, как он молился в своей комнате. Давно я не слышал ничего более проникновенного. Он молился и за меня…
— Он, наверно, знал, что вы его слушаете. Эти штуки мне хорошо знакомы! — сказала Мари.
— Не думаю. Он, оказывается, не такого уж лестного мнения обо мне. Он говорил обо мне с господом богом с большой откровенностью. По мнению Тома, мне необходимо исправиться.
— Что ж, подумайте об этом, — заметила мисс Офелия.
— Вы такого же мнения, я в этом не сомневался, — сказал Сен-Клер. — Увидим, увидим! Правда, Ева?
Глава XVII
Как защищается свободный человек
Вернемся теперь в дом квакеров.
Близится вечер, и в доме заметно некоторое волнение. Рахиль Холлидей переходит от одного шкафа к другому, отбирая от своих съестных припасов все, что может пригодиться путникам в дороге.
Сгущаются сумерки. Багровое солнце задумчиво остановилось на горизонте, посылая свои прощальные лучи в маленькую комнатку, где сидят друг подле друга Элиза и ее муж. Джордж держит на коленях ребенка и свободной рукой сжимает руку жены. Оба они серьезны и грустны. На лицах заметны следы слез.
— Да, Элиза, я признаю: все, что ты говоришь, — правда. Ты во много раз лучше меня! Я постараюсь исполнить твое желание, постараюсь поступать так, как подобает свободному человеку. Ты и сама знаешь, что я всегда, несмотря на все трудности, старался вести себя как должно… даже тогда, когда все, казалось, было против меня. Сейчас я постараюсь отбросить всю горечь и боль, постараюсь быть таким добрым, как ты.
— Там, в Канаде, я буду помогать тебе, — проговорила Элиза. — Я умею шить платья, гладить и стирать тонкое белье. Вдвоем мы заработаем достаточно на жизнь.
— Да, Элиза… Если мы будем чувствовать поддержку друг друга, если с нами будет наш мальчик… Если бы эти люди могли себе представить, какое счастье для человека знать, что его жена и ребенок принадлежат ему! Я часто удивлялся, что люди, имеющие право сказать «моя жена», «мой ребенок», могут желать еще чего-нибудь другого. У нас нет ничего, кроме наших рук, а между тем я кажусь себе сильным и богатым. Мне нечего больше желать. До двадцати пяти лет я трудился и день и ночь, и у меня нет ни цента. У меня нет даже соломенной крыши над головой, нет ни дюйма земли, которую я мог бы назвать своей. Но пусть только они оставят меня в покое, и я буду счастлив. Я буду трудиться и вышлю мистеру Шельби деньги за тебя и за мальчика. Но моему бывшему хозяину я ничего не должен: он заработал на мне достаточно.
— Опасность для нас еще не миновала, — сказала Элиза. — Мы еще не в Канаде.
— Ты права. Но мне кажется, что я уже дышу воздухом свободы, и это придает мне силы!
Снаружи послышались голоса. В дверь постучали. Элиза отперла дверь.
Вошел Симеон Холлидей в сопровождении своего соседа Финеаса Флетчера, которого он представил Элизе и ее мужу. Флетчер был высокий и тонкий, как жердь, мужчина с рыжей шевелюрой. Лицо его выражало проницательность и лукавство. В нем чувствовались уверенность в себе и знание жизни. При первом же взгляде видно было, что этот человек твердо знает, чего хочет, и гордится своим благоразумием и проницательностью.
— Наш друг Финеас, — сказал Симеон, — узнал кое-что интересное для тебя и твоих близких. Тебе полезно будет выслушать его.
— Это верно, — сказал Финеас, — и это лишний раз доказывает, как полезно, находясь в некоторых местах, не спать слишком крепко. Прошлой ночью я остановился на ночлег в маленькой, мало посещаемой таверне у дороги. Помнишь, Симеон, то место, где мы в прошлом году продали яблоки толстухе в длинных серьгах? Я устал с дороги и в ожидании, пока мне приготовят постель, улегся в углу на груде мешков, прикрывшись шкурой бизона. И затем… затем я уснул.
— Навострив все же одно ухо? — спокойно спросил Симеон.
— Нет, часа два я спал как убитый. Я был очень утомлен. Когда я немного пришел в себя, в таверне уже находились какие-то люди. Они сидели за столом, пили и беседовали. Услышав, что кто-то упомянул о квакерах, я насторожился. «Можешь не сомневаться, — говорил один из них, — что они находятся у квакеров». Тут я стал уже слушать обоими ушами. Речь шла о вас, это было ясно. И вот они выложили весь свой план. Джорджа предполагается вернуть бывшему его хозяину в Кентукки, чтобы наказание, которому он будет подвергнут, могло устрашить всех негров, мечтающих о побеге. Элизу они собираются отвезти на продажу в Новый Орлеан… рассчитывая заработать на ней тысячу шестьсот, а то и тысячу восемьсот долларов.